[195] В своих „Воспоминаниях о Белинском“ Тургенев относит личное знакомство с критиком к „лету 1843 года“. Однако, по свидетельству Белинского, оно произошло в середине февраля 1843 г. через П. В. Зиновьева, с которым Тургенев был за границей (Белинский. т. XII, стр. 139). До этого Белинский уже внимательно следил за выступлениями Т. Л. в печати — так подписывался Тургенев под своими первыми произведениями (см., например, Белинский, т. XII, стр. 111). Когда в апреле 1843 г. вышла в свет „Параша“. Рассказ в стихах“ за подписью Т. Л., Белинский отозвался о произведении Тургенева восторженной рецензией, появившейся в майском номере „Отечественных записок“. Характерно, что уже в первых письмах с упоминанием о Тургеневе встречаются указания, что Белинский воспринимает его как своего „союзника“ против славянофильского лагеря (см., например, письмо к В. Боткину от 31 марта — 3 апреля 1843 г. — Белинский, т. XII, стр 151).
[196] Подавляющее большинство видных славянофилов (А. Хомяков, И. и П. Киреевские, Ю. Самарин и др.), как это стало известно с опубликованием их дневников, переписки и т. д., несмотря на демагогические речи и помещичье, фрондерство, были в сороковые годы, хотя и с разного рода оговорками, монархистами, безоговорочными сторонниками таких крепостных устоев, как помещичья собственность на землю, и помышляли лишь о безземельном освобождении крестьянства с соизволения самодержавия.
Западники же не были едины в этом вопросе. Грановский, питая горячую вражду к крепостническим порядкам, склонялся в этом главном вопросе эпохи к буржуазно-просветительской точке зрения. Большинство западников-либералов (Кавелин, Анненков и др.) стояло за личное освобождение крестьян, за „европеизацию“ порядков, в виде конституционной монархии, при сохранении помещичьей собственности и преимущественного политического положения дворянства, как единственного „образованного“ сословия. Такие же „западники“, как Е. Ф. Корш, В. П. Боткин и даже Н. Кетчер довольно равнодушно относились к этому вопросу. Иное дело Белинский, а за ним Герцен и Огарев. Белинскому была свойственна истинно демократическая ненависть ко всему крепостническому строю и его порождениям снизу доверху.
[197] Белинский и Герцен иначе думали о „нравственном“ характере своих врагов, а их писания (Дмитриева, Языкова и др.) справедливо воспринимали как доносы и именовали в подцензурной печати не иначе, как „юридическими бумагами“ и т. п. „Из манеры славянофилов видно, что если б материальная власть была их, то нам бы пришлось жариться где-нибудь на лобном месте“, — записал Герцен в дневнике 20 ноября 1844 г. (Герцен, т. II, стр. 390).
[198] В действительности отрицательное отношение Белинского к сборникам „харьковскому“, „архангельскому“ и другим объяснялось тем, что в них не было ничего „местного“, а печатались те же непризнанные столичные „гении“ — Бенедиктов, Кукольник, Шевырев и др.; кроме того, все эти сборники, помимо „провинциальности“, отличались, как правило, еще и славянофильской или националистической тенденцией. См., например, рецензии Белинского на „харьковский сборник“ „Молодик“, издаваемый И. Бецким (Белинский, т. VII, стр. 87–92, т. VIII, стр. 105–111).
[199] Вопрос об отношении Белинского к славянству значительно сложнее, чем это представляется Анненкову, который попросту приписал критику западническую точку зрения, а потом зачислил его на этом основании (см. ниже) в разряд доктринеров-централиазаторов типа Б. Чичерина. Белинский действительно резко отрицательно относился к панславистскому движению, но не потому, что боялся „возвышения племенного творчества“ за счет „европейского образования“, как пишет Анненков, а потому, что отлично понимал реакционный характер этого движения, возбуждаемого идеологами так называемой официальной народности (М. Погодин), славянофилами (Хомяков и др.) и поддерживаемого в правительственных сферах. По справедливому мнению Белинского, панславистская пропаганда, раздуваемая крепостниками и реакционерами, отвлекала внимание от бедственного положения народа в России, от разрешения насущных „национальных“ вопросов и ничего хорошего не сулила угнетенным народам. Этим объясняются некоторые его резкие оценки тех явлений, которые подчас не заслуживали такой резкости. Выступая против панславизма, Белинский вместе с тем сочувствовал национально-освободительным движениям славян (см. в письмах Белинского отзыв о Мицкевиче, о польском революционере Мерославском, его гневные обличения усмирителей Польши — Белинский, т. XI, стр. 576, т. XII, стр. 402).
