– Что ж ты перед сестрицей Дун на колени не падал? – спрашивает Иньэр. – Надо было ее как следует попросить.
– Не смейтесь! – говорил Боцзюэ. – В глотку больше не идет.
Певицы хотели было насильно влить ему в рот вино, но он взял у них кубки и, поспешно их осушив, стал скорее закусывать.
– Довели вы меня! – приговаривал он, густо багровея. – Пить полагается не спеша, а вы передышки не дадите.
Гости не унимались и продолжали наполнять кубки.
– Брат, еще раз прошу тебя! – встав на колени перед Симэнем, взмолился Боцзюэ. – Сжалься! Прости несчастного! Не губи! Кто вас угощать будет? Свалюсь, тогда весь интерес пропадет.
– Ладно уж! – смилостивился Симэнь. – Сбавим тебе! По две чарки с брата, и достаточно. А пока дадим ему передышку.
– Благодарю тебя, милостивый батюшка! – говорил, вставая, Боцзюэ. – Враз от тяжкого бремени избавил.
– Ладно! Прощаю тебя на сей раз! – заявил Симэнь. – Но помни, как уговаривались. Выходит, человеком в полной мере тебя считать не приходится.
– Я пьян! – бормотал Боцзюэ. – И куда занесло эту потаскуху!
– Гм! В гостях солидное лицо, почтенный господин, а хозяин вздумал шутки шутить. Где это видано? – подсмеивалась Иньэр. – И Дун Цзяоэр почему-то не пришла.
– Она же самая известная среди здешних певиц, – тоже не без издевки отвечал Боцзюэ. – Ее ведь не так-то легко и заполучить.
– Чем же это она известная? – вставила Цзиньчуань. – Может, тем, что в именитые дома норовит попасть?
– А ты ей давно завидуешь, знаю, – заметил Боцзюэ.
Симэнь вспомнил историю, которая приключилась как-то ночью с баричем Цаем, и посмотрел на Цзиньчуань.
Но не о том пойдет речь.
Боцзюэ был слишком пьян. А шутки шумных певиц, продолжавших перебрасываться остротами, скоро приелись, и гости заскучали.
– Хоть бы спели, – обратился Бай Лайцян к Цзиньчуань.
– Можно спеть! – поддержала Иньэр. – Пусть Цзиньчуань начинает.
– Я у брата Бая веер выиграл, планки крепкие, – говорил Чан Шицзе. – Можно такт отбивать.
– А ну, дай попробую! – попросила Цзиньчуань и стала рассматривать веер. – У меня такого нет. Надо бы мне выиграть. Подари, а?
– Верно, подари! – поддакнул Симэнь.
Все начали упрашивать Шицзе, и ему, наконец, пришлось уступить веер певице.
– Неловко мне брать, ведь со мной сестрица Иньэр, – сказала Цзиньчуань. – Ты цвет загадай. Кто отгадает, той и веер поднесешь.
– Вот верно! – согласился Шицзе.
Выиграла Иньэр, и Цзиньчуань передала ей веер.
– Но как же так! – воскликнул Шицзе, и на лице его изобразилось деланное огорчение. – Тогда барышне Хань я поднесу платок, хорошо?
– Сколько щедрости! – принимая подарок, проговорила Цзиньчуань.
– Жаль, я не захватил с собой прекрасный сычуаньский веер, – заметил Симэнь. – А то бы тоже мог похвастаться.
– Тогда б ты меня перещеголял, – сказал Шицзе.
– Ой, совсем было запамятовал, – вдруг вскочил как бешеный Се Сида. – Хорошо, про веер заговорили.
Он велел Дайаню наполнить большой кубок и поднес его У Дяньэню.
– Ты же пари проиграл, пей! – сказал он.
– Опоздал, брат, опоздал! – отвечал У Дяньэнь. – Ишь, когда спохватился! Тут вон сколько выпили, а ты чарку помнишь.
Но Се Сида настоял на своем, и У Дяньэню пришлось осушить кубок.
Цзиньчуань запела арию на мотив «Чайной розы аромат»:
Мы безрассудно, встретившись впервые,Влеченью сердца пылко отдались.Да не остынут ночи огневые!О, наше счастье меж цветов, продлись!Нам щебет птиц шальные чувства дразнит,Роскошен пир двух любящих сердец!Жаль, мимолетным был весенний праздникИ счастью нашему пришел конец.– Да, а ведь говорят, что счастливых Небо бережет…М нас твоя мамаша разлучила,От феникса подругу прогнала.Мне душу извела тоска-кручина,О днях минувших память тяжела.– Жестоко с нами поступили…И слезы льются парными ручьями…Но верность не осилила печаль.И ты мечтаешь пьяными ночамиМоё лицо увидеть невзначай.
