— С Хаффом тоже будет все в порядке, хотя ему досталось, как нам вместе взятым, — сказал Брэшен. — Я велел коку как следует вымыть его. Он весь в кровавых пузырях, бедолага. Про одежду я уж молчу — вся просто сгорела… Так что на смазливой роже, подозреваю, появится шрамчик-другой!.. — Брэшен помолчал и заметил: — Между прочим, паршивец нарушил приказ. Не только твой, но и мой.
Альтия поднесла к лицу мокрую тряпочку. У Брэшена висело на стене зеркало, но заглянуть в него она пока не решилась. Она сказала:
— Вот уж вряд ли он сейчас помнит об этом…
— Сейчас — да. Но как только встанет с постели, я ему непременно напомню. Если бы он оставил проклятую тварь в покое, как ему было сказано, она бы, может, ушла себе с миром. А так он своими действиями подверг опасности и корабль, и всю команду. Он, кажется, вообразил, что во всем разбирается лучше капитана с помощниками. Он ни в грош не ставит ни твой, ни мой опыт. Пора уже сбить с него спесь…
Альтия неохотно заметила:
— Но матрос-то он, в общем, неплохой…
Брэшен не смягчился:
— Станет еще лучше, когда я чуток приглажу ему перышки. Немного послушания никого еще не испортило.
Ей показалось, будто его слова содержали определенный упрек ей самой. За то, что так и не проучила Хаффа сама. Она прикусила язык и наконец посмотрела на свое отражение в зеркале. Лицо выглядело так, словно в него выплеснули миску кипятку. Она опасливо коснулась пальцами щек… Кожа на ощупь казалась чужой, под ней надувались сотни крохотных пузырьков. «Как чешуи у змея», — подумалось ей, и перед мысленным взором снова предстала та необыкновенная красота.
— Я перемещаю Арту из твоей вахты к Лавою, — продолжал Брэшен.
Альтия застыла на месте, а из зеркала на нее глянули глаза ее отца, черные от гнева. Она холодно выговорила, вернее, выдавила сквозь зубы:
— Мне кажется, это несправедливо… господин капитан.
— И мне тоже так кажется, — легко согласился Брэшен. — Но парень бухнулся на колени перед Лавоем и так умолял взять его, что в итоге тот согласился, лишь бы он от него отстал. Лавой пообещал ему, что приставит его к самой нудной и грязной работе, какая только сыщется на корабле, и Арту разрыдался от благодарности. Во имя преисподней, что ты такое с ним сделала?…
Альтия склонилась над тазиком, зачерпнула ладонями воды и поднесла к лицу. Обратно в тазик потекли густорозовые капли. Она ощупала порез у границы волос: там отпечатались зубы Арту. Она стала промывать рану и поэтому снова ответила сквозь зубы, хотя и по другой причине:
— Следует ли капитану вникать в каждую мелочь, происходящую между матросами…
Брэшен фыркнул.
— Смех да и только! — сказал он. — Ко мне врывается Клеф, и у меня чуть сердце из груди не выпрыгивает: мальчишка говорит, будто Совершенный криком кричит — тебя, дескать, в трюме убивают. И вот я выбегаю спасать, и что же в итоге вижу?… Ты вылезаешь на палубу и волокешь Арту на крюке. Я только, помнится, и подумал: «Интересненько, что сказал бы мне капитан Вестрит, если бы сейчас свою дочку увидел?…»
В зеркале Альтия видела только его затылок. И она нахмурилась, глядя в этот затылок. Когда наконец Брэшен уразумеет, что она вполне способна за себя постоять?… Потом она вспомнила, как Арту прокусил ей руку. Закатала рукав и молча выматерилась при виде неровного ряда отпечатков зубов. Намылила руку мылом Брэшена и принялась тереть. Защипало. Уж лучше бы ее крыса куснула…
А Брэшен продолжал тоном помягче:
— И, знаешь, сразу точно наяву услышал голос Ефрона Вестрита: «Если помощник справляется, капитану не стоит и замечать». И он был прав… Он, помнится, никогда не вмешивался, когда на «Проказнице» я по своему усмотрению разгребал всякие мелкие безобразия. И даже Лавой это понимает… Так что мне ни слова говорить, право, не следовало.
Это прозвучало почти как извинение.
— А Лавой не так уж и плох, — сделала Альтия ответный дружеский жест.
— Выправляется понемногу, — согласился Брэшен. И сложил руки на груди: — Если ты… хочешь полнее воспользоваться этой водой, я выйти могу…
— Нет, спасибо. Вот выспаться как следует — это мне точно необходимо… Хотя спасибо за предложение. От меня вроде ведь пока не воняет?…
И, только выговорив эти непрошеные слова, она задумалась о том, как он может их воспринять.
В каюте вправду стеной встало молчание. Незримая граница оказалась нарушена.
— И никогда не воняло, — проговорил он тихо. — Я тогда был просто рассержен… и очень обижен. — Он стоял по-прежнему отвернувшись, но она увидела в зеркале, как он передернул плечами. — Я, понимаешь, думал, будто между нами что-то есть… Что-то такое, что…
— Пусть лучше будет так, как сейчас, — быстро вставила Альтия.
— Несомненно, — отозвался он сухо.