[200] См. об этом в заключительной части статьи Белинского „Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя „Мертвые души“ (1842).
[201] Судя по нумерации, дальше должны были следовать гл. XXI и XXII, очевидно выяснявшие то, что „происходило вокруг имени Гоголя“, то есть говорившие о гоголевском направлении, так как в конце гл. XX сделан лишь приступ к этому.
[202] Тоже нежинский товарищ Гоголя, пробивавшийся в литераторы с большими усилиями и посещавший для того разные литературные круги. (Прим. П.В. Анненкова.)
[203] Данное письмо Гоголя является ответом на единственное дошедшее до нас письмо Анненкова к Гоголю от 11 мая 1843 г., напечатанное в книге: „Н. В. Гоголь. Материалы и исследования“, I, стр. 127. Письмо Анненкова было адресовано в Рим, где Гоголя уже не было, почему в его письме и значится, что художник Иванов переслал ему петербургский адрес Анненкова и сообщил о готовности последнего выполнять поручения Гоголя. Начало и заключительная часть письма приводятся с незначительными отклонениями (см. Гоголь, т. XII, стр. 251–256).
[204] Под „московской партией“ подразумевается круг славянофилов вкупе с М. Погодиным и С. Шевыревым.
[205] Анненков приводит это письмо Гоголя, опустив его деловое начало и заменив ряд слов другими: слово „тьмит“ словом „темнит“, „присовокупите“ — „присоедините“, „оставим yтo“ — „оставлю yтo“. Курсив принадлежит Гоголю (Гоголь, т. XII, стр. 297–299).
[206] В 1847 г. Анненков получил не одно, а четыре письма от Гоголя из Остенде: от 12 августа н. ст., от 31 августа н. ст., от 7 сентября н. ст. и от 20 сентября н. ст. (см. Гоголь, т. XIII). Гоголь знал, что Анненков в дружеских отношениях с Белинским, Герценом, Тургеневым, и его письма проникнуты интересом к этим людям, олицетворявшим уже новую, мало знакомую ему Россию.
[207] Анненков цитирует середину письма Гоголя из Москвы Н. Я. Прокоповичу от 29 марта, по-видимому, 1850 г., так как в 1848 г. Гоголь не был в Москве. Курсив принадлежит Анненкову (см. Гоголь, т. XIV, стр. 174).
[208] По свидетельству современников, к середине сороковых годов влияние „Отечественных записок“ во главе с Белинским настолько возросло, а его разоблачения славянофильского учения действовали так неотразимо, что это вызвало тревогу в славянофильском лагере. До 1845 г. славянофилы не имели своего прямого печатного органа. С конца 1844 г. они решили приспособить для этой цели „Москвитянин“, который на определенных условиях и перешел в их руки с января 1845 г. Что „Москвитянин“ новой редакции был задуман как орган, вокруг которого должны сплотиться все не согласные с Белинским, доказывается тем, что к участию в журнале, используя недовольство московских западников „крайностями“ Белинского, предполагалось привлечь Герцена и Грановского, не говоря уже о Корше. Сплочению этих разнородных сил должно было способствовать и выдвижение в качестве редактора И. В. Киреевского, слывшего среди славянофилов и западников „эклектиком“ (Герцен). О переменах в редакции были осведомлены находившиеся за границей Гоголь и Жуковский. „Я рад, между прочим, тому, — писал Гоголь 26 декабря н. ст. 1844 г.,- что Москвитянин переходит в руки Ивана Васильевича Киреевского. Это, вероятно, подзадорит многих расписаться… Чего доброго, может быть, Москва захочет доказать, что она не баба“ (Гоголь, т. XII, стр. 424). Однако надежды не оправдались. Появление в это время стихотворных доносов Н. М. Языкова привело к окончательному разрыву со славянофилами Герцена, Грановского и др., а вместе с этим отпал и вопрос об их участии в славянофильском органе. На первых порах славянофилы ревностно принялись за издание, но выпустили всего лишь три книги и, подготовив материал для четвертой, снова передали журнал Погодину. В № 1 „Москвитянина“ за 1845 г. были напечатаны стихи В. А. Жуковского, М. Дмитриева, Н. М. Языкова, появилась статья М. Погодина „Параллель русской истории с историей западных европейских государств, относительно начала“, а также начало статьи И. В. Киреевского „Обозрение современного состояния словесности“ (имела продолжение в No№ 2 и 3); в следующих книгах были напечатаны статьи А. С. Хомякова: „Письмо в Петербург“ (№ 2), „Мнение иностранцев о России“ (№ 4); статья П. В. Киреевского „О древней русской истории“ (№ 3) и др. На эти-то статьи и ссылается Анненков ниже.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
