– Вот видишь, – смягчается голос, – мне больно слышать дерзкие речи. Но я, как женщина, великодушна и прощаю тебя.
– Спасибо. Но тем не менее должен заметить, что власть твоя эфемерна. Ночь уходит с наступлением дня, и тьма исчезает.
– День!.. – Голос презрительно высокомерен. – Что есть день? Жалкий обман планетарных масштабов. Все остальное пространство – безграничная тьма. И ты смеешь возражать против этого?
– Смею. Тьма – обедненное светом пространство, и только. Но стоит ли спорить об этом? Может быть, просто скомандовать скутеру включить освещение?
– Не нужно. Впрочем, попробуй. Я все равно останусь с тобой в другом своем качестве. Ты уже мой! Навсегда… Погляди: в твоих руках горит голубая звезда. Это судьба.
Бросаю взгляд на батиметр. Чистый голубой огонек… В сердце вонзается жало веселого ужаса. Меня разбирает смех.
– Я не боюсь тебя, Бездна! Ведь это твое настоящее имя?
– Я не скрывала. Но ты слишком поздно догадался об этом.
– Не имеет значения. В конце концов, я намерен взять у тебя интервью.
– Любопытно. О чем же ты хочешь спросить? Ах, я уже знаю! У него было странное имя – Вилем… Кажется, так?
– Верно. Ты буквально читаешь все мои мысли. Да, Вилем Пашич… Но почему же «было»? «Было» – очень нехороший симптом.
– Скверные предчувствия не обманули тебя. И довольно об этом.
– Продолжай! Хочу знать все о его таинственном исчезновении. Иначе я не поверю тебе. Слышишь, ты…
– …Дорогая! Назови меня так хотя бы однажды, – раздается тихий и грустный смешок. – Какие вы странные, люди… Даже в объятиях Бездны вам обязательно нужно думать о ком-то другом.
И столько неподдельной тоски в этом признании, что где-то внутри все цепенеет от жалости. Удивительный голос. Голос сумеречного одиночества…
– Зачем тебе Вилем? Слышишь, я произношу это имя с презрением. Да, я ждала его, надеялась, но все понапрасну. Упрямец не желал познать беспредельность. И страшно наказан. Он спит и уже никогда не проснется. Зачем тебе он? Ведь ты не знаешь его! Вы ни разу не были вместе, как ты и я, как ты со мной!..
– Видишь ли… – прерываю поток быстрых, горячечных слов. – У нас, у людей, довольно обширная география. Но мы научились крепко стоять друг за друга. Жизнь научила… Впрочем, для тебя все это – китайская грамота.
– Не к месту, – возражает голос. – Опять ты насмешлив, как прежде.
– Что не к месту?
– Китайская грамота. Все что угодно, только не это. Я не впервые встречаюсь с людьми и могла бы похвастать знанием языков, о которых твои современники имеют очень смутное представление. Первые морепроходцы…
– О, я понял, довольно! От слов твоих веет ароматами кладбища.
– Но ты не обвиняешь меня?
– Нисколько. С точки зрения морского права – твоя деятельность безупречна.
– Оставь иронию. Нам следует поговорить серьезно.
– Нонсенс!.. О чем серьезном можно говорить с тобой? Я не могу испытывать доверие к невидимому собеседнику. Даже с таким вот приятным и волнующим голосом.
– Ты ставишь условия? Впрочем…
Фраза не закончена. Молчание. За этой незаконченностью и молчанием чувствуется напряженная борьба непонятных мне решимости и опасений. С любопытством ожидаю финала.
– Впрочем, я не слишком упряма.
Ага, победила решимость.
Краешком глаза вижу: в стороне возникает темное вертикально-продолговатое пятно, окруженное призрачным сиянием. Где-то в отдалении начинают дробно бить барабаны – тягучий и однообразный ритм. Пятно растет, приближаясь, и теперь я могу разглядеть женскую фигуру, закутанную с головы до пят в черное, усеянное жемчужными брызгами покрывало.
– А вот и я, – говорит знакомый голос. – Ты удивлен? Ничего, это пройдет. Как тебе нравится мой туалет?
Удивлен! Мне кажется, это недостаточно точное слово для характеристики моего состояния.
Женщина в черном ждет ответа. Не вижу, но чувствую пристальный взгляд. Драгоценная ткань довольно прозрачна, и даже в тех местах, где она собирается в складки, просвечивает обнаженный торс весьма совершенных пропорций. Края покрывала у ног обрамляет черная пена тончайших кружев. Лица не видно под черной густой вуалью, но я не сомневаюсь, что оно прекрасно.
– Эффектно… – говорю, принужденный ответить. – Очень эффектно. – И, неизвестно к чему, добавляю: – Мария Кристина Гонсалес!..
– Ты забыл мое имя? – смеется.
– Нет, представь себе, помню. Бездна Пучинос Кальмарес и Тьма… Кажется, так?
– Не совсем. – Что-то лукавое слышится в этих словах.
Две лампады источают спокойный фосфорический свет. Одна из них голубая, другая – бледно-лиловая. Это светящиеся глубоководные медузы. Меня искушает желание видеть лицо незнакомки, но свет «лампад» недостаточно ярок, чтобы пройти сквозь вуаль.
