связи с чем было решено во избежание ненужных телодвижений оставить их под рукой, в смысле, в качестве гостей полиции Санта-Тереса, в камере, где их будет всего четверо, а также накормить за счет городской казны, но не тюремной баландой, а достойной едой из соседнего заведения. И, несмотря на протесты иностранцев, так и было сделано. На следующий день Эпифанио Галиндо, несколько полицейских и судейских отправились в компании первооткрывателей трупа на место действия, известное как Жнивьё — название, которое в любом смысле отражало не действительность, а желание, ибо там не было ни жнивья, ни того, что на него походило бы, только пустыня и камни, и временами серо-зеленые кусты, чей вид мгновенно пробуждал печаль в тех, кто обозревал сию бесплодную пустошь. Там, где и указывали американцы, экспедиция нашла едва прикрытые песком кости. Согласно заявлению судмедэксперта, это была молодая женщина с переломанной подъязычной костью. На ней не было ни одежды, ни обуви — ничего, что позволило бы установить ее личность. Они привезли ее голой или раздели перед тем, как похоронить? — спросил Эпифанио. Ты это называешь — похоронить? — спросил эксперт. Да нет, нет, дружище, эти ребята схалтурили, отозвался Эпифанио.
На следующий день рядом с проселочной дорогой, идущей к кладбищу ранчо Ла-Крус, нашли труп Элены Монтойя двадцати лет. Женщина уже три дня не показывалась по месту своего проживания и было подано заявление о ее исчезновении. На теле обнаружили ранения колюще-режущим предметом в области живота, ссадины на запястьях и щиколотках, отметины на шее, а кроме того, ранение в области черепа, нанесенное тупым тяжелым предметом, возможно, молотком или камнем. Делом занимался Лино Ривера — и он сразу отправился допрашивать мужа покойной, Самуэля Бланко Бланко, и допрашивал его четыре дня подряд, по прошествии которых его отпустили за отсутствием улик. Элена Монтойя работала на фабрике «Кел&Сан», у нее остался трехмесячный сын.
В последний день марта какие-то мелкие нищеброды нашли труп в последней стадии разложения на свалке Эль-Чиле. То, что от него осталось, перевезли в Анатомическо-экспертный институт города, где его исследовали согласно всем возможным протоколам. Оказалось, это девушка примерно пятнадцати-двадцати лет. Причину смерти установить не удалось — та произошла, как заявили судмедэксперты, более года назад. Однако эти данные насторожили семью Гонсалес-Ресендис из Гуанахуато, чья дочь пропала примерно в это время; в связи с этим полиция Гуанахуато обратилась к полиции Санта-Тереса с просьбой предоставить заключение криминалистов относительно неизвестной, найденной на Эль-Чиле, особо настаивая на том, чтобы выслали результаты стоматологической экспертизы. Когда результаты прибыли, подтвердилось, что жертва — Ирене Гонсалес Ресендис шестнадцати лет, сбежавшая из отчего дома в январе 1996 года после ссоры с домашними. Ее отец был видным политиком из Институциональной революционной партии в своей провинции, а мать выступала в популярной телепрограмме, где просила свою дочь — прямо перед камерами и в прямом эфире — вернуться к домашнему очагу. Даже фотографию Ирене, из тех, что делают на паспорт, а также телефон и личные данные приклеивали некоторое время на бутылки с молоком. Ни один полицейский в Санта-Тереса не видел этой фотографии. Ни один полицейский в Санта-Тереса не пил молоко. Кроме одного — Лало Кура.
Три судмедэксперта Санта-Тереса не походили друг на друга. Старший, Эмилио Гарибай, был толстым, крупным и страдал астмой. Иногда приступы случались прямо в морге, во время вскрытия трупа, и он с трудом, но сдерживался. Если рядом находилась донья Исабель, помощница, она брала пиджак с вешалки, вынимала оттуда ингалятор, Гарибай открывал рот, как птенец, и она туда брызгала лекарство. Но когда он находился в морге один, то сдерживал кашель и продолжал работать. Он родился здесь, в Санта-Тереса, и все указывало на то, что здесь и умрет. Семья его принадлежала к высокому среднему классу, собственникам земли, и многие разбогатели, продавая бесплодные пустоши под фабрики, которые в восьмидесятые начали строить по эту сторону границы. Эмилио Гарибай, тем не менее, не занимался бизнесом. Во всяком случае, постоянно. Он преподавал на медицинском факультете и ему как патологоанатому, к несчастью, всегда хватало работы — и времени на другие дела, в том числе на предпринимательство, у него не оставалось. В Бога он не верил и уже много лет как не читал никаких книг, хотя в доме собрал потрясающую библиотеку по своей специальности, а также некоторые книги по философии, истории Мексики и пара-другая романов. Временами он думал: возможно, он не читает, потому что атеист? Нечтение воспринималось им как высшая ступень атеизма — во всяком случае, так, как он его понимал. Если не веришь в Бога, то как поверить сраной книжке? Так он думал.
Второго судмедэксперта звали Хуан Арредондо, и он был родом из Эрмосильо, столицы штата Сонора. В отличие от Гарибая, который учился в Национальном автономном университете Мексики, он окончил медицинский факультет Университета Эрмосильо. Ему было сорок пять лет, он женился на уроженке Санта-Тереса, от брака родилось трое детей, политические симпатии Арредондо принадлежали левым, Партии Демократической революции, хотя он в нее так и не вступил. Как и Гарибай, он чередовал работу судмедэксперта с преподаванием по специальности в Университете Санта-Тереса, где его очень любили студенты, видевшие в нем не столько преподавателя, сколько друга. Увлечения его были просты: смотреть телевизор и есть дома с семьей, хотя когда приходили приглашения на заграничные конференции, он тут же чуть ли не с ума сходил и пытался всеми правдами и неправдами заполучить билет. Декан, друг Гарибая, презирал Арредондо и временами, все от того же презрения, баловал его. Поэтому он уже успел съездить три раза в США, один раз в Испанию и один в Коста-Рику. Однажды он представлял Судебно-анатомический институт и Университет Санта-Тереса в Медельине, Колумбия, и вернулся оттуда другим человеком. Мы даже представить себе не можем, что там происходит, сказал он жене и больше к теме не возвращался.
Третьего судмедэксперта звали Ригоберто Фриас, ему было тридцать два года. Он родился в Ирапуато, штат Ирапуато, и некоторое время проработал в столице, откуда вдруг уехал безо всякого внятного объяснения. В Санта-Тереса работал уже два года, а приехал сюда по рекомендации одного из старых однокашников Гарибая; по мнению коллег, он был самолюбив, но эффективен. Ригоберто работал также ассистентом кафедры на медицинском факультете и проживал в одиночестве на спокойной улице в районе Серафин Гарабито. Кабинет у него был маленький, но со вкусом обставленный. Книг он держал много, а вот друзей у него почитай что и не было. Вне учебного времени он едва ли общался со своими студентами и не вел социальную жизнь,
