Настолько же мало известно и о его личной жизни — за исключением, быть может, широко растиражированной истории с Ядвигой Заславской. Нам не известно и эпистолярное наследие великого актера, а между тем известно, что в адресатах тушинского состояли многие видные люди как Кетополиса, так и мира вне острова — например, фамилия его упоминается в личных бумагах Г.Уэллса.
Увы, безжалостное время ничего не оставило нам из этого наследия, и в биографии Г.Тушинского здесь зияет провал.
Тем более чудесным кажется нам обнаружение в коллекции почившего собирателя Уно Ласкера (среди неразобранных бумаг с пометкой «на атрибуцию») письма, которое мы предлагаем вашему вниманию. Обратившиеся за помощью в Музей Естественной Истории для атрибуции коллекции наследники Уно Ласкера были настолько потрясены тем, что в их руках находится одно из немногих сохранившихся писем Тушинского (а ответ графологов был однозначен), что тотчас решились обнародовать найденный документ. Полагаю, что каждый любитель кетополийской истории теперь в неоплатном долгу перед Феликсом Ласкером и его несравненной супругой Катариной.
Письмо представляет собой два листа в четверть каждый, исписанные с обеих сторон крупным неразборчивым почерком. Первый и последние листы отсутствуют.
К сожалению, так и не удалось выяснить, кто же адресат данного письма (высказанное Фрэнком Хамаррой мнение, будто письмо было предназначено Козмо Дантону и написано незадолго до или сразу после дуэли с ним Тушинского, не выдерживает критики). Вместе с тем датировка письма октябрем 1901 года кажется нам совершенно справедливой, поскольку вполне укладывается во все, что мы знаем о духовном состоянии великого актера в тот период.
Ажени Батакален
КОММЕНТАРИИ:
1. Ср. воспоминания Шаляпина: «В первую же встречу Тушинский поразил меня: я ожидал увидеть разбитного малого (я был наслышан о его сомнительном прошлом и о множестве профессий, что он сменил, пока не сделался актером), передо мною же предстал бледный аристократ с рафинированными манерами и неповторимым выражением на лице. Он поздоровался легчайшим поклоном, руки не подал, говорил словно через губу. Признаться, я крепко на него обиделся, однако уже следующим днем я был потрясен, насколько другой человек предстал передо мною — яркий, подвижный, говорящий оживленно и чуть в нос. Как позже меня просветили, накануне вечером давали спектакль, где у Тушинского была роль аристократа, сэра Персиваля Олдкрафта (оперетка Арона Голда, кажется, «Несносный Персиваль»). Метода же Тушинского такова, — объясняли мне, — что перевоплощение должно быть полным. Я, признаться, выразил маэстро мое глубочайшее почтение» (Шаляпин Ф. Маска и душа: мои сорок лет в театрах, 1932).
2. О распространившейся к концу века в богемной среде моде на сомские бобы писали многие из авторов того времени. По общепринятому мнению тех лет, сомские бобы играли роль возбудителя фантазии или же «радикального катализатора трансцендентности» (выражение Гая Лиотты; см. его «Муза грифеля»). Их предпочитали и морфинам, и опиатам и не в последнюю очередь из-за убежденности, что к «сомке» не возникает стойкого привыкания на уровне физиологии. Позднейшие исследования д-ра Морриса установили «эффект накапливания» ферментов сомских бобов, а соответственно немалую опасность их.
3. В конце своей жизни, в конце двадцатых, Тушинский подписывает контракт на роль Безумца из Ламанчи с немецким эмигрантом Фрицом Лангом; однако кризис, который пережил режиссер после провала ряда снятых в САСШ фильмов, не дали ему приступить к съемкам задуманной картины. Похоже, эту мечту Тушинский так и не сумел реализовать.
4. Это — единственное упоминание о месте рождения Тушинского, дошедшее от него самого. В автобиографии, написанной им в «Ла Гвардии», место и обстоятельство рождения обойдены Тушинским, что дало почву для позднейших кривотолков на этот счет.
5. Нам ничего не известно об этом опыте Тушинского; видимо, речь идет о времени, когда он еще не начал свою оперную карьеру. Фрэнк Хаммара высказывает мнение, что режиссером, у которого Тушинский мог пробовать свои силы, был Виктор Асторио (впрочем, тогда остается неясным, отчего Тушинскому так не понравился фильм: Асторио был крепким режиссером с отточенным глазом и вкусом).
6. Как нам известно, отношения Тушинского с синема так и не сложились: в реэмиграционный период к «целлулоидному царству» он прибег только тогда, когда исчерпал все остальные возможности.
7. Кто такая Пенни, нам неизвестно. Единственное свидетельство, дающее хоть какую-то почву для размышлений, — довольно злобная заметка Филиппа Биссо из газеты «Огни Кетополиса», сделанная на съемках фильмы по «Левиафану», когда с площадки была изгнана безумная, считавшая, что роль Аделиды должна играть она, а не знаменитая Оливия Хэгторн. Изгнанницу звали Пенни Уизлер или Перл Уэзли (здесь источники расходятся). Каким образом она могла быть связана с Тушинским — остается невыясненным.
8. Еще одна мечта Тушинского — сыграть шекспировского Ричарда Третьего — к сожалению, так и не сбылась. Ни на театральных подмостках, ни в синема он не сумел реализовать это свое желание.
9. Именно этот пассаж заставляет Фрэнка Хаммара предполагать адресатом письма Козмо Дантона: якобы Тушинский, упоминая свое морское прошлое, дает понять молодому офицеру, что они равны в своем статусе (или хотя бы сопоставимы); конечно же это весьма слабое вероятное суждение.
10. Довольно необычный способ приготовления «сомских бобов», поскольку обычно их употребляют либо в виде порошка, подмешиваемого в трубочный табак, либо внутривенно, вытяжкой.
11. Обычай продевать в ухо веревочную серьгу — довольно распространенный среди матросов Кетополиса, однако так и остается неясным, откуда этот обычай появился. Исследования М. Мид, в которых она пришла к выводу о влиянии на матросские обычаи Кетополиса т. н. плетельщиц, кажутся нам поверхностными и основывающимися на внешнем созвучии рода занятий легендарных плетельщиц и сплетенных веревочных серег. Впрочем, М. Мид приводит интересные сведения о восприятии таких серег в качестве амулетов; данные, полученные от старых китобоев, позволяют исследовательнице назвать и главный источник угроз, против которого выплетались веревочные серьги, — это киты.
МОЕ ИМЯ НИКТО: ИСТОРИЯ ОФИЦЕРА (II)
1. В городе
Девушка рисует розовым мелом по влажной серой брусчатке. Дети вокруг смеются. Мел крошится.
Киты улыбаются.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
