Я нехотя выпил сброженного оленьего молока, откусил от зеленой горьковатой лепешки, которая пахла больше грибами, чем хлебом. Аппетита не было совсем.
— Я отвезу тебя в дом своих родителей. Хватит немужней женой жить.
Она вздрогнула.
— У нас дом большой, богатый. Все хлопоты на рабынях. Скота много, есть кони, коровы, козы и овцы. У матери недавно второй сын родился, всего две зимы пока. Будет с кем нашему сыну расти. Еда у нас лучше, мясо, рыба, капуста, горох. Я льна привез, красивое платье пошьешь. Еще сестра приемная, мелкая, но упрямая. Вы поладите. Она тоже любит ножом почем зря махать.
Она сидит прямо и даже не смотрит на меня. Только слезы из глаз капают. И вот чего она ревет? Я же говорю, что там ей лучше жить станет. А она реветь. Вот уж и правда, бабы дуры.
— Да не бойся ты. Мать у меня хоть и строга, зато добра. Гонять почем зря не станет. Или ты из-за ключей? Да, ключи будут у матери на поясе. Можно и свой дом построить, да только зачем? Я же в походах буду всё время. Тебе лучше с моими жить: и за дитем присмотрят, и еду сготовят, и от недругов оборонят.
А она молчит и ревет. Чего еще ей сказать-то?
— Коли не веришь, так у брата спроси. Он у нас несколько дней пожил, со всеми перезнакомился…
Аж злость на нее берет. Ей же как лучше делаю, а она только слезы льет. Хотел уж, как отец, кулаком по столу шарахнуть и велеть, чтоб сопли подобрала. Но вспомнил слова той малашки, которая мне отказала. Уна, кажется. Она говорила, что женщины не столько силу ценят, сколько ласку.
Так что пересилил я себя, подавил злость, подошел к ней сзади. Она аж сжалась, будто ждала, что сейчас ударю. Положил ей руки на плечи, наклонился и чуть не захлебнулся ее запахом. Я не помнил, как она пахла прежде, но сейчас от нее шел сладкий молочный аромат, смешанный с потом. И грудь плотно натянула платье. А у меня уже давно не было женщины… Несколько раз ловил рабынь в доме отца, да всякий раз откуда ни возьмись выныривала Ингрид и мешалась.
Я обнял Аднфридюр, потом взял ее на руки вместе с дитем и понес к лавкам в глубине дома. Уложил на шкуры, но она подскочила, отнесла спящего ребенка в люльку, подвешенную к крыше, и замерла. Не знала, то ли идти ко мне, то ли бежать из дому. Тогда я подошел к ней, снова вдохнул этот сладкий запах, провел рукой по груди, а она твердая, как из камня вырезанная. Тут меня повело окончательно.
Стянул с нее платье, рубаху, распустил развязки на ее штанах… Как она похорошела после родов! Груди наливные, как яблоки, бедра раздались вширь, животик появился мягонький, бока. Захотелось повалить ее на лавку, раздвинуть ноги и войти разом, как я всегда и делал. Но рядом закряхтел сын, и я вспомнил, что передо мной не какая-то рабыня. Жена! Женщина, которая родила мне ребенка.
Усилием воли я остановил себя, вспомнил, как делал Полузубый с малашкой. Потому медленно положил ее на спину, провел рукой по груди, оттуда брызнуло. Облизал пальцы — молоко. Чудное на вкус, не похожее ни на какое. Облизал сосок, и снова выступило молоко. Поднял глаза, а она смотрит на меня удивленно, дышит часто, рот раскрыла. И я начал гладить ее повсюду, лизать, обнимать, а когда опустил руку ей между ног, почувствовал там влагу. Только тогда я спустил штаны, навалился на нее сверху и медленно вошел…
Три раза я вспахал ее поле. И всякий раз ей вроде нравилось. Аднфридюр больше не лежала, как снулая рыба, охала, шевелила задом. А в конце лежала без сил, вся покрытая капельками пота. Соль и молоко.
— Так поедешь со мной? — спросил я, гладя ее мокрый животик с еле заметными узорами, будто морозец по железу нарисовал.
— Догадался-таки спросить, — выдохнула она.
Хорошо, хоть реветь перестала.
— Поеду.
— Правда? А чего вдруг?
— Знаешь, отец сильно бранился, когда ты не остался здесь. И меня бранил, что не удержала.
