[207] Анненков цитирует середину письма Гоголя из Москвы Н. Я. Прокоповичу от 29 марта, по-видимому, 1850 г., так как в 1848 г. Гоголь не был в Москве. Курсив принадлежит Анненкову (см. Гоголь, т. XIV, стр. 174).
[208] По свидетельству современников, к середине сороковых годов влияние „Отечественных записок“ во главе с Белинским настолько возросло, а его разоблачения славянофильского учения действовали так неотразимо, что это вызвало тревогу в славянофильском лагере. До 1845 г. славянофилы не имели своего прямого печатного органа. С конца 1844 г. они решили приспособить для этой цели „Москвитянин“, который на определенных условиях и перешел в их руки с января 1845 г. Что „Москвитянин“ новой редакции был задуман как орган, вокруг которого должны сплотиться все не согласные с Белинским, доказывается тем, что к участию в журнале, используя недовольство московских западников „крайностями“ Белинского, предполагалось привлечь Герцена и Грановского, не говоря уже о Корше. Сплочению этих разнородных сил должно было способствовать и выдвижение в качестве редактора И. В. Киреевского, слывшего среди славянофилов и западников „эклектиком“ (Герцен). О переменах в редакции были осведомлены находившиеся за границей Гоголь и Жуковский. „Я рад, между прочим, тому, — писал Гоголь 26 декабря н. ст. 1844 г.,- что Москвитянин переходит в руки Ивана Васильевича Киреевского. Это, вероятно, подзадорит многих расписаться… Чего доброго, может быть, Москва захочет доказать, что она не баба“ (Гоголь, т. XII, стр. 424). Однако надежды не оправдались. Появление в это время стихотворных доносов Н. М. Языкова привело к окончательному разрыву со славянофилами Герцена, Грановского и др., а вместе с этим отпал и вопрос об их участии в славянофильском органе. На первых порах славянофилы ревностно принялись за издание, но выпустили всего лишь три книги и, подготовив материал для четвертой, снова передали журнал Погодину. В № 1 „Москвитянина“ за 1845 г. были напечатаны стихи В. А. Жуковского, М. Дмитриева, Н. М. Языкова, появилась статья М. Погодина „Параллель русской истории с историей западных европейских государств, относительно начала“, а также начало статьи И. В. Киреевского „Обозрение современного состояния словесности“ (имела продолжение в No№ 2 и 3); в следующих книгах были напечатаны статьи А. С. Хомякова: „Письмо в Петербург“ (№ 2), „Мнение иностранцев о России“ (№ 4); статья П. В. Киреевского „О древней русской истории“ (№ 3) и др. На эти-то статьи и ссылается Анненков ниже.
[209] Статья С. П. Шевырева называлась „Взгляд русского на современное образование Европы“ и была напечатана в № 1 „Москвитянина“ за 1841 г. Статья И. В. Киреевского, конечно далекая от шевыревских несуразностей, по существу не только не наносила удара Шевыреву, а, наоборот, во многом углубляла и развивала основные положения его статьи. Белинский не нашел в статье „ничего нового“, хотя отметил, что „не новое“ было высказано с таким мастерством, какое редко встречается в оригинальных статьях русских писателей. Основную мысль статьи Киреевского хорошо выразил Герцен, когда писал, сравнивая статьи М. Погодина и И. В. Киреевского и уличая редакцию в непоследовательности: „Г-н Погодин доказывает, что два государства, развивающиеся на разных началах, не привьют друг к другу оснований своей жизни; г. Киреевский стремится доказать, напротив, что славянский мир может обновить Европу своими началами“ (Герцен, т. II, стр. 137).
[210] Неточно: третья статья И. В. Киреевского, посвященная „текущим явлениям литературы“, появилась в мартовской книжке „Москвитянина“ за 1845 г. (отд. „Критика“, стр. 18–30) и отличалась, по характеристике Белинского, „больше чем легкостью“. Киреевский повторял в ней избитый булгаринско-шевыревский тезис, будто „Отечественные записки“ гоняются за Западом и подрывают авторитеты отечественной литературы. Уничтожающий разбор этой статьи Белинский дал в обзоре „Литературные и журнальные заметки“, напечатанном в майском номере „Отечественных записок“ (Белинский, т. IX, стр. 67–74).
