Эдуирдса! И все же Мейгвейр был прав. Возможно, некоторые поверили бы его отрицанию… но многие, многие другие не поверили бы. Не с другими смертями, связанными с этим. И когда они отвергали истинность одного утверждения, тогда истинность каждой новой лжи становилась подозрительной.
Они не могли предотвратить это в долгосрочной перспективе, что бы они ни делали. Нет, если только чарисийцы и их союзники не потерпят серьезной неудачи — или чего-то, что можно было бы представить как серьезную неудачу, — чтобы компенсировать бесконечную цепь бедствий, обрушившихся на силы Матери-Церкви. Город Зион — вся Церковь — все глубже и глубже погружался в то, что Дючейрн мог описать только как «менталитет крепости». Все больше и больше детей Матери Церкви приседали, сгорбив плечи под ударами одного поражения за другим. Они могли бы выдержать эти удары, не признаваясь в открытом отчаянии даже самим себе. Может быть, даже продолжать верить, что победа возможна. Но они больше не верили, что это неизбежно. Они ожидали новых поражений, новых неудач, и все больше и больше их приходило к мнению, что для того, чтобы остановить «еретиков» за пределами самого Зиона, потребуется прямое вмешательство Бога и архангелов.
Он и Мейгвейр понимали это; Клинтан предпочел отрицать это, но глубоко внутри он тоже должен был знать правду.
Но он никогда в этом не признается, — с тоской подумал казначей. — Никогда. Он не может — он буквально не может, — потому что он знает, что «кулак Бога» говорит ему чистую правду, по крайней мере, в одном отношении. После всех смертей, всех разрушений, всех пыток и убийств, совершенных инквизицией во имя Матери-Церкви, ее поражение — нет, наше поражение — может закончиться только его смертью. Как бы яростно он ни отрицал это перед другими, он больше не может отрицать это перед самим собой, потому что миллионы его жертв не требуют ничего меньшего. И при всей вере в Бога, которую он исповедует, он не может отделить свое собственное выживание от выживания Матери-Церкви так же, как не может телесно вознестись на Небеса с купола Храма. Что бы он ни говорил, весь мир заканчивается с его смертью, и ему и за миллион лет не пришло бы в голову пожертвовать собой ради кого-то другого, что бы ни говорилось в Писании. И поскольку это так, ему нечего терять… и нет причин не тянуть за собой весь остальной мир.
— Хорошо, — наконец сказал Клинтан, и его голос был похож на толченое стекло. — Это был не «кулак Бога», Аллейн. Что бы они еще ни натворили, это не могли быть они. Но в этом случае — в этом случае — ты, возможно, прав. Возможно, будет лучше оставить в силе заявление лживых сукиных сынов, чем верить в возможность того, что они получают демоническую помощь здесь, в собственном городе Бога. Но есть разница между тем, чтобы молчать об этом и подтвердить это! Официальной позицией инквизиции по поводу причины смерти епископа Уилбира будет молчание. Мы не будем ни подтверждать, ни отрицать, что это был акт убийства, и если нас спросят, в свое время, мы скажем только, что мы не можем точно знать, как произошел этот взрыв. Мы признаем, что это могло — могло — быть делом рук тех же нечестивых, кровожадных убийц, которые сегодня убили так много других непорочных сынов и дочерей Божьих. Но мы также укажем, что вместо этого это мог быть спонтанный, случайный взрыв судового погреба, и что все имеющиеся у нас доказательства свидетельствуют о том, что это было именно так. Если этого недостаточно, то пошел ты!
Последняя фраза прозвучала ядовитым шипением, и Дючейрн глубоко вздохнул. Если бы он когда-нибудь на мгновение усомнился в том, что Аллейн Мейгвейр уже был мертвецом в глазах Жэспара Клинтана, он бы больше не сомневался. Однако капитан-генерал только кивнул, и выражение его лица было спокойным, почти безмятежным.
— Да, Жэспар, — сказал он, — этого достаточно, чтобы развеять большинство моих опасений, по крайней мере, на данный момент. Это не идеально, но это моя точка зрения. На этот раз нет идеального ответа. Если уж на то пошло, тут даже нет ни одного хорошего. Но этот ответ останется в силе, по крайней мере, на какое-то время — надеюсь, до тех пор, пока могущественное воинство не одержит значительную победу. Когда это произойдет, когда еретики потерпят явное, недвусмысленное поражение — что будет еще более обескураживающим для них и еще более воодушевляющим для верующих после этой череды неудач — внутренняя динамика здесь, в Зионе, изменится, и обыватель не будет так чертовски склонен думать о какой-то новости только из-за того, что это плохая новость.
Великий инквизитор прорычал что-то непечатное, резко вскочил со стула и вышел из конференц-зала, как грозовая туча.
Мейгвейр и Дючейрн дали ему несколько секунд, чтобы пронестись по коридору, затем встали более степенно и последовали за ним к двери. Ни один из них не хотел наступать ему на пятки, и ни один из них не был настолько глуп, чтобы говорить что-то там, где могли услышать другие уши. Но ни одному из них это не было нужно, потому что оба они знали, что на самом деле сказал Мейгвейр, под всей этой шумихой, необходимой, чтобы купить даже это неохотное, вызывающее отвращение признание со стороны Клинтана.
Это не было вопросом «до тех пор, пока» могущественное воинство не добьется «значительной победы». Это был вопрос «если»… и шанс на то, что граф Рейнбоу-Уотерс сможет его создать, выглядел все более и более тусклым с каждой проходящей пятидневкой.
.II
Гавань Сент-Хааралд, остров Уайт-Рок, банка Долар, залив Долар
— Мне жаль прерывать твой завтрак, отец, но думаю, тебе лучше это услышать.