Заплакал сын. Она поднялась голая, взяла и вместе с ним легла обратно ко мне. Приложила ребенка к груди, он зачмокал. И на меня нахлынуло разом и наслаждение от женщины рядом, и теплота, и благодарность, что она вернулась обратно, а не осталась стоять с сыном в стороне… Я даже забыл, о чем мы говорили. Она помнила.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Хотел меня отдать за другого, да я не пошла.
— За другого? Это зачем же?
— Не всех пришлых убили тогда. Некоторые выжили, да их корабль потонул. И они уйти не могут, и убить их сложно. Да и зачем? Вот и решили оставить их здесь, только разделить. По одному в каждый род отправить и женить. Всё свежая кровь. Вот отец и захотел меня за их набольшего отдать.
У меня появились смутные подозрения.
— А ты того набольшего видела?
— Да. Невысокий такой, голосок тоненький, почти девичий.
— Лейф Рев, — пробормотал я. — И тебя Аднальдюр хотел за него отдать? А чего не отдал?
— Так я же сказала, что больше ни за кого не пойду. Отец меня тогда впервые избил. Никогда не бил, а тут… Тогда я сказала, что в Мамиров котел прыгну, если будет заставлять. Ведь у меня уже есть муж. Как можно? А потом узнали, что я затяжелела.
— А потом отец тебя бил?
— Нет. Потом уж чего… Но злой ходил. Даже не смотрел толком и слова доброго не говорил. Тот набольший ведь в род Беднхарда вошел. И вроде как Беднхард старше других стал. В его роду самые сильные воины. Лишь когда я родила, отец помягчел.
— А чего ж ты ревела? Раз дома у тебя неладно, так радоваться надо, что увезут тебя отсюда.
Она выпростала одну грудь, переложила ребенка так, чтобы он взял вторую.
— Чему ж радоваться? Коли родной отец меня бьет, так чего от чужого человека ждать? Ты же тогда и не смотрел на меня толком. Я же чуяла, что не по нраву тебе, что обуза. Навязал отец жену, а ты теперь маешься. А нелюбимых жен часто бьют. И вступиться за меня некому будет, родичи-то далеко. И уйти некуда. Вот и ревела.
— А теперь не боишься?
Аднфридюр обернулась к мне, улыбнулась.
— Теперь не боюсь. Теперь иначе глядишь. Не как на обузу, а как на жену.
Я погладил ее по голому плечу, полюбовался на мурашки, проступившие на бледной коже.
— Тогда нечего здесь оставаться. Собирайся, пойдем к хирду. Мало ли чего твой отец еще удумает! А там ульверы тебя в обиду не дадут, и сами не обидят. Не испугаешься плыть по морю?
— Не испугаюсь.
Она докормила сына, споро оделась и принялась собирать какие-то тряпки и утварь. Я нехотя встал, натянул штаны. Подумал-подумал, снял с руки серебряный браслет, протянул ей.
— Это зачем?
— Дар. За сына. Остальное на корабле отдам. Сама выберешь оружие по душе. Хоть нож, хоть топор, хоть меч.
Глава 8
Стоило нам перешагнуть через порог дома, как появилась мать Аднфридюр. Под дверью сидела всё это время, что ли?
— А куда это вы? Зачем?
Теща старательно улыбалась, но глаза были перепуганные.
— Узнал, что мою жену тут обижали, заставляли под другого лечь! — рыкнул я.
Внутри меня всё клокотало похлеще водички в Мамировом котле. Поначалу-то я спокойно выслушал слова жены про то, как ее отец бил и бранил. Ну, мало ли.Эрлинг мне тоже ого-го сколько оплеух и подзатыльников отвесил! Аж уж бранил меня так, что стены тряслись. Но чем больше я думал об поганом Аднальдюре, тем сильнее злился.
Аднфридюр уже вышла из-под руки отца и перешла под мою руку, значит, только я мог ее бранить и колотить. Но Бездна с ними, с побоями. Он же ее хотел другому отдать в жены! И почитай сразу, как мы отплыли. И если бы Фридюр подчинилась, то моего сына бы растил нынче Лейф Рёв!
От одной мысли об этом хотелось вытащить топор и разнести всю деревню в труху, раскатать дома до последнего камушка. И лишь остатки уважения к родственникам жены и брата-хирдмана удерживали меня от такого поступка.
— Кай, — робко коснулась моего плеча Фридюр, — угомонись. Сына ранишь!
Сам того не замечая, я выпустил рунную силу. Хвала Фомриру, не полностью. Но безрунному младенцу и того может быть много.
— Я не могу вас отпустить! — бухнулась перед нами на колени мать Фридюр. — Не могу.
