заблуждением относительно его личности.
Покинув убогую лачугу, Кситра зашагал по извилистой тропинке, убегавшей меж каменистых холмов на восток. Куда она ведет, он не знал, но рассудил, что Калиц, самое восточное царство Зотики, должен лежать где-то в той стороне, откуда встает солнце. Перед ним в его видениях, словно прекрасный мираж, реяли зеленые долины его царства, а на востоке, подобно утренним облакам, белели величественные купола Шатайра. Все это казалось ему воспоминаниями вчерашнего дня. Он не мог восстановить в памяти обстоятельства своего отъезда и отсутствия, но, вне всякого сомнения, страна, которой он правил, должна была находиться где-то недалеко.
Тропинка вилась меж понижающихся горных кряжей, и Кситра вышел к небольшой деревушке Сит, где его хорошо знали. Сейчас это селение казалось ему абсолютно незнакомой кучкой жалких лачуг под жгучим солнцем, вонючих и полусгнивших. Люди окружили его, называя по имени, но, когда он спросил их, как добраться в Калиц, лишь вытаращили глаза и глупо захихикали. Никто из них как будто и слыхом не слыхивал ни о таком царстве, ни о городе Шатайре. Заметив в поведении Кситры странности и решив, что он повредился умом, деревенские жители стали насмехаться над ним. Дети забросали его комьями земли и камнями, гоня прочь из Сита, и он пошел дальше на восток по дороге, что вела из Синкора в граничившую с ним низменную страну Жель.
Многие месяцы, поддерживаемый только мечтой о своем потерянном царстве, юноша бродил по дорогам Зотики. Люди высмеивали его, когда он заводил речи о своем царском достоинстве или спрашивал о Калице; но многие, считая безумие печатью святости, давали ему кров и пищу. Через необозримые виноградники Жели и страну мириад городов Истанам, через высокогорные перевалы Йморта, где снег не сходит до самого начала осени, и по белым от соли пескам пустыни Дхир, и через кишащие питонами джунгли Онгата следовал Кситра за яркой величественной мечтой, которая теперь была единственным его воспоминанием. Он шел и шел на восток, время от времени прибиваясь к караванам, чьи предводители надеялись, что присутствие юродивого принесет им удачу, но чаще странствовал в одиночку.
Иногда наваждение на краткий миг отпускало его, и тогда он снова превращался в простого козопаса, заплутавшего в неведомых царствах и тосковавшего по бесплодным холмам Синкора. Затем он вновь вспоминал свое царствование, пышные сады Шатайра и его великолепные дворцы, имена и лица тех, кто служил ему после смерти отца, царя Эльдамака, и собственное восхождение на престол. Чаще прочего вспоминался ему зеленый вечер, когда он в одиночестве прогуливался по восточной террасе своего дворца, дыша ароматами дремотных цветов, смешанными с терпкими морскими бальзамами, и смотрел на яркую звезду Канопус, что горела в небе между зенитом и горизонтом. Он стоял, охваченный непонятной щемящей болью и смутным ощущением счастья, в то время как небо наливалось темным пурпуром, а вокруг Канопуса загорались другие, менее яркие звезды.
В середине зимы в далеком городе Ша-Караге Кситре встретились некие торговцы амулетами из Устайма, которые в ответ на вопрос, не могут ли они указать ему дорогу в Калиц, странно усмехнулись. Перемигнувшись, когда он говорил о своем царском достоинстве, купцы сказали ему, что Калиц лежит в нескольких сотнях лиг к востоку от Ша-Карага.
– Славься, о царь! – с глумливой торжественностью прокричали они. – Да будет твое царствование над народом Калица на престоле в Шатайре долгим и радостным!
Впервые Кситра встретил людей, для кого название его потерянного царства не было пустым звуком, и сердце его преисполнилось величайшей радости. А на то, как они смеялись и перешептывались, когда он пошел своей дорогой дальше, внимания он не обратил.
Не задерживаясь более в Ша-Караге, он без промедления пустился в путь. В своих жалких лохмотьях шагал он без устали под проливными зимними дождями, пробирался коварными солеными топями внутреннего моря и каменистыми пустошами, что лежали за ними, где не было живых людей, но путник слышал лязг и грохот битв незримых армий. Миновав их, он вступил в край, населенный полуварварскими племенами, которые были к нему добры, но не понимали его речи. Затем прибыл он в четыре города Атоада, обитатели которых со странным презрением сообщили ему, что до Калица еще добрый месяц пути на восток.
Теперь, бредя по дорогам, Кситра начал задаваться вопросом, отчего ему не встречаются путники из его страны. Ему помнилось, что купцы во множестве путешествовали между Калицем и соседними странами по торговым делам, а еще смутно припоминалось, что он слышал о четырех городах Атоада как о далеких краях. Повсюду люди смотрели на него странно, когда он справлялся, нет ли каких-нибудь вестей из его царства, и смеялись ему в лицо, а иные с иронией в голосе желали ему доброго пути.
Когда на вечернем небе показался хрупкий серпик первой весенней луны, Кситра понял, что конец его путешествия уже близок. Ибо Канопус ярко горел на восточном краю неба, окруженный свитой менее крупных звезд, как в тот вечер на террасе царского дворца в Шатайре.
Сердце его сильно колотилось, полнясь радостью возвращения домой, но запустение и безлюдье окрестностей, по которым он проходил, все больше и больше удивляли его. Нигде не видно было путников, странствовавших из Калица и обратно, и за все время ему повстречалось лишь несколько кочевников, которые поспешили скрыться, едва завидя его, точно пустынные гиены. Проезжий тракт зарос травой и кактусами, и лишь зимние дожди оставляли след в дорожной пыли. Вскоре Кситра заметил на обочине вырезанный из камня дорожный столб в виде стоящего на задних лапах льва, отмечавший западную границу Калица. Морда льва раскрошилась, тело и лапы покрылись лишайниками, и казалось, что он заброшен вот уже долгие годы. Гнетущая тревога зашевелилась в душе Кситры, ибо только в прошлом году, если память его не подводила, он проезжал мимо этого льва вместе с отцом, Эльдамаком, во время охоты на гиен и обратил внимание на новехонький столб.
Сейчас он смотрел с высокого пограничного кряжа на Калиц, раскинувшийся у моря подобно длинному зеленому свитку. К изумлению и ужасу Кситры, обширные поля пожухли, будто настала осень; полноводные реки превратились в тонкие ручейки, терявшиеся в песках, а холмы оголились, точно ребра мумии, освобожденной от бинтов, и не было видно никакой зелени, за исключением той скудной растительности, что покрывает пустыню весной. Ему показалось, что вдалеке, у кромки пурпурного моря, он заметил блеск мраморных куполов Шатайра, и в страхе, что его царство поразили какие-то злые чары, он поспешил в город.
И в ярком