[211] Известная книга Кюстина — С u s t i n e, „La Russie en 1839“ („Россия в 1839 году“), записки маркиза Кюстина, легитимиста, о своем путешествии в Россию, изданные в 1843 г. в Париже и запрещенные в России.
[212] В этом месте Хомяков приводил в пример таких мудрых и светлых эпох, сложившихся, однако же, без участия формального знания, — царствования Федора Ивановича, Алексея Михайловича и императрицы Елизаветы Петровны, о чем было уже говорено, (Прим, П. В, Анненкова.)
[213] Это смелое положение А. С. Хомякова, всеми замеченное и не оставленное без возражения, показывало еще раз, как далеко увлекал его блестящий ум, наклонный к решительным словам и афоризмам, ради потрясающего их действия на слушателей. Вот что говорил он далее в подтверждение своей мысли: „Везде она (Англия) является как создание условного, мертвого формализма… но она вместе с тем имеет предания, поэзию, святость домашнего очага, теплоту сердца и Диккенса, меньшого брата нашего Гоголя“ (!) („Москвитянин“, 1845 г., № 4, с. 29). (Прим. П. В. Анненкова.)
[214] И здесь и выше Анненков преувеличил „раздвоение“ в лагере славянофилов и степень отступления „Москвитянина“ новой редакции от прежних начал этого журнала Однако несомненно, что известное отступление все же имело место. „Это несомненное отступление, — писал Г. В. Плеханов, — надо рассматривать как доказательство того, что не остался без результата сильный артиллерийский огонь, которым „западные“ батареи ответили на вызов, содержавшийся в статье Шевырева (Соч., т. XXIII, стр. 50). И все же „Москвитянин“ не пошел. „Москвитянин“ не отвечал ни на одну живую, распространенную в обществе потребность, — писал Герцен в „Былом и думах“, — и, стало быть, не мог иметь другого хода, как в своем кружке (Герцен, т. IX, стр. 168–169). Погодин снова стал во главе журнала не через год, как пишет Анненков, а с четвертого номера. В рецензии на вторую часть „физиологии Петербурга“ (лето 1845 г.) Белинский уже писал о возвращении „Москвитянина“ к прежним погодинским „правилам“ (Белинский, т. IX, стр. 216).
[215] Это свидетельство Анненкова подчеркивает лишний раз, насколько ощутимо для современников было наличие двух принципиальных линий в борьбе со славянофилами: ясной, твердой, последовательной линии Белинского и линии собственно западников типа Грановского, колеблющихся, непоследовательных, ищущих „примирения“.
[216] Это одна из тех глав, которые придают особую ценность воспоминаниям Анненкова в отличие, например, от воспоминаний И. И. Панаева (ср. описание жизни в Соколове в это лето в его „Литературных воспоминаниях“, 1950, стр. 209–214), А. И. Герцен в гл. XXXII „Былого и дум“ обрисовал разрыв по коренным мировоззренческим вопросам, но это был, по-видимому, лишь финальный акт многих столкновений по разным поводам. На это указывает и сам Герцен. В той же главе он пишет: „Года через три-четыре считая от примирения с Белинским в 1840 г.> я с глубокой горестью стал замечать, что, идучи из одних и тех же начал, мы приходили к разным выводам, и это не потому, чтоб мы их розно понимали, а потому, что они не всем нравились. В дневнике Герцена от 18 декабря 1844 г. есть запись о личных отношениях, вредно сказывающихся на „характерности“ и „прямоте мнений“ (Герцен, т. II, стр. 397). Эта запись сделана во время острой полемики со славянофилами, и потому, как правило, ее относили к этому факту. На самом деле, по свидетельству самого Герцена, она прямо связана со спорами внутри кружка Герцена — Грановского. „В этой зависти к силе Робеспьера <(в дневниковой записи ссылка на отношение Робеспьера к Камиллу Демулену> уже дремали зачатки злых споров 1846 года“, — писал Герцен в той же главе „Былого и дум“. Показательно, что в дневнике Герцена этого времени Белинский не однажды приравнивается к Робеспьеру.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
