— Не выскажете ли своего мнения относительно этого случая, доктор Айзенменгер?
— Джон, пожалуйста.
Шахин отметил это предложение перейти на более неформальное обращение чопорным кивком.
— Шестидесятипятилетняя женщина. Опухоль яичника, — пояснил он.
Айзенменгер взял протянутый лоток и поместил первый образец под окуляр микроскопа. Шахин, словно окаменев, замер у двери. В течение последующих пяти-шести минут в кабинете царила полная тишина, пока Айзенменгер изучал образцы — всего их было четырнадцать штук. Наконец он поднял голову и посмотрел на Шахина.
— Мне кажется, это гранулема, хотя в нескольких местах уровень митоза очень высок.
Шахин снова кивнул, на этот раз с большим воодушевлением.
— Так я и думал. Следует опасаться их агрессивного поведения.
Поведение гранулемных клеток было трудно предсказуемо на основании их микроскопического исследования.
— Возможно, — осторожно ответил Айзенменгер. — А почему бы вам не показать это доктору Людвигу? — Несмотря на то что все занимались всем, у каждого из врачей-консультантов была собственная специализация: так, Людвиг занимался гинекологией, фон Герке — кишечно-желудочными патологиями, Милрой — кожей и лимфатической системой, Шахин — урологией, а Виктория Бенс-Джонс (а теперь, соответственно, Айзенменгер) — грудной клеткой. Эта специализация приводила к тому, что по большинству случаев на отделении могли высказать высокопрофессиональное мнение.
Туманный ответ Шахина: «Да-да, конечно» — несколько удивил Айзенменгера, но он ничего не сказал. Шахин вышел, а Айзенменгер задумался, почему его поведение так не соответствовало вербальному содержанию. Вероятно, здесь существовала еще одна линия напряжения, которую ему пока не удалось разглядеть.
В половине шестого он позвонил Елене и предложил ей пообедать.
— Боюсь, я допоздна не смогу освободиться, — предупредила она.
— Мартин Пендред?
— Да, события развиваются. Они нашли соседку, которая утверждает, что в вечер убийства видела, как кто-то выходил из сада Мюиров. Но когда они привели Мартина Пендреда на опознание, она его не узнала. А кроме того, у него, кажется, есть алиби, хотя и не самое безупречное.
— Какое именно?
— Его видели в местном пабе, где он пробыл по крайней мере до девяти часов. Это исключает возможность того, что он встретил Дженни Мюир после автобуса, если только он не поймал машину.
— Ничего себе.
— Я пытаюсь убедить Гомера, чтобы он отпустил его, но он пока сопротивляется.
Следовательно, Айзенменгеру предстоял обед в одиночестве. Он уже собирался уходить, когда к нему заглянул Уилсон Милрой.
— Вы слышали новости?
Айзенменгер признался, что не слышал.
— Они арестовали Пендреда за убийство этой женщины.
Айзенменгер никогда не рассказывал о своей опосредованной связи с этим делом и был крайне изумлен тем, что оно так интересует Милроя.
— Это имеет к нам какое-то отношение? — спросил он.
— Прямое — нет. Но это принесет дурную славу нашей больнице. Мало того что пресса смакует плохое обращение с пациентами, так теперь выясняется, что персонал в свободное от работы время мочит местное население.
— Он что, здесь работает? До сих пор? — Айзенменгер помнил, что Пендреды работали в морге Западной Королевской больницы, когда начались убийства, но он и не думал, что Мартин Пендред продолжает здесь работать по сей день.
— Слава тебе господи, не в морге, — скорчив гримасу, ответил Милрой. — У меня от них всегда мурашки по коже бегали. Поэтому я ничуть не удивился, когда их арестовали за то, что они кромсали людей на кусочки. Он работал здесь санитаром. Я довольно часто его видел, естественно, он никогда не подавал виду, что знает меня, хотя мы проработали вместе несколько лет. Он просто смотрел сквозь меня, словно я пустое место.
В голове у Айзенменгера что-то мелькнуло, но он так и не успел уловить, что именно, и поэтому просто ответил:
— Понятно.
— Вы идете на лекцию? — спросил Милрой.
Айзенменгер, не знавший о том, что ему предстоит еще и посетить лекцию, удивленно поднял брови.
— По вторникам у нас лекции в рабочее время. Они проводятся для учащихся медицинской школы в главном демонстрационном зале. Обычно это чертовски скучно, но Пиринджер считает, что студенты должны их посещать, и будет неплохо, если мы тоже пойдем. Заработаем себе лишние очки в глазах нашего возлюбленного шефа. — Последнее было произнесено с изрядной долей сарказма. — Что-то на тему генетики. Никогда не понимал, что это такое, и никогда не пойму. По мне, так хоть бы эти гены вообще никогда не открывали.
