рыцарских традиций.
В мою сторону никто из них не посмотрел. Похоже, победа слишком
рано вскружила им голову. Окажись на моем месте грифонский стрелок…
Впрочем, должно быть, гарнизон замка уже официально капитулировал. Но
даже и в этом случае нельзя исключать появления упорного фанатика — или
просто бойца, не узнавшего вовремя о последнем приказе.
Хоть я и не был грифонцем, я застыл на месте, не желая обнаруживать
себя. Сейчас любой шаг по скрипучему полу галереи они бы точно услышали.
В то же время я помнил, что где-то в замке уже бушует пожар, и, хотя в
этом зале запах дыма еще не чувствуется, чем скорее я доберусь до
казематов, тем лучше… Но прежде, чем я успел обдумать эту ситуацию,
высокие резные двери отворились, и из них на возвышение в сопровождении
нескольких человек угрюмой свиты вышел Карл Лангедарг.
Я никогда не видел его прежде, не видел даже достаточно свежих его
портретов, однако доходившие до меня рассказы оказались правдивы. Его
длинные и густые, широкой волной падавшие на плечи волосы были абсолютно
седыми, в то время как покоившаяся на сером стальном нагруднике
окладистая борода оставалась черной, лишь с легкой проседью по центру.
Совершенно черными были и его кустистые брови, сросшиеся над крючковатым
носом. Злые языки утверждали, что он специально подкрашивает волосы,
чтобы соответствовать цветам собственного флага — хотя, разумеется,
цвета грифонского знамени были выбраны задолго до того, как Карл
поседел. При всей своей грузности он держался прямо, и в его фигуре,
облаченной не в полный латный доспех, а в простую кольчугу с
нагрудником, чувствовалась уверенность и сила. Несмотря на возраст и
поражение, он отнюдь не выглядел усталым и сломленным; напротив, глубоко
посаженные черные глаза надменно и властно взирали на победителей сверху
вниз. Хотя в этом ему, конечно, помогала и высота помоста, на котором он
стоял.
В мою сторону он, конечно, тоже не взглянул.
Разговоры солдат разом стихли. Некоторое время два герцога, два
родственника, два смертельных врага молча смотрели друг на друга.
— Ну что ж, Ришард, — произнес, наконец, Карл таким тоном, каким
обычно обращаются к мальчишке или слуге, — нельзя сказать, что ты
победил честно, но, раз уж ты пришел ко мне в гости, и я не могу тебя
выставить — я готов обсудить с тобой условия.
— Условия? — судя по голосу, Йорлинга не столько возмутила, сколько
позабавила подобная наглость. — Хлеб и вода два раза в день, полагаю. До
тех пор, пока суд не вынесет приговор, — Ришард отправил меч в ножны,
демонстрируя, что здесь больше нет достойного оружия противника, и
обернулся к своим людям: — Взять его и заковать в кандалы.
— Ты глупец, Ришард, — величественно произнес Лангедарг, игнорируя
направившихся к нему солдат.
— Ты говоришь со своим императором! — уже не сдержал гнева Йорлинг.
— Пока еще нет, — ответил Карл. — И тебе будет трудновато стать им
без моей помощи.
— Что ты имеешь в виду? — уже без прежнего напора спросил Ришард,
чувствуя в словах убийцы своего отца нечто большее, чем пустой блеф.
— Сначала убери своих мужланов.
Солдаты, уже поднимавшиеся по ступеням, обернулись, бросая
вопросительные взгляды на своего сюзерена. Ришард сделал короткий жест
поднятой ладонью. Я заметил, что он вообще любит командовать жестами.
Солдаты остановились, не делая попыток арестовать Карла, но и не
возвращаясь назад. Лангедарг, как видно, счел эту уступку пока
достаточной.
— Ты думаешь, что, убив моих лучших людей, захватив мой замок и
даже убив меня, ты подчинишь себе всю Империю? — произнес он. — Как бы
не так. Ничего еще не кончилось. Да, лучшие из моих дворян гниют теперь
на Тагеронском поле. Но у них остались родичи, остались вассалы,
осталось множество людей, которые в этой войне были на моей стороне. Я
не мог вывести их всех в поле. Но они сидят сейчас по своим замкам и
крепостям… и даже по простым хижинам. Кто-то с неплохим гарнизоном.
Кто-то — с обычным луком, который, однако, тоже способен забрать немало
жизней из засады на лесной дороге. Ты думаешь, что они прекратят
сопротивление, потому что с моей смертью им станет не за кого воевать?
Ошибаешься, Ришард. Они будут воевать не за Карла. Они будут воевать за
себя.
Йорлинг попытался что-то возразить, но Лангедарг перебил его,
возвысив голос:
— Даже если ты объявишь амнистию, они тебе не поверят! Все эти
двадцать лет ты мало интересовался экономикой, так, Ришард? Тебя
занимало благородное искусство войны. А скучные хозяйственные вопросы ты
оставлял своим советникам. Нет денег — значит, найдите, так? И они
находили. Откуда и какой ценой, тебя не заботило. Победа важнее всего. И
вот теперь все те, кто двадцать лет терпел лишения у тебя на службе,
жаждут не просто компенсации — они жаждут награды. И ты не можешь их
разочаровать. Откуда твои люди могут получить награду, если практически
вся твоя казна растрачена на войну? Ответ единственный — они могут
получить ее, забрав имущество моих людей. И мои люди прекрасно это
понимают.
А кто не понимает, тем объяснят, и уже объясняют, подумал я. Работа
соответствующей службы Карла явно не ограничивается выдумыванием
героических баллад о своем вожде и пасквилей о противнике…
— И единственный человек, который может убедить их сложить оружие -
я. Тот, кому они верили все эти годы. Естественно, это произойдет лишь в
том случае, если мы с тобой придем к соглашению. Я понимаю, что ты
выиграл, и ты получишь корону. Я понимаю также, что нельзя оставить
твоих людей совсем без награды, а моих, соответственно — совсем без
убытка. Но Льву придется серьезно поумерить свои аппетиты. И сохранение
не только моей жизни и свободы, но и всех прав, титулов и привилегий
герцогов Лангедаргских — разумеется, лишь часть нашего соглашения.
— Ты что же думаешь, я позволю тебе вновь собрать армию?! — дал,
наконец, волю своему возмущению Ришард.
— Предельную численность моих вооруженных сил мы оговорим отдельно,
— миролюбиво согласился Карл. — Я не претендую ни на что большее, чем
скромные гарнизоны для охраны принадлежащих мне замков… в конце
концов, не можешь же ты отказать мне в праве, которым располагает самый
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
