Оставалось терпеливо ждать, пока сей оракул не начнёт своё прорицание. Когда он открыл рот, я решил, что дождался наконец чего-то заслуживающего самого пристального внимания, но… жестоко обманулся в собственных ожиданиях. Вертлявый вдруг повернулся ко мне спиной и принялся вытворять что-то с дверью – возможно, пытаться изнутри закрыть её на наружный засов. Окриком я остановил эту деятельность. Некоторое время он стоял среди комнаты, извиваясь тихо, но с изяществом удава. Наконец в кулаке своём я почувствовал его воротник.
– Итак, – начал я по возможности незлобиво, – будь так добр, объясни мне, что заставило тебя столь долго разглядывать моё лицо? Не понимаешь? Что такое в чертах моего лица требует столь пристального внимания?
– Миссис приказала мне пойти посмотреть на вас, – пробормотал Вертлявый и, явно расставшись с надеждой исполнить до конца волю хозяйки, скользнул к двери с лёгкостью масла, покидающего разогретый сосуд. – Только прошу вас, – продолжил он запинаясь, – миссис приказала мне не говорить вам о том, что мне на вас нужно посмотреть.
– И что же от меня требуется?
– Так вы ей не говорите. Когда она узнает, что я вам об этом сказал, то очень рассердится – если, конечно, вы ей про это расскажете.
Решив не внедряться в этот лабиринт местоимений, я посоветовал слуге убираться восвояси и заняться своими делами.
– Господь с вами, сэр, своих дел у меня не бывает, – заверил он меня, удаляясь.
Этот неожиданный визит нарушил весь ход моих благодушных размышлений, суть которых сводилась к попытке объявить аргументы внутреннего собеседника чистейшей фантазией. Зачем послали ко мне Вертлявого? Далеко не юноша, и уж во всяком случае не обладатель внешности Аполлона, я изначально не был предназначен природой для того, чтобы производить впечатление – пусть даже на домохозяек. Желая сделать мне комплимент, друзья в лучшем случае замечают, что с очками на носу я куда симпатичнее, и мне ничего не остаётся, как мысленно поблагодарить их за такую деликатность. Чтобы произвести на женщину хотя бы минимальное впечатление, я должен приложить к тому немало стараний. Нет, интерес хозяйки к моей скромной персоне при всём желании объяснялся отнюдь не моей наружностью, если даже предположить, что хозяйка ухитрилась рассмотреть меня из укромного уголка.
Вне всякого сомнения, дом хранил какую-то тайну (появление слуги окончательно в том меня убедило), и я уселся, чтобы самым методичным образом поразмыслить над возникшей проблемой. То и дело среди кошмаров, порождённых моей распалённой фантазией, всплывала физиономия хозяина, и вместе с ней возникал вопрос: может ли под столь добродушной личиной скрываться какой-нибудь ужас? Совершенно, казалось бы, исключено. И всё же…
Глубокое раздумье – что плантация для фантомов. Последние чем-то напоминают грибы: уродливые, бесформенные, извивающиеся – они выползают из мрака совершенно внезапно. Прогреть бы жаркими угольками холодный сумрак, прогнать жуткие грёзы и впустить в голову свежих мыслей… но нет, в комнате было слишком тепло, чтобы разводить огонь. Я вперил взгляд в решётку мёртвого камина. Поглядел на мерцающее пламя свечей. Мысленно измерил собственную тень на стене. Пошагал немного по комнате. Присел поочерёдно на каждый стул. Открыл Библию и очень внимательно перечитал родословную Ноя, после чего, удовлетворённый доказательством полнейшей респектабельности этого славного героя древности, выпил за его долгую память.
А потом – то ли под воздействием винных паров, то ли увлечённый не на шутку библейским сказанием – перелистал страницы вплоть до того места, где кончается Ветхий Завет и начинается Новый. Здесь глазам моим предстало описание ещё одного генеалогического древа – не столь, может быть, древнего, как Ноево, но для меня в данной ситуации ничуть не менее интересного.
В Библию между Ветхим и Новым Заветом были вложены три узко разлинованные странички, озаглавленные: «Рождения», «Бракосочетания» и «Смерти». Строк тут размечено было столько, что хватило бы на всех детей, произведённых Мафусаилом на свет за тысячу лет его существования. Предполагалось, что в доме будет зарегистрировано сорок рождений, сорок браков и столько же смертей. Щедро разметил своё будущее составитель сего реестра!
Но щедрость, подобно благотворительности, редко попадает на благодатную почву. Лишь три оазиса виднелись в этой регистрационной пустыне – по одному на каждом листочке. В этих крупных нервных каракулях без труда угадывался почерк хозяина. Давно замечено: весёлые и не слишком обременённые образованием люди склонны проявлять волнение в одном только случае: когда судьба вынуждает их сесть за стол и взяться за перо. Изучение реестра я начал с конца. В графе «Смерти» было записано: «Моя матушка, Элизабет Энн Ферн, мирно скончалась 20 января 18… года. Кончина её была тихой».
