защищать себя. Если вы не исправитесь, то мы вас всех за уши
возьмем и кожу с вас сдерем>. Но козаки, выказывая себя в Польше
жестокими по царской воле, неохотно, однако, вели там войну и
при первом удобном случае убегали оттуда. Так, козацкий отряд в
440 человек, оставленный князем Волконским между реками Саном
и Вислою без хлебных запасов для себя и без корма для лошадей, весь разбежался, покинувши своего наказного полковника, и когда
последний, оставшись без подчиненных, не придумал ничего
лучшего, как воротиться в Украину, гетман приказал забить его в
кандалы и посадить под караул.
Показываясь верным царским подданным, гетман известил, по
вестям, полученным из Молдавии, что турки желают завести войну
с русским царем и сносятся с его врагами. Посланцы Станислава
были у Порты, и Порта тайно отправила дружелюбные грамоты к
шведскому королю и к Станиславу Лещинскому, поручивши сили-
стрийскому сераскиру1 переслать эти грамоты с нарочным
посланцем через венгерское государство. Сераскир избрал для этой цели
одного агу2 и приказал ему присмотреться к силам шведского
короля, чтобы потом турки могли сообразить: в состоянии ли шведы
удачно вести войну с московским царем. Ага должен был убеждать
1 Здесь - командующему войсками.
2 Господина. В Османской империи - офицерский титул.
585
шведов не мириться с царем без сношения с Оттоманскою Портою
для общей выгоды. По известию шведского историка, ага, о котором
сообщал Мазепа, представлялся в Бресте 1707 года в ноябре
шведскому королю, который еще в сентябре оставил Саксонию. Карл
оглашал намерение идти на русского царя; его войско собиралось
в Польше. Ага совещался с графом Пипером и вручил ему письмо
от силистрийского паши, который извещал, что слова Карла дошли
до падишаха и последний предлагает ему дружбу. В знак своего
расположения падишах приказал выкупить из московской неволи
100 шведских пленных в благодарность за то, что Карл освободил
турок, находившихся в плену в Польше и содержавшихся во
Львове. Но когда речь коснулась возможности тесного политического
союза со Станиславом, ага сказал, что султан готов оказывать помощь
Станиславу, не разрывая, однако, мирного договора с московским
государем. Карл отвечал, что сам он никогда не бросит короля
Станислава и ему было бы приятно, если бы турецкий султан оказал
последнему прямое содействие. ‘
Важные по своему времени сведения передавал верховному
правительству малороссийский гетман, и в его верности к царю со
стороны Петра не возникало ни малейшего сомнения. Между тем тихо
происходило много такого, о чем и в голову не могло приходить ни
Петру, ни его ближайшим советникам. Вот, например, что делалось
16 октября, когда Мазепа находился еще в Киеве. Была ночь. Его
писарь Орлик, находившийся у него в помещении, занят был
каким-то длинным писанием. Мазепа несколько раз обращался к
нему из внутренних комнат: <Скоро ли ты кончишь? Есть еще иное
дело!> Писание было, наконец, окончено, и писарь положил его на
стол перед гетманом. Мазепа сидел за столом и держал в руке
письмецо в небольшом конверте. Он сказал: <Княгиня Дольская через одного волоха прислала мне вот это
письмецо, зашивши посланцу в шапку. Я знаю наперед, что она
все одно да то же пишет, а черт ее просит об этой
корреспонденции: когда-нибудь эта безумная баба меня погубит! Недаром
говорится: у женщины волос длинен, а ум короток. Возможное
ли дело, чтоб одна баба глупым своим умом обманула меня!
Распечатай это письмо и прочти>.
Орлик приблизился к свечке, которая заслонена была зонтиком
от глаз Мазепы, вскрыл конверт и достал оттуда цифирное письмо, писанное княгинею Дольскою, а в это письмо вложено было другое, маленькое, запечатанное письмецо. Полагая, что и это последнее от
той же княгини, и не присмотревшись хорошенько к печати, Орлик
распечатал и другое - и уже после того заметил посредине при
печати слова: Stanislaw Krol. Писарь не сказал ничего гетману и
сам прежде пробежал это письмо короля Станислава. Мазепа, видя, что писарь долго молчит и не читает вслух письмо, сказал: 586
<Зачем ты так долго медлишь и не читаешь? Ты ведь привык
читать без перевода цифирные письма: ведь к ним у тебя есть
ключи>.
