и не умер — в отличие от Валфри и Идвига.
Идвиг, кстати, просил его почаще вспоминать. Хорошо, всё по-честному: вот, вспомнила.
Ирма была уже на волосок от того, чтобы пуститься в ненужные размышления, но тут кто-то плюхнулся в свободное плетёное кресло рядом с ней.
— Хей, кто тут у нас скучает…
Вальверде была одета подобающе пиру, но как мужчина — и женщину в ней не каждый бы сразу узнал.
— Я… нет, не скучаю.
— Как же не скучаешь: вон, твой милок дела решает… А я хотел получше тебя рассмотреть. Вот ты, значит, какая… ром будешь? Винище не по мне.
И правда: в руке у Вальверде была бутылка, наполненная явно не вином.
— Нет, благодарю.
— Будешь-будешь.
Пиратка беспардонно приобняла Ирму и плеснула ей в бокал рома. Сама пила прямо из бутылки, о приличиях не заботясь.
— Пей, кому говорю! Вот уж не бойся, не отрава.
Пришлось выпить. Ром Ирме совсем не понравился, но она сделала вид, будто всё наоборот. Вальверде одобрительно кивнула и налила ещё, не забыв глотнуть сама.
— И давно ты с ним?
Ирма уже поняла, что уклониться от разговора будет крайне сложно. Можно даже не пытаться.
— Десять лет.
— Хей, десять лет! Это немало. Хорошо… Но я его знаю вдвое дольше. И вот как раз потому хотел кое в чём убедиться, скажем так…
— В чём?
— Ну, я был удивлён, что он женился и…
— Я ему не жена.
— Ага-ага. Ну да, конечно, я так и понял. Как скажешь, как скажешь. Не жена — так не жена. Мне-то насрать на венчания всякие.
— Вы не верите ни в каких богов?
— Я верю, что они все гнусные мудаки.
По крайней мере, Отец Пустыни не показался Ирме мудаком — а что бы там ни было насчёт Творца Небесного, но загадочный юноша определённо являлся богом или чем-то вроде того. Ладно…
— И в чём вы хотели убедиться?
— А вот в чём.
Вальверде выпила ещё рома, но Ирме больше не предложила.
— Я хотел убедиться, милочка, что ты не какая-то вонючая вертихвостка, что прилепилась к нему цацек и платьиц ради. А как ветер в другую сторону подует, так агась — сама знаешь, как такие дела делаются. Так что ответь-ка мне, рыжик, начистоту. Врать не советую: я блядей всяких насквозь вижу. Любишь его?
Пиратка вроде бы не агрессивным жестом, но весьма жёстко прихватила Ирму за щеку, вынудив смотреть себе прямо в глаза. А глаза-то у этой женщины в мужском платье были, признаться, пугающие. Это даже не омуты, это два океана: глубокие чёрные моря.
— Люблю.
— Очень на это надеюсь. Потому что, душечка, если ты его подведёшь — ооо… знаешь, даже будь я к тому времени на дне, обглоданным до костей рыбами и облепленным ракушками, и будь моя душа заключена в тёмных чертогах любого склизкого морского бога на сотню замков… О, клянусь, тогда я всё равно восстал бы из пучины мстительным духом глубин, сверкая глазами во тьме и изрыгая дым из носа, как из пушек. И я нашёл бы тебя, пусть даже ты давно забралась на самую высокую гору или в самый тёмный лес. Забил бы твою глотку, лгавшую насчёт любви, тиной морскою, выпустил бы тебе потроха, как селёдке, а потом перерезал бы горло от уха до уха, прямо вдоль этого прекрасного ожерелья. Смекаешь?..
У Ирмы пересохло во рту. Она вроде и попыталась ответить, но язык не ворочался. Вальверде вдруг хлопнула лимландку по плечу — и во весь голос, громогласно и звонко, рассмеялась.
— Шучу! Хотя… в каждой шутке есть доля шутки, милая. Выпей-ка со мной ещё.
Бокал Ирмы звякнул об горлышко бутылки. Вальверде улыбнулась, как-то не совсем по-человечески — словно правда была частью таинственных морских сил.
— Ты хорошая баба, Ирма. — заключила она. — Ты ему подходишь.
***
Праздник оставил Алима ар-Малави, получившего почётное место рядом с аззинийским царём, почти равнодушным. Он любезничал со всеми, конечно, охотно выпивал, даже станцевал пару раз: то ли с одной и той же, то ли с разными девушкам — поди разбери аззиниек, все на одно лицо. Не то дочки, не то внучки Олуджими. Красивые, конечно…
Но было не до них.
Отец своё распоряжение отдал не лично: запиской. Её Алим, прежде чем бросить за борт, прочёл раз сто — и теперь помнил наизусть, постоянно повторял в голове.
«Сын, ты славно потрудился на благо семьи, доказав верность и прекрасные способности. На какое-то время тебе придётся покинуть мураддинские земли: это нужно, чтобы отвести ряд подозрений и возможных обвинений от твоих братьев и меня самого. Скоро, не сомневайся, имя Алима ар-Малави в халифате будет полностью защищено от всяких хулителей. А пока тебе следует держаться поближе к Висельнику. Моим друзьям в Балеарии ты, занимая подобное положение, окажешься очень полезен. Когда прибудешь в Марисолему, с тобой свяжутся»
Вот такой отеческий наказ. Ну что же… общество Шеймуса и его офицеров Алиму нравилось, а побывать в Балеарии и прочих землях Ульмиса он мечтал большую часть жизни. Это гораздо интереснее свадьбы! Тем более — если ожидается волнующее задание на благо друзей отца и, следовательно, самих ар-Малави.
Алим жестом попросил слугу освежить кубок. Чуть-чуть пригубил терпкое вино. Окинул взглядом соседей по столу: гогочущего в обнимку с чернокожей женщиной Ангуса, тихо беседующего о чём-то со смурным норштатским рыцарем Бенедикта.
Похоже, он сам стал наёмником.
Интерлюдия. Дни прошлого
Отряд разбил лагерь у моря: уже холодного, лето заканчивалось. Здесь к воде ещё можно было кое-как подойти — берег крутой и каменистый, но настоящие скалы начинались дальше на север. Отсюда они были хорошо видны. Волны с приятным шумом накатывались на гальку, дул свежий бриз.
Но Валли, бодрый конопатый десятилетка, к морю был совершенно равнодушен. Даром что сам родился на побережье, недалеко от этих краёв. Мальчика куда больше занимали лошади, и это совсем неудивительно: расти довелось в конном отряде.
— А это Плачущие скалы, да?
— Они самые, дружок.
— А почему скалы так называются?
Алерик, отрядный священник, выглядел не особенно благообразно: клеймо каторжанина на лице безнадёжно выдавало прошлое, да и меч к рясе не шёл. Однако это был добрый