Айзенменгеру не оставалось ничего иного, как согласиться, однако это согласие было вызвано отнюдь не привлекательностью общества. Неужели на отделении не было ни одного человека, сохранившего хоть какие-то остатки искренности? Айзенменгер привел в порядок свой стол, и они вышли в коридор, идущий вдоль всего отделения гистопатологии.
Западная Королевская больница уже в течение двух столетий разрасталась в самом центре города. В основном это происходило за счет захвата близлежащих зданий и приводило к тому, что основные отделения были разделены оживленными улицами и проспектами, поскольку планировавшаяся перестройка оттягивалась уже в течение двух лет.
Здание, сквозь которое они шли, местами имело полностью или частично разрушенный вид. Когда-то в тридцатых-пятидесятых годах в нем располагался один из шестнадцати крупнейших магазинов нижнего белья для состоятельных дам, торговавший лифчиками, корсетами и (в удаленном на приличное расстояние отделе) трусиками с прокладками для страдающих недержанием мочи. Превращение магазина в патогистологические лаборатории произошло пятьдесят лет назад, однако за прошедшие десятилетия ничего не было сделано для того, чтобы отремонтировать здание, и уж тем паче никто не собирался за это браться теперь, когда его снос и переезд в новое помещение были, казалось, не за горами. Поэтому краска на стенах потускнела и облезла, во всех помещениях царил затхлый запах сырости, линолеум пестрел дырами и потертостями, освещение было настолько тусклым, что вся работа в здании, несмотря на высокотехнологичное оборудование, осуществлялась в таинственном полумраке цвета сепии, напоминавшем сумерки ушедшей эпохи, которая вызывала чувство ностальгии и немой почтительности.
Милрой вполне вписывался в эту атмосферу. Судя по его виду и его отношению к делу, от пенсии Милроя отделяло совсем немного времени. Айзенменгеру уже доводилось видеть подобное, когда усталость, пресыщенность и отсутствие духовных интересов сплавлялись в надменное высокомерие, определявшееся тем, что человек считал, будто он уже видел и знает все.
Однако знать все в медицине было невозможно, и она постоянно доказывала это.
В то же время Милрой был из тех, кто любил поговорить (или боялся замолчать), и у Айзенменгера имелись все основания предполагать, что его красноречие не остановится даже перед лояльностью к коллегам, если о них зайдет речь. Не прошли они и десяти метров, как Милрой спросил:
— А что вы думаете о нашей счастливой семье?
Айзенменгер, догадываясь, что для Милроя это не более чем способ излить яд на своих коллег, с готовностью ответил:
— По-моему, в ней есть целый ряд сильных индивидуальностей.
Милрой злорадно рассмеялся.
— Вот именно, — подтвердил он тоном, который не столько констатировал, сколько намекал на что-то.
Айзенменгер придержал дверь и заметил:
— Профессор Пиринджер производит впечатление очень сведущего человека.
Это было произнесено с абсолютно невинным видом, так как Айзенменгер догадывался, что Милрой относится к тому типу людей, за которыми всегда остается последнее слово.
— Да, — согласился тот и тут же влил ложку дегтя, — он умеет производить впечатление.
Айзенменгер заметил впереди пару ординаторов. Они стояли в ожидании, когда доисторический лифт, страдающий артритом, скрипя и скрежеща доберется до верхнего этажа, на котором располагалось отделение гистопатологии. Он не ответил на колкость Милроя, впрочем, тот и не ожидал от него никакого ответа.
— Беда в том, что в наше время осталось не так много приличных людей, — заметил Милрой, когда они свернули на лестничную площадку. — И это влияет на состояние патологоанатомии в нашей стране.
— Мне казалось, что Адама Пиринджера довольно высоко ценят, — невозмутимо откликнулся Айзенменгер.
Милрой улыбнулся.
— Это верно, — согласился он, но это было лишь тактической уловкой, поскольку он тут же продолжил: — Но обратите внимание — с кем его сравнивают! Академическая гистопатология в течение уже нескольких десятилетий пребывает в упадке. Деньги предпочитают направлять в районные больницы общего профиля. Чего ж удивляться, что к нам не идут работать приличные люди. — Милрой хрюкнул, и Айзенменгер понял, что это была хорошо отрепетированная речь. — У нас в стране не осталось всемирно известных патологоанатомов, поэтому мы превращаем неопытных и попросту второсортных специалистов в профессоров.
