[168] Мне вспомнился при этом характеристический анекдот. После 1848 года один из русских эмигрантов, Сазонов, вздумал составить альбом из портретов тогдашней немногочисленной русской эмиграции, которую называл настоящей Россией. Он обратился к Герцену за портретом. „Я согласен дать, — отвечал Герцен, — мой портрет в коллекцию, но с тем, чтобы в нее был принят и сотоварищ мой — крепостной лакей, недавно убежавший от своего барина в Париже“. (Прим. П. В. Анненкова.)
[169] К числу поэтических страниц, каких у Герцена много, принадлежит описание его последнего путешествия в Неаполь и посещения там монастыря кармелитов. Горькие, глубоко печальные и трогательные мысли, внушенные ему тихим монастырем, показывают состояние его души и принадлежат к драгоценным автобиографическим остаткам, которыми следует дорожить по справедливости. (Прим. П. В. Анненкова.)
Анненков имеет в виду „письмо“ Герцена „С континента“ (1863), действительно проникнутое скорбью человека, убеждающегося в том, что. вопреки всем утопическим надеждам, ненавистный ему буржуазный, „мещанский“ строй становится уделом даже стран, „запоздавших“ в своем развитии (Герцен, т. XVII, стр. 286). Есть основание предполагать, что эту статью, вплоть до ее терминологии, Анненков и положил в основу „Воспоминаний“ как своего рода психологическую „разгадку“ драмы Герцена.
[170] Горячие статьи его о Грановском в „Московских ведомостях“, 1844, и в „Москвитянине“, 1844, еще и тем были замечательны, что он протягивал в них руку славянской партии, предлагая мир на честных условиях. Вот что выговаривал он у нее для своих единомышленников:
„Нет положения объективнее относительно прошедшего Европы, как положение русского. Конечно, чтоб воспользоваться им, недостаточно быть русским, а надобно достигнуть общечеловеческого развития, надобно именно не быть исключительно русским, то есть понимать себя не противоположным Западной Европе, а братственным“ („Москвитянин“, 1844 г., № 7). Партия славянофилов отчасти приняла эти условия мира, как увидим, но с оговорками, много их изменившими. (Прим. П. В. Анненкова.)
Первая статья Герцена „Публичные чтения г. Грановского (Письмо в Петербург)“ напечатана в 1843 г. в „Московских ведомостях“ от 27 ноября (№ 142); вторая — в „Москвитянине“, 1844, № 7, с подзаголовком от редакции: „Сообщено“. Белинский отрицательно отнесся к той и другой статье, но высказал это Герцену лишь в письме от 26 января 1845 г., когда с публичными лекциями, в противовес Грановскому, выступил Шевырев. „Если бы ты имел право между первою и второю лекциею Шевырки тиснуть статейку — вторая лекция, наверное, была бы принята с меньшим восторгом. По моему мнению, стыдно хвалить то, чего не имеешь права ругать, — писал Белинский, — вот отчего мне не понравились твои статьи о лекциях Грановского; (Белинский, т. XII, стр. 250).
[171] Указание на 1834 г. как начало увлечения сен-симонизмом (год ареста Герцена, Огарева и др.) неточно. М. К. Лемке, например, не без основания замечал, что „сен-симонизм был уже знаком“ Герцену — двадцатилетнему юноше (А. И. Герцен, Полн. собр. соч. и писем, под ред. М. Лемке, т. I, стр. 525). Об этом см. письмо Герцена к Н. П. Огареву от 19 июля 1833 г. (т а м ж е, стр. 117–118). О кружке Герцена с обильной публикацией писем Анненков писал в дальнейшем в биографическом этюде „Идеалисты тридцатых годов“, напечатанном в „Вестнике Европы“ 1883 г. (см. также Анненков и его друзья. стр. 1-110).
[172] См. об этом в заключении гл. VII, части первой „Былого и дум“ Герцена.
[173] Это отразилось и в переписке Белинского. В ряде его писем 1840 г. Герцен за свою якобы „отсталость“ в философии называется в насмешку „спекулятивной натурой“ (см. Белинский, т. XI, стр. 529, 556).
[174] Речь идет об известном московском салоне Авдотьи Петровны Елагиной (1789–1877). Личная привлекательность и разносторонняя образованность Елагиной сделали ее дом в тридцатых и сороковых годах одним из наиболее любимых и посещаемых средоточий литературных и научных сил того времени. Ее салон посещали Чаадаев, Гоголь, Герцен, Грановский. Кавелин. В дневнике Герцена сохранилась запись об А. П. Елагиной, относящаяся ко времени, о котором идет речь в воспоминаниях Анненкова: „… чрезвычайно умная женщина, без цитат. просто и свободно. Она грустит о славянобесии сыновей. Между тем оно растет и растет в Москве“ (Герцен, т. II, стр. 242).
[175] В конце 1844 г. Н. М. Языков написал и пустил по рукам три рифмованных памфлета: „К не нашим“, „Послание к К. Аксакову“, „Послание к П. Я. Чаадаеву“, которые справедливо расценивались как прямой донос на Чаадаева, Грановского и Герцена. 10 января 1845 г. Герцен записал в своем дневнике: „Стихи Языкова с доносом на всех нас привели к объяснениям, которые, с своей стороны, чуть не привели к дуэли Грановского и Петра Киреевского… После всего этого наконец личное отдаление сделалось необходимым“ (Герцен, т. II, стр. 403).
Мы слышали, впрочем, что собрания в доме Елагиных все-таки должны были прекратиться под конец вследствие все более и более возраставшей горячности споров между встречавшимися там людьми обеих партий. Довольно привести один пример: в 1845 году разница в суждениях о памфлете Н. М, Языкова „Не наши“ и о поступке автора, его написавшего, чуть не вызвала дуэли между П. В. Киреевским и Т. Н. Грановским, едва устраненной друзьями их. (Прим. П.В.Анненкова.)
[176] Возможно, имеется в виду рецензия Белинского 1843 г. на „Разные повести“, извлеченные из реакционного журнала „Маяк“ и изданные отдельной книжкой. Белинский обвинял авторов в „клевете на лапотную и сермяжную действительность“, и эти слова его, как явствует из контекста, действительно выражали презрение и даже ненависть, но не к „мужицкому быту“, как пытались это демагогически истолковать славянофилы, а к пошлой псевдонародной литературе, которая под видом „народной“ усиленно насаждалась в эти годы реакционной и продажной журналистикой (см. эту рецензию — Белинский, т. VIII, стр. 13–15).
[177] По-видимому, под впечатлением резкой рецензии Белинского на „Старинную сказку об Иванушке-дурачке“ Н. Полевого Герцен писал Н. X. Кетчеру очень близкое к тому, о чем говорит здесь Анненков: „…зачем он <Белинский> в „Отечественных записках“, как только дело дойдет до национальных бредней, поминает о лаптях и о сермяге? Неужели он не знает, что ни то, ни другое не носится pargout (по собственному вкусу (франц.) или par esprit de parti (по партийному духу (франц.), а из бедности… А по сему, я думаю, не вовсе прилично аристократически хвастать сапогами и смеяться над людьми, носящими лапти…
Гуманность, гуманность — великое дело!“. (А. И. Герцен, Полн. собр. соч. и писем, под ред. М. Лемке, т. III, стр. 397). Однако Белинский как раз и не хотел знать „гуманности“ в отношении к славянофилам, улавливая в их проповеди и спекуляцию на любви к родному и фарисейский лжепатриотизм, отводивший глаза от бедственного положения народа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