<Я, - отвечал Орлик, - и без ключа прочитаю княгинино
цифирное письмо, но здесь есть письмецо от Станислава, для
которого не нужно и ключа>.
<От Станислава? Это невозможно!> - воскликнул Мазепа.
<Возможно! - отвечал Орлик. - Здесь и подпись имени его, и печать>.
<Дай сюда!> - сказал Мазепа, взял и тихо прочитал. Тогда он
показал такой признак ужаса, что упустил из рук на стол письмо
и произнес такие слова: <О, проклятая баба, ты погубишь меня!>
Он потом долго сидел молча, задумавшись. Молчал и Орлик.
Наконец, обратившись к своему писарю, гетман сказал: <Что мне
делать с этим письмом? Посылать ли его к царскому величеству
или удержать?>
Орлик сказал: <Ваша вельможность, сам изволишь рассудить
высоким своим разумом, что надобно посылать: этим самым и
верность свою непоколебимую явишь, и большую милость у
царского величества поищешь>.
Мазепа замолчал и опять долго сидел, погруженный в думу, потом приказал Орлику читать цифирное письмо от княгини
Дольской.
В этом письме княгиня извещала Мазепу: посылала она в
Саксонию ко двору Станислава ксендза-тринитара, и тот ксендз выехал
оттуда в тот самый день, когда шведское войско выступило в
Польшу. Ксендз привез с собою письмецо к Мазепе от короля
Станислава, который, кроме того, приказал словесно передать Мазепе, чтоб
он начинал замышленное дело прежде, чем шведы приблизятся к
украинским границам. Ксендз привез еще проект трактата с
Мазепою и с целым войском Запорожским. Княгиня просила Мазепу
прислать за ним какого-нибудь своего доверенного.
<Тут, - говорит Орлик в своем письме к Яворскому, - я
припомнил себе, что Мазепа видался с этим ксендзом-тринитаром
во дворце княгини Дольской, куда заезжал с дороги, ворочаясь
из Жолквы. Тут мне становилось ясно, что Мазепа замыслил что-
то лукавое>.
<Сожги передо мною это письмо>, - сказал Мазепа.
Орлик исполнил приказание. Мазепа долго сидел и молчал.
<С умом борюсь, - сказал он наконец, - посылать это письмо
к царскому величеству или не посылать? Посоветуемся еще
утром, - прибавил он, - а теперь иди себе в свою квартиру и молись
Богу, да, яко же хощет, устроит вещь. Может быть, твоя молитва
приятнее, нежели моя. Ты по-христиански живешь. Бог то видает, что я не для себя чиню, а для вас всех, для жен и детей ваших>.
587
<Пришедши в свою квартиру, - рассказывает в том же
письме Орлик, - я взял денег два рубля, вышел и стал раздавать
нищим и нищенкам, лежавшим в кущах (шалашах) на улице, и
в богадельне Печерского монастыря. Я делал это с тем
намерением, чтобы Всемогущий Бог освободил меня от обстоящих бед
и отвратил Мазепино сердце от лукавого предприятия. Нищие, валявшиеся на улице, бранили меня, когда ночью я толкался в
их кущи: они не милостыни от меня надеялись, а опасались
воровства; однако же, услышавши от меня слова, поняли, что я не
вор, отворяли дверцы шалашей и принимали милостыню>.
Прошла ночь. Рано утром на другой день позвали Орлика к
гетману. Когда писарь вошел, гетман сидел уже за своим столом, а перед ним лежал крест с частицею животворящего древа.
Мазепа произнес Орлику такую речь: <До сих пор я не смел
тебе объявлять прежде времени моего намерения и открывать
тайну, которая вчера тебе открылась случайно. Не то чтоб я в твоей
верности сомневался, - я никогда о тебе не подумаю, чтоб ты
заплатил мне неблагодарностью за толикую к тебе милость, за
любовь и благодеяния и стал бы моим предателем, - но я
рассуждал так: ты человек умный и добросовестный, однако еще
молод и недостаточно опытен в таких оборотах. Я опасался, чтоб
ты в беседах с великороссиянами да и с нашими всякого чина
людьми или по доверчивости, или по неосторожности да как бы
не проговорился об этом секрете и тем самым не погубил бы
меня и себя. Но так как теперь это случайно не утаилось, то я
призываю Всемогущего Бога во свидетели и присягаю тебе вот в
