дары, ниспосланные Ею. Подарки были мелкие: пояс, ножны, клыки животных с дырками в корне или прорезями для шнурка и бусы – их носили просто так и нашивали на одежду. В этом году в моде были держатели для ниток вместе с футлярами для иголок, которые делали из тростника или полых птичьих костей. Первой такую вещь сделала Неззи; она хранила его в расшитом кошельке вместе с кусочком мамонтовой кожи, который она использовала как наперсток. Другие подхватили ее идею.
Огнива считались магическими и хранились, как священные предметы, в нише с фигурками Матери, но Барзек преподнес в подарок несколько мешочков с горючими трутовыми палочками, которые он сам придумал пускать в дело, – и это было воспринято с большим энтузиазмом. Их было удобно хранить, они включали вещества, легко зажигающиеся от одной искры: почки, сухой перетертый навоз, древесные щепки, – и в дороге могли использоваться вместо кремня и огнива.
С наступлением вечерней прохлады излияния теплых чувств перенесены были в дом; тяжелые пологи опустились. Настало время присесть, отдохнуть, сменить одежду или добавить к ней еще одно украшение, выпить чашечку любимых напитков – травяного отвара или бражки, которую готовил Талут. Затем все направили стопы в Мамонтовый очаг, где должна была состояться серьезная часть Праздника Весны.
Эйла и Диги пригласили Лэти сесть рядом, она теперь почти сравнялась с ними. Дануг и Друвец смотрели на нее с необычной робостью. Она расправила плечи и высоко закинула голову, но избегала говорить с ними. Они проводили ее взглядами. Лэти улыбнулась и села между двумя женщинами; ее переполняло особое, сильное чувство – чувство принадлежности к ним.
В детстве эти мальчики были товарищами Лэти, но сейчас она уже не ребенок, не девочка, на которую молодые мужчины не обращают внимания. Она уже входила в чарующий, слегка пугающий, полный тайны женский мир. Очертания ее тела изменились, и, когда юноши проходили мимо, она чувствовала исходящие от них безотчетные, тайные желания. Даже прямой взгляд мог привести ее в замешательство.
Но больше всего пугало то, о чем мужчины знали только понаслышке. Из ее тела текла кровь – хотя она ни обо что не поранилась и, кажется, не ощущала боли, – и это как-то связано было с тем, что в ней поселилась таинственная сила Великой Матери. Дануг и Друвец не знали, в чем тут дело, – им только известно было, что однажды в теле Лэти сможет зародиться новая жизнь; настанет день – и у нее будут дети.
Тули вышла в середину очага, сотрясая Говорящим Жезлом и призывая всех замолчать. Когда все взоры обратились к ней, она протянула жезл Талуту, который был при полном параде, в шлеме из мамонтового бивня. Следом за ним появился Мамут, одетый в богато украшенный плащ из белой кожи. Он держал в руках символический посох, с одной его стороны была сухая, голая, мертвая ветвь, а с другой – свежие почки и молодые зеленые листья. Тули – женщина-вождь – должна была открыть Праздник Весны. Весна – женское время года, время рождения новой жизни, время нового начала. Она взяла посох двумя руками и подняла его над головой, затем резким движением сломала его надвое о колено – это символизировало конец старого и начало нового года и было сигналом к церемониальной части праздника.
– В прошедшем году Великая Мать улыбнулась нам и даровала свое благоволение, – начала Тули. – Нам нужно отпраздновать столько, что и не знаю, какое из событий прошедшего года помянуть первым. Эйла была принята в племя мамутои, и у нас появилась новая женщина, а еще Великой Матери было угодно подготовить Лэти для Посвящения, так что скоро и еще одна появится. У нас есть новая девочка, которой надо дать имя, и во время этой церемонии будет объявлен новый Союз. – Джондалар закрыл глаза и тяжело вздохнул. Тули продолжала: – Мы живыми и здоровыми пережили зиму – время начинать новый цикл.
Когда Джондалар поднял глаза, он увидел, что теперь Талут вышел вперед и взял Жезл. Он заметил, что Неззи подала знак Лэти. Та встала, беспокойно улыбнулась двум женщинам, среди которых ей было так уютно, и подошла к высокому рыжеволосому мужчине из ее очага. Талут нежно и ободряюще улыбнулся ей. Она увидела, что Уимез стоит рядом с ее матерью. Его улыбка – пусть и не такая горячая, как у нее, – была полна такой гордостью за дочь его сестры, его наследницу, которая скоро станет женщиной! Это был важный момент для всех них.
– Я с гордостью отмечаю, что Лэти, первая дочь Львиного очага, готова стать женщиной, – сказал Талут, – и объявляю, что она станет участницей ритуала во время Схода этим летом.
Мамут подошел к ней и протянул ей некий предмет.
– Это твоя мут, Лэти, – сказал он. – Эта вещь, если будет угодно Великой Матери, поможет тебе дать начало новому очагу. Храни ее хорошенько.
Лэти взяла резной предмет из мамонтовой кости и вернулась на свое место. Ей приятно было показать всем свою мут вблизи. Эйла была заинтересована; она знала, что это работа Ранека, потому что у нее была такая же; ей пришли на ум слова, которые он произнес при этом. Теперь она поняла, почему он подарил ей Мут; она нужна была ей, чтобы основать очаг вместе с ним.
– Ранек пытается работать по-новому, – заметила Диги, увидев фигурку женщины-птицы. – Раньше я такого не видела. Это очень необычно. Не уверена, что я понимаю это. Мои больше походили на женщин.
– Он подарил мне такую же, как Лэти, – ответила Эйла. – Я думаю, это и женщина, и птица, все зависит от того, как посмотреть. – Эйла взяла Мут Лэти и повернула ее под другим углом. – Он сказал мне, что хочет представить дух Великой Матери.
– Вот теперь, после того как ты показала, я вижу, – ответила Диги. Она протянула мут Лэти, которая бережно положила ее на ладони.
– Мне нравится, – сказала Лэти. – Это не как у других, что-то особенное. – Она была рада, что Ранек сделал для нее такую необычную вещь. Пусть он и не жил в Львином очаге – Ранек тоже был ее братом, хотя он был настолько старше Дануга, что чувствовал себя скорее их дядюшкой. Она никогда его до конца не понимала, но привыкла смотреть на него снизу вверх и знала, что он почитаем всеми мамутои как резчик. Она была бы благодарна за любую мут его работы, но ей было особенно приятно, что он сделал ей такую же вещь, как Эйле. Уж для Эйлы-то он точно
