письма, написанные совсем недавно. Прочитайте их.
«В газете я увидела фотографию Кузьмы Гнедаша, или разведчика Кима, и неожиданно всплыл в памяти далекий эпизод 1942 года и одна загадочная встреча.
Осень сорок второго. Живу я на оккупированной территории, в родном селе Туковщина, расположенном рядом с г. Остер, Черниговской области. До войны окончила 9 классов, мне 17 лет. Уже прошел год, как в нашем краю хозяйничают немцы. Летом меня пытались увезти в Германию, но дальше Чернигова я не ездила, убегала с дороги…
Раз вечером иду я от своей подруги, а ребятишки, которые всегда допоздна бегали по улице, кричат мне: «А к вам дяди пошли!»
Я поспешила домой. Открываю дверь и вижу: за столом сидят, ужинают двое мужчин. Один лет под сорок, кажется, усики небольшие были, пшеничного цвета, а может, и нет, может, у него были волосы такого цвета. Но выговор нерусского человека. Одет в форму защитного цвета, добротную, почти новую. Но поразил меня другой. Этот был гораздо моложе, лет тридцати, красивый, необыкновенно серьезный. На нем была темно-синяя габардиновая гимнастерка, брюки галифе, начищенные до блеска хромовые сапоги, добротный широкий ремень. Форма на нем сидела ладно, обтягивала вплотную его полное тело. Смуглое, загорелое лицо, красивые волосы, цвет глаз не помню…
В первый же момент, как только его увидела, подумала: «Как много дала природа этому человеку. Собрала все, что есть только на свете самого лучшего». По моим представлениям, в нем был воплощен идеал командира Красной Армии, волевого, мужественного, выдержанного, умного, очень серьезного человека.
Странно, что я тогда об этом подумала. Называли они друг друга по имени и отчеству, но редко, как — я не запомнила, но по их поведению чувствовалось, что главный — это тот, который моложе. За ужином он сказал, что они с товарищем простыли и нельзя ли здесь где-нибудь купить спиртного. Я ответила: можно. Он вынул из кармана пачку, сколько можно держать в руке, новых, не бывших в употреблении рейхсмарок, дал мне.
Я принесла, они выпили, но немного, чтоб согреться. Очень спокойно, вежливо они расспрашивали нас о порядках, о старосте, где что строится — обо всем, словом. Помню, я все гадала, кто они… Если свои, как же они не боятся? В нашем селе немцев нет, но всего в километре город Остер, а там гарнизон, полицаи и пр. Если свои… Так ведь их же в любую минуту взять могут. Правда, случалось, и полицаи ходили в форме защитного цвета, но эти на фашистских прихвостней не похожи.
Почему они пришли в наше село? Оно небольшое, стоит в тупике. Через него никуда не попадешь. Если они ищут связи с партизанами, то у нас им нечего делать. Нет, не партизан они ищут, им нужно что-то в городе, в Остре.
И с нашей стороны начались обычные вопросы: откуда они родом, есть ли семья, как очутились на оккупированной территории? Тот, который постарше, улыбаясь, сказал, что он издалека. Помоложе ответил, что он из Сумской области и приехал к нам вербовать людей, он, мол, уполномоченный по набору рабочей силы в Германию, видел, как работают там наши, им там хорошо. Улыбаясь, спросил: хочу ли я ехать туда? Я сказала: «Нет, не хочу».
Улучив момент, я спросила маму о том, как они к нам попали. «Староста привел, говорит, у них есть такие документы, где сказано, чтобы их хорошо кормили».
Надо сказать, что староста у нас был совершенно безвредный, а может, он и на наших работал. Кто знает…
Утром гости начали вспоминать случай, который произошел незадолго до этого. Они переплыли речку (я подумала про себя, как можно лезть в холодную, уже осеннюю воду), и на противоположном берегу им пришлось сидеть целый день, до наступления темноты, под лодками. Тот, помоложе, говорит:
— Понимаешь мое положение. Я сижу под лодкой, дрожу от холода, а немцы стоят немного в стороне, слышу — разговаривают. Потом один из них подошел и сел на лодку. Лодка лежала на земле, была с одной стороны приподнята, надета на колышек. Он сел, а колышек сломался, и лодка опустилась прямо на меня. Руки, ноги ноют, разогнуть их не могу, а тут хочется чихать, кашлять. Еле выдержал…
Теперь я думаю, что они такими разговорами нас испытывали. Или убедились с вечера еще, какое у нас настроение. Словом, не очень-то они нас остерегались…
Так они прожили у нас три дня. На третий день тот, молодой, говорит мне: «Сегодня в 3 часа дня я пойду в Остер в комендатуру. Там мой знакомый, я должен его навестить. У вас нет желания пройти со мной в город?»
Я согласилась. Пообедали, посидели немного, он говорит: «Ну, пойдем». Идем по городу, вернее гуляем. Я оглядываюсь. Спутник мой, помолчав, взял меня под руку и говорит: «Не бойтесь ничего, это наш город, здесь дома и стены помогают». Я тогда еще мало в чем разбиралась. Говорю: «Вы к коменданту хотели». — «В свое время и к нему завернем, сейчас рано еще». И я поняла, что именно так мы и должны идти, оживленно разговаривать ни о чем, будто гуляем… Около парка он остановился закурить. И долго закуривал. Много спичек сломал… Сам все в парк поглядывает, а мне словно кто-то подсказал: «Не оборачивайся». Я вижу, он улыбается, но напряженно. Потом мы пошли дальше, и я скосила глаза на парк — там стояли какие-то военные машины, замаскированные деревьями… Он спросил меня: «Ну так как, поедешь в Германию?» Я говорю ему, что ехать умирать от английских, американских бомб я не собираюсь; если мне суждено умереть в этой войне, буду умирать на своей родной земле. Он мне: «Молодец, правильно ты решила, не езжай».
Наконец подошли к комендатуре. Он мне сказал: «Дальше я пойду один, иди по своим делам». И я свернула в переулок.
Вернулся он вечером, и сразу стали прощаться. Наши новые знакомые поблагодарили за