И опять воцарилось молчание. Альтия посмотрела на свои несчастные руки. Все костяшки распухли. Когда она попыталась сжать правую руку в кулак, ей показалось, что в суставах было полно песка. И тем не менее все двигалось. Она спросила, чтобы только не молчать:
— Если можешь двигать пальцами, это значит, ничего не сломано, так ведь?
— Это значит, что кости могли остаться целыми, — поправил Брэшен. — Дай я посмотрю.
Отлично зная, что опять совершает ошибку, она повернулась и протянула ему руки. Он подошел и взял обе ее руки в свои. Стал двигать, сгибать ее пальцы и ощупывать каждую косточку внутри кистей. Он покачал головой, разглядев, в каком состоянии разбитые костяшки, и вздрогнул, увидев отметины зубов на запястье. Потом выпустил одну ее руку, взял под подбородок, заставил поднять голову и стал внимательно рассматривать лицо. Альтия в свой черед рассматривала Брэшена. У него были пузыри даже на веках, но глаза остались ясными — яд их не коснулся. Она, впрочем, понимала, что зрение он сохранил чудом. А в распахнутом вороте рубашки виднелись вздувшиеся рубцы на груди.
— Жить будешь, — сказал он ей. Наклонил голову и кивнул: — Однако и крутая ты девка…
Она вдруг припомнила:
— А ведь ты мне, похоже, жизнь спас, когда отвлек змея веслом…
— Ага. Уж до чего я страшный, когда веслом размахивать начинаю… — Он по-прежнему не выпускал ее руку. А потом без лишних слов потянул Альтию к себе. Наклонился поцеловать ее, и она не отстранилась, а, наоборот, запрокинула голову ему навстречу. Его губы очень нежно накрыли ее рот… Альтия закрыла глаза и послала к шутам собачьим всю житейскую мудрость. Ей вообще не хотелось думать сейчас…
Прервав поцелуй, Брэшен притянул ее еще ближе, но обнимать не стал. Лишь опустил подбородок ей на макушку и чуть-чуть задержал.
— Да, ты права… Я знаю, ты права… — проговорил он хрипло. И тяжело вздохнул. — Вот только мне от этого почему-то не легче…
И выпустил ее руку.
Она так и не придумала, что ответить ему. Ей тоже было непросто, но сказать ему об этом — значило сделать все стократ трудней для них обоих. Как он назвал ее? Крутой девкой?… Она доказала это, направившись к двери.
— Спасибо, — сказала она негромко.
Брэшен ничего не ответил. Альтия вышла.
Клеф по-прежнему торчал в коридоре. Он стоял у стены, постукивая по ней босой пяткой и покусывая нижнюю губу. Юнга бездельничал, и Альтия нахмурилась.
— Поглядывать нехорошо, — сурово сообщила она ему, проходя мимо.
— А капитана целовать хорошо? — отвечал он нахально. Ухмыльнулся и — только сверкнули пятки грязные — стремительно испарился.
ГЛАВА 34
ПРОРОЧЕСТВО
— Не нравится мне это…
Проказница говорила тихо, но он услышал ее не просто ушами — всем телом.
Уинтроу лежал на носовой палубе, растянувшись на животе, и грелся на утреннем солнышке. Ночь простояла удушливая и сырая, так что он избавился от одеяла, но рубашку держал намотанной на голову. Теплые солнечные лучи облегчили боль в руке, но яркий свет причинил головную боль, от которой он и проснулся. Что ж… Все равно ему надо было вскоре вставать. Хотя он не отказался бы полежать еще, просто полежать неподвижно…
Уинтроу чувствовал себя слабаком: все остальные, похоже, давно оправились от ран, полученных в Делипае, и только его все мучили последствия каких-то двух ударов дубинкой. Он старательно гнал от себя мысль, что его ушибы так болели из-за того, что он убил человека, их причинившего. «Суеверие, — говорил он себе. — Глупое суеверие…»
Он перекатился на спину. Свет бил в глаза даже сквозь рубашку, не говоря уже о закрытых веках. Ему даже показалось, будто световые пятна складывались в узоры, в какие-то силуэты. Он плотнее сжал веки, и зеленые искры помчались сквозь красное, как стремительные морские змеи… Расслабил веки — и картина стала бледнее, приняв форму расходящихся лучей…
Каждый новый день откраивал еще немножко от жаркого разгара лета — год неудержимо катился к осени. Прошли считанные месяцы, а сколько всего успело случиться!.. Когда они покидали Делипай, из пепла уже поднялось с полдюжины строений, сколоченных из старого и вновь добытого дерева. Встала деревянная башня высотой с корабельную мачту, и на ней дежурили часовые. Кругом нее медленно росли слои каменной кладки… А народ там называл Кеннита королем. И это был не просто титул, но еще и любовное прозвище. «Короля спросите!» — в случае чего советовали люди друг другу. И кивали на рослого мужчину на деревянной ноге, у которого вечно торчали из-под мышки свернутые чертежи. И последнее, что видели моряки с палубы уходившей «Проказницы», — это флаг Ворона, гордо реявший на установленном на верху башни флагштоке. На полотнище, чуть ниже распростертых крыльев и хищного клюва, была вышита надпись: ЗДЕСЬ ОСТАЕМСЯ!
