class="p1">– В смысле?
– Твоя пеленка чересчур мала, Варандас.
– Это лишь твое частное мнение, Хаут. Не стану извиняться за непомерность моей знаменитой мужественности. А теперь намочим же руки, почмокаем губами и так далее. Тисте, ты первая.
– Насколько я знаю, – сказала Кория, беря первый кубок, – грудь моей матери вовсе не была полна вином. Так что я отказываюсь нести ответственность за слова своего хозяина. Это лишь его частное мнение.
Варандас пристально на нее посмотрел:
– Женщина явно не в духе, Хаут. Как ты терпишь ее общество?
– В основном прячусь, но, как видишь, это не так-то просто. Однако у меня есть решение проблемы.
– Говори же, о язвительный наш.
Хаут достал глиняную трубку.
– Листья илбареи, с твоего собственного дерева, Варандас.
– Вот как? А я думал, оно засохло.
– Подобного выражения лица я никогда не забуду, – промолвил Варандас какое-то время спустя.
Хаут нахмурился и поднял выпавшую из бесчувственной руки Кории трубку. Понюхав все еще шедший из нее дым, он резко отдернул голову:
– Ого, да тут даже телакай бы не выдержал. Как долго эти листья зрели на лозе?
– Точно сказать не могу, поскольку никогда их не срывал. Думаю, десятилетиями. Или, возможно, столетиями – к чему задавать столь сложные вопросы? Ты наслаждаешься проявлениями моей глупости, что лишь злит меня и склоняет к воинственности.
– Что ж, будем надеяться, что Кория проснется утром отдохнувшей и полной сил.
– Или, возможно, она проснется через день или даже два. Глоток этого дыма мог бы растопить железную руду. Видишь, как из ее рта с каждым вздохом вырываются белые струйки? Но могу сказать одно – ее дурное настроение больше не досаждает нам, так что считаю результат приемлемым и даже утешительным.
– Бутылка пуста, – заметил Хаут, – и я больше не голоден, что и к лучшему, поскольку моя кухарка валяется без чувств.
– Тогда пойдем за башню, дружище.
– Хорошо, если ты настаиваешь…
– Нужно кое-что обсудить.
Встав, они отошли от неподвижного тела Кории, хотя Хаут на мгновение задержался, чтобы набросить на девушку одеяло.
Варандас подошел к краю большой ямы в земле. Хаут последовал за ним, и оба молча уставились в кромешную тьму.
– Я боюсь за Худа, – наконец проговорил Хаут.
– Я опасаюсь прецедента, – ответил Варандас. – Появился азатанай, который готов отважно претендовать на звание бога.
– И что делать?
– Этот вопрос задают абсолютно все, Хаут. За исключением самого Худа, который молчит, закованный в цепи.
– В цепи?
– Он находится под опекой Повелителя Ненависти.
– В цепи?!
– Это было сочтено милосердием. Проявлением сочувствия. Полагаю, теперь мы все ждем Худа – все, кому он небезразличен. Ждем его слова.
– А ты?
Варандас пожал плечами:
– Прошло немало времени с тех пор, как я брал в руки меч, и сейчас воспринимаю подобное как пустую браваду. Что я помню о войне? Что я знаю о сражениях? Но я послушаю Худа и открою его словам свой разум, пока не смогу взвесить их надлежащим образом.
– Вполне достойное поведение, Варандас, – кивнул Хаут. – Интересно, сколько других яггутов присоединятся к тебе в тот день?
– Думаю, горстка наберется. Мы возделываем небольшие сады и с необычайной страстью пропалываем сорняки. В конце концов, Повелитель Ненависти говорил только правду, и аргумент этот чересчур страшен, чтобы ему противостоять.
Они долго молчали. Наконец Варандас повернулся к Хауту и спросил:
– А что насчет тебя?
– Кория – махибе.
Варандас поднял брови:
– В самом деле? Махибе-тисте? Неожиданно и смело.
– Во всем остальном я беспомощен, – вздохнул Хаут.
Варандас показал на яму:
– Что ты об этом думаешь?
– Признаюсь, я размышлял на сей счет, – ответил его гость. – Откуда она тут взялась?
– Понятия не имею, – пожал плечами Варандас.
Они снова уставились в яму.
– Поклоняющиеся камню, – сказал Эррастас, – просят о долгой жизни, но этой тайной он не делится никогда.
Сешуль Лат продолжал выбирать камни из груды, ругаясь, когда его пальцы то и дело касались раскаленного докрасна обломка. От осыпающейся земли шел пар, холм все больше оседал. В воздухе стоял острый запах, который Сешуль не мог с точностью опознать, но ему казалось, будто так пахнет негодование.
Эррастас присел неподалеку, возле груды разбитой черепицы, перебирая ее и откладывая в сторону часть обломков, из которых выстраивал ровные столбики, будто пересчитывая монеты.
– Говорят, – продолжал он, – будто эти здания просто выросли из земли. Сперва они были лишь небольшими грудами камней, но постепенно становились все выше, приобретая форму навесов или сараев. Некоторые выстраивались в ряд, другие в круг. А потом, будто все их жалкие усилия вдруг слились воедино, родились дома. Вернее, не совсем дома, но башни, способные сравниться с башнями яггутов. И другие, напоминавшие деревянные строения тисте. Были и такие, которые приобрели облик землянок, на манер телакаев, или жилищ из шкур, наподобие хижин песьегонов.
Сешуль ухватился за один особенно крупный камень и потянул. Тот со скрежетом поддался. Откатив булыжник в сторону, Сешуль заглянул в оставшуюся на его месте яму, а затем повернулся к своему товарищу.
– Но все это – стремление к порядку. – Эррастас хмуро посмотрел на разбитый кусок черепицы. – Желание четкой структуры, которое достойно как похвалы, так и жалости. Мы все по-своему противостоим распаду, что придает цель и смысл нашей жизни. – Отшвырнув черепицу, он взял другую. – И аргументом здесь служит наша собственная сущность. Наша плоть и кровь, наши кости и наша личность. Меня, например, это совершенно не впечатляет.
Сешуль вернулся к груде камней и начал вытаскивать их один за другим, разгребая землю и увеличивая яму.
– Можно спорить с природой, но при этом, естественно, неизбежно проиграешь. Можно спорить с кем-то другим, но, если речь не идет о жизни или смерти, это бессмысленное занятие. Природа ждет всех нас, упорно и настойчиво. Все, что завоевано, – это только иллюзия. Всего, что проиграно, мы в любом случае обречены лишиться. Эти дома называют Азатами, и отсюда то имя, которое дали нам тисте. Но мы вовсе не поклоняемся камню, не так ли, Сеч?
– Похоже, – произнес Сешуль, выпрямляясь и стряхивая землю с натруженных рук, – что ты победил в этом споре, Эррастас.
Со стоном поднявшись, Эррастас направился к нему.
– Я так и предполагал, – ответил он. – Даже яггутская башня не сможет устоять, когда на нее обрушатся земля и камни с половины холма.
Сешуль вновь вспомнил, насколько мощной была магия его товарища. Грохот, подобный удару грома внутри черепа, все еще отдавался эхом в его костях.
– Это может стать началом войны, – сказал он.
– У меня есть цель, – ответил Эррастас, присев и заглядывая в маленькую пещеру, вырытую в груде камней. –