– Не совсем! – повторяет она торжественным тоном. – К перечню моих имен ты забыл добавить собственную фамилию.
– Польщен, мадам, но вы меня, признаться, озадачили…
Из-под черного покрывала медленно высвобождаются великолепно изваянные женские руки. Ложатся мне на плечи. Обнимают за шею. Где-то рядом неистово бьют барабаны.
– Свадебные барабаны, – шепчет она. – Понимаешь?.. Ты мой!
Ощущаю трепет прильнувшего гибкого тела. Кружится голова. Кажется, я задыхаюсь!
– Оставьте, мадам! Все это вульгарно и глупо!
Пытаюсь стряхнуть с себя цепкие руки.
– Ты мой! – жарко шепчет в лицо через вуаль. – Мы связаны узами тайного брака. Обними же меня! Крепче, ну! Уйдут суета и тревога, остановится время. Во вселенной нет никого, кроме нас. Ты и я! И с нами полночь твоих желаний…
Прочь, все твои чары напрасны, я все равно не смогу быть с тобою, уйди!..
Объятия жарче, сильнее, шепот все ласковее и неразборчивее.
Полночь ли, полдень, свет или тьма, добрая, слегка ошалевшая фея со мной или красивая ведьма, жив или мертв… Стоит ли думать об этом? Может быть, просто взглянуть ей в лицо и забыть обо всем? Взглянешь – и крышка. Камнем на дно, как другие…
Срываю вуаль. А-а-а! Страшная карнавальная маска, мертвые дыры глазниц.
И снова где-то внизу, в глубине, завывающий крик. Отчаянный, дикий и жуткий в своем одиночестве…
Я уже не корчусь в объятиях – мне все равно. И вовсе это не руки, а змеи. Страшная маска – сама по себе, змеи – отдельно. Их много, отвратительно толстых питонов, я в центре клубка. Маска, оскалив светящиеся зубы, плавает рядом. За ней волочится длинный светящийся хвост.
В голове вскипает знакомый стеклянный шум. И вдруг словно пелена падает с глаз: я вижу хрустальный колокол света от прожекторов Манты. Ощущаю встречный ток воды, удушье проходит. Значит, идет декомпрессия, или, попросту говоря, я поднимаюсь. Нет, не я поднимаюсь – меня поднимают. Выше и выше. Со скоростью света. Это, конечно, гипербола, но как выразиться иначе, если голубой карбункул батиметра на глазах становится изумрудно-зеленым? Со скоростью цвета? Пусть так, а вот с головой у меня, должно быть, не все еще в полном порядке, иначе бы я догадался, кто меня тащит. Нет сил шевельнуться.
Змеи, питоны… А раньше были женские руки. Смешно! Можешь смеяться, последний раз в своей жизни, потому что это не змеи, не руки – щупальца это, громадные щупальца в бородавках-присосках, каждая из которых величиной с добрый кулак. А сзади – громадная скользкая туша, оглянись и увидишь. Зачем? Знаю и так: я в лапах гиганта. Жалкий цыпленок в когтях у орла… Адиос амор,[22] Бездна Пучинос и Тьма, – ты умеешь шутить, старая ведьма, умеешь, должен признаться… Ладно, прощаю, мужчины тоже умеют прощать…
Кристалл отливает зеленым сиянием. Потом постепенно желтеет. И вдруг – остановка: не чувствую тока воды. Все внутри холодеет: конец… Вижу затылком раскрывшийся клюв и нацеленный глаз. Примеряется, гад!.. Откусит голову? Или сразу станет терзать на куски? Лучше бы сначала голову: хрум, как орех, и жри…
Сдавленный кольцами щупалец, забываюсь в смертной тоске.
Сверху тихо и мягко опускается тайра. Поравнявшись со мной, подбирает края своей королевской мантии, втягивает тонкие щупальца внутрь полусферы. Королевский книксен… Спасибо, ваше величество, но я уже не верю в приметы. Ах, вы пришли посмотреть, как палач приведет в исполнение приговор Бездны! Тысячу раз благодарен, ваше присутствие скрасит несчастному страшную казнь… Чего же ты ждешь, многорукая тварь?!
Кракен словно раздумывал. Сплетал и расплетал кольца щупалец, трогал меня то одной «рукой», то другой, будто важно было знать ему: жив человек или мертв. Дотянуться бы мне до квантабера!.. Манта спокойно плавает рядом – ей плевать на хозяина. Что с ней? Почему не стреляет эта мнемотронная дура?
На меня с любопытством глядит безобразная маска. Та самая, которая так меня напугала. То, что мне показалось пустыми глазницами, на самом деле – большие глаза, обведенные светящимися кругами. Это какая-то рыба… Внезапно рядом с любопытной образиной появляется зверь пострашнее: рыба-труба. Не рыба, а плавающий мегафон с большим ярким голубым фонарем. Вот она, эта «фара», которая так меня обманула… Карнавальная маска откусывает хвост непрошенной гостье, величаво приближается к тайре. И гибнет, пораженная щупальцем, точно высоковольтным проводом. А я не хочу! Слышите вы, глупые твари, – я не хочу!!!