Запела У Иньэр на мотив «Зелен абрикос»:
Ветер и дождь –это слезы цветам.Ветер и дождь –лепестки облетели…Был ты пригож,пировал тут и там,Пьян был, и что ж? –А виски поседели!Весело нам –вьется горный ручей.Весело намлюбоваться весною…Не по летамв холод зимних ночейТрам-тарарамя веселый устрою!Пей и гуляйдень и ночь напролет.Пей и гуляй,не казнись днем весенним…Блещущий майили сумрачный лед, –Все это, знай,красота и спасенье
Когда она кончила петь, вышли Ли Мин и У Хуэй.
– Да здесь оказывается и певцы! – воскликнул Се Сида. – А ну-ка, покажите свое мастерство!
Зазвучали аккорды лютни, запела свирель и послышался романс на мотив «Островок прохлады»:
За воротами – рыжая пыль,Не доступен ей светлый ручей,Где хозяева – утки да рыбы.Домик этот – отрада очей.Здесь, под сенью густых тополей,Голос иволги слышится мне.Очень редкие люди могли быОценить эту жизнь в тишине.В горный лес я забраться хочу,От ушей и от взоров укрыться,Одиночеством там насладиться,Светлой памятью прошлого жить.О грядущем немного груститьИ оплакивать в пятой лунеВ пятый день Цюй Юаня из Чу,Утонувшего в бурной волне.[805]
Пир близился к концу. Бай Лайцян, заметив на стене барабанчик с узорной отделкой, спрятал его за камень и сорвал ветку цветов, чтобы передавать ее под барабанный бой. Симэнь сразу смекнул, что за игру затевает Бай, и подмигнул Ли Мину с У Хуэем. Те проникли за камень и стали наблюдать через отверстие в нем. Как только цветок переходил к тому, кого они хотели напоить, барабан умолкал.
– Вот негодники, – ворчал Бай. – Я буду барабанить, и мне не мешайте!
Бай Лайцяну все же удалось заставить и Симэня выпить не одну чарку. Игра была в самом разгаре, когда к пирующим ворвался Шутун, и, нагнувшись к Симэню, зашептал на ухо:
– Матушке Шестой плохо! Вас просят скорее домой. Конь у нас с собой.
Симэнь стал поспешно откланиваться. Остальные гости были тоже порядком пьяны и поднялись за ним вслед.
– Брат, я ведь не поднес тебе ни чарки! – уговаривал Симэня хозяин. – Нехорошо так! – что это еще за шептанья!
Боцзюэ продолжал держать Симэня, и тому пришлось объяснять в чем дело. Симэнь простился и помчался верхом на коне. Боцзюэ принялся уговаривать остальных. Вдруг он заметил исчезновение Хань Цзиньчуань и пошел ее разыскивать. Оказалось, она присела по малой нужде у камня. Выпросталась красная полоска, из которой вылетали мириады светлых жемчужин. Боцзюэ притаился рядом за изгородью и пощекотал былинкой устье ее лона. Вспугнутая Цзиньчуань поспешно вскочила и поправила одежду.
– Чтоб ты сгинул, проклятый! – заругалась она. – Вон чего надумал, непутевый!
Покрасневшая Цзиньчуань, пересыпая шутки руганью, вышла. Боцзюэ поведал обо всем гостям, и те дружно посмеялись. Симэнь оставил Циньтуна убрать посуду. Слуга перенес все на лодку. Гости отчалили в город и разошлись. Боцзюэ расплатился с лодочниками. Циньтун доставил посуду к Боцзюэ, и тот угостил слугу вином, но не об этом пойдет речь.
Симэнь спешился у ворот и бегом направился прямо к Пинъэр.
– Матушка тяжело заболела, – говорила Инчунь. – Посмотрите скорей.
Симэнь приблизился к постели. Пинъэр стонала от боли в желудке.
– Я сейчас же велю пригласить врача Жэня, – сказал он страдающей Пинъэр и велел Инчунь позвать Шутуна. – Скажи, чтобы написал визитную карточку и вызвал доктора Жэня.
Горничная передала Шутуну распоряжение хозяина, и слуга направился к доктору.
Симэнь подсел на кровать к Пинъэр.
– Как от тебя вином несет! – сказала Пинъэр.
– Плохо поел, вот и пахнет, – отвечал Симэнь и, обернувшись к Инчунь, спросил: – Рисового отвару давала?
– Матушка с утра крошки в рот не брала, – отвечала горничная. – Только супу немножко пропустила. Боль у матушки в груди, в животе и в пояснице.
Симэнь нахмурился и тяжело вздыхал.
– А как Гуаньгэ, поправился? – спросил он Жуи.
– Ночью был жар, плакал он, – отвечала кормилица.
– Вот беда! – говорил Симэнь. – И сын и мать – оба разболелись. Была бы здорова мать, и за ребенком ходила бы.
Пинъэр опять застонала.
– Потерпи! – уговаривал ее Симэнь. – Сейчас доктор пульс проверит, лекарство даст – и все пройдет.
Инчунь убралась в спальне, протерла стол, воскурила благовония и заварила чай, а потом помогла Жуи уложить ребенка.
