благотворно. Головокружение отступает. Я по совету женщины снова делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. А ещё я неприязненно провожу рукой по щеке. Спасибо женщине, что терпела меня на своём плече, я искренне признательна. Но сальная плёнка оставшаяся на коже отвратительна. Хочется умыться.
— Госпоже поесть надо, — здраво подсказывает Кэрри.
— Надо, — соглашаюсь я. — Только чуть позже. И вам, кстати, тоже надо.
— Посидите ещё или потихоньку пойдём? Здесь неподалёку, я слышал, есть домашняя кухня.
— Идём, — киваю я.
Как раз проветрюсь, и поедим. Интересно, сколько времени? Я успею предстать перед комиссией или лучше отдохнуть? Поскольку я не думаю, что сдам, и моя цель понять насколько далека от меня лицензия, откладывать экзамен нет смысла.
Новый город не производит на меня особого впечатления. Казалось бы, в моей жизни был переезд в другую страну, но самом деле я почти ничего не видела. Я отсиживалась в комнатах гостевых домов, потом предпочитала оставаться в новом доме, выходя лишь по необходимости. И если поначалу я ещё сопровождала Берта в театры, на приёмы, то потом выезжала лишь на обследование в клиники.
Я никогда не сталкивалась с районами, где живут обычные горожане.
И мне… не нравится. Я привыкла к лучшей жизни, и отказываться от комфорта не собираюсь.
Но пока мы заходим в придорожное заведение, спрятавшееся во дворе двухэтажного дома. Я вдыхаю запахи сдобы и чего-то подгоревшего. В зале никаких личных столиков, только длинные столы и лавки. О скатертях здесь явно не слышали. Не ресторан, что, впрочем, логично.
Еда оказывается неожиданно вкусной, я съедаю порцию странного супа: мало того, что в него побросали овощи как придётся, так ещё и порезали не мелкими кубиками, а большими кусками. От второго я отказываюсь, уступаю детям, и они набрасываются, хотя каждый уже съел по порции. Они настолько голодные?
Я соглашаюсь на пирожок и компот.
— Куда теперь, госпожа? — уточняет Марк, вытирая рот салфеткой.
— На экзамен.
Глава 18
Марк смотрит на меня с сомнением и осторожно уточняет:
— Не разумнее ли отдохнуть, госпожа? Простите…
— Разумнее, — киваю я. — Однако в том, что я делаю, нет разума. Кстати, ехать с незнакомой девушкой, у которой нет ничего, кроме скромной суммы, полученной в ломбарде за серёжки, тоже не самое разумное.
— Да, госпожа.
Расплачивается за наш обед Марк — я передаю ему половину имеющейся у меня грошовой мелочи. А мы с Кэрри выходим, чтобы подождать его на улице.
После еды мне гораздо лучше, и я чувствую в себе силы предстать перед комиссией, хотя от одной мысли, что я должна буду показать свои способности, холодеют руки. Но страх — не повод не идти.
Как только Марк нас нагоняет, я вспоминаю, что у мальчишки с собой огромный вещмешок, набитый старой одеждой и невесть чем ещё, за сборами я не следила. То есть по уму надо пристроить вещи в гостевом доме. И вообще мне нет смысла тащить Марка и Кэрри со мной. Но если мы займёмся поиском жилья, я опоздаю.
— Вы можете снять комнату, — предлагаю я. — А потом встретимся, например, здесь.
— Госпожа, мы вас не бросим! — вместо Марка отвечает Кэрри и испуганно оглядывается на брата.
Вещи тащит он, а она… напугана.
— Конечно, не бросим, — соглашается Марк и смотрит на Кэрри с понимающей улыбкой.
— Тогда ищем экипаж.
— Госпожа, я уже выяснил. Комиссия принимает через квартал отсюда, совсем близко.
— Предлагаешь идти пешком? — я уже усвоила, что квартал это много. Для меня, не ходившей дальше, чем от спальни до столовой, очень много.
И вообще…
Я согласна гулять по парку, но не вдоль дороги, по которой грохочут экипажи.
— Да, госпожа.
— Нет, Марк. И найми нормальный экипаж, а не развалюху.
— Да, госпожа.
По нему заметно, что он считает моё решение расточительством, но не спорит. Ещё бы он указывал мне как тратить мои деньги. Тогда уж выдать ему двойную зарплату горничной тоже расточительно.
Марк оставляет нас с Кэрри в проулке на углу и буквально через пару минут возвращается впереди обшарпанной колымаги. На облучке сидит закутавшийся в клетчатую попону кучер и уныло погоняет пегую лошадку. В нос снова ударяет неприятный запах, и я оглушительно чихаю.
Выбором Марка я категорически не довольна и впору потребовать лучше, но я сдерживаюсь.
— Забирайтесь, госпожа, — басит он.
Марк распахивает для меня дверцу в ободранный салон. Изнутри экипаж ещё хуже, чем снаружи. Отделка облезает лоскутами, всюду тёмные пятна. Я всё же забираюсь и касаюсь сиденья пальцами. Неожиданно, но рука остаётся чистой, и я сажусь.
Рядом устраивается Кэрри. Марк занимает место напротив.
Экипаж трогается.
Тьфу!
Я собиралась прихватить тетрадку с упражнениями, но из головы вылетело.
Ладно…
Экипаж поворачивает, и в следующее мгновение под оглушительный треск у меня земля уходит из-под ног. Я куда-то проваливаюсь и совершенно не понимаю, как успеваю подхватить Кэрри и дёрнуть к себе на колени.
Я ударяюсь копчиком, спиной и на секунду позже головой. К счастью, головой я не столько ударяюсь, сколько стукаюсь.
— Кэрри! Госпожа!
Треск, ржание лошади, ругань кучера.
— Госпожа…
До меня доходит, что я лежу в обломках на мостовой, а на мне лежит Кэрри.
Марк что-то ещё бормочет. Я передаю ему сестру:
— Ты сам не пострадал?
На первый взгляд нет, а на второй… на щеке кровоточит царапина.
— Я в порядке, госпожа. Только испугался, — у него вырывается нервный смех. — За вас и за Кэрри.
Не сомневаюсь, что за себя он тоже испугался.
Я не настаиваю на откровенности, выбираюсь на тротуар и бросаю взгляд на кучера, костерящего замершую лошадку, явно равнодушную к его крикам. Лошадь, по-моему, пострадала меньше всех. Кучер раненым тоже не выглядит.
— И в чём провинилось животное? — перебиваю я. — Неужели ваша лошадь на ходу выгрызла гвозди, державшие вашу колымагу? Тогда она талантлива, и её нужно определить в цирк.
— Госпожа, вы не пострадали? — спрашивают меня подоспевшие стражи.
К счастью, обошлось без травм.
— Дети испугались, а у Марка кровь.
Колымага… реально развалилась. Треснул пол, и экипаж посыпался как карточный домик. Целиковыми остались крыша и передняя стенка.
Пнув один из обломков, я вижу, что доски, сами по себе хлипкие, прогнили. А извозчик вместо того, чтобы восстановить, прятал гниль под старой обивкой.
Надо радоваться, что никто не