Под заголовком «Бракосочетания» значилось: «10 сентября 18… года я, Томас Ферн, холостяк, в приходской церкви Бэйтауна сочетался браком с девушкой Мэри Секстон. Пусть долгие годы жизни не заставят нас пожалеть о содеянном!»
Я взял листок рождений. И тут была одна только запись: «В этот день, 9 августа 18… года, я, Томас Ферн, с радостью свидетельствую о появлении на свет дочери. Имя её – Люси».
Это произошло через одиннадцать лет после женитьбы. Я захлопнул Библию. Простые и практичные заметки были вполне в духе моего весёлого хозяина. Вновь ощутив некоторое облегчение, я подумал, что неплохо было бы проверить, здесь ли находится ребёнок, а потом, возможно, как и подобает пожилому джентльмену, обожающему детей, пригласить её к шутливой беседе.
Выйдя из гостиной, я в низком коридорчике столкнулся с первым своим здешним знакомым – конюхом. Он бежал через весь дом к парадному входу и решил, видимо, проскочить сквозь меня, как если бы я был привидением – во всяком случае, препятствием эфирной природы.
– Точное попадание, сэр, – прокряхтел конюх, потирая лоб в точке соприкосновения с моей головой.
– Поразительная меткость, – в тон ему ответил я, стараясь ничем не испортить возникшей вдруг атмосферы поистине братского дружелюбия.
– Этот чёртов козёл опять убежал, сэр, и я…
– Решил убежать вслед за ним, – подхватил я понятливо. – Так ведь и молодец! Пора бы уж мне привыкнуть к тому, что всё в этом доме сопротивляется естественным законам природы. Могу я чем-то тебе помочь?
– Да вот, знаете ли, на дворе буря разыгралась, – заметил конюх, быстро погружаясь в знакомое мне философическое настроение, – а козёл этот – наш вечный странник. Трудно сыскать ему равного по любви к прогулкам. – Он понизил голос до выразительного шёпота. – Эта тварь одержима нечистой силой, сэр, уж можете мне поверить!
– Да что ты говоришь? – удивился я, принимая вид человека, поражённого ужасным открытием.
– Факт, сэр! С тех пор, как… Э, да нет: если переступлю порог с мыслями о привидениях, точно не доберусь до пруда Дичли.
– Если козёл у вас действительно такой уж завзятый путешественник, каким ты его расписываешь, то почему бы не предоставить ему возможность найти дорогу назад самостоятельно?
– Храни вас Бог, сэр, за такую наивность. Миссис ни на минуту не успокоится, пока этот козёл бродит на стороне. С тех пор, как…
Он вновь осёкся на полуслове.
– Итак, с тех пор, как… – Я ободряюще кивнул.
– Ну нет, ни слова больше! – вскричал конюх, с неожиданной решимостью застёгивая ворот. – Не самое подходящее воспоминание для тёмной ночи. Не хотите ли прогуляться, сэр? Полагаю, он не успел ещё добраться до пруда Дичли. Козёл, а вот ведь как к воде его тянет – что твою водяную крысу.
– И как далеко отсюда этот пруд? – спросил я, будучи в некотором сомнении.
– Не более двух миль, сэр. Обратный путь, думаю, будет длиннее, поскольку эту тварь придётся тащить насильно. Когда видишь козла, упирающегося в землю всеми четырьмя копытами, невольно приходит в голову мысль: и на кой чёрт ему их столько?
– И что же, хозяйка отправила тебя за козлом в такую бурю?
– Тсс! Мы никогда не признаемся ей в том, что козёл потерялся, – до тех пор, пока его не разыщем. Иначе мадам тут же окажется в том неопределённом состоянии, что между обмороком и истерикой. Ну так я мигом его настигну, а вы, сэр, ежели опасаетесь, что шляпа поутратит свой блеск, оставайтесь, пожалуй, здесь, ибо тучи водой брызжут, что твои пузыри, – аж посинели от натуги.
Последний довод показался мне достаточно убедительным, и я, руководствуясь исключительно интересами своей сияющей шляпы, отказался от перспективы провести остаток вечера в погоне за козлом. Бодро пожелав мне спокойной ночи, конюх открыл дверь. Снаружи лило как из ведра. Мощным порывом ветер ворвался в дом и, обдав меня брызгами, принялся стенать и вздыхать в узком коридоре. Только я собрался уговорить конюха отложить поход до лучших в климатическом смысле времён, как он шагнул через порог и был таков. Я открыл дверь, что-то крикнул ему вослед, но услышал в ответ лишь завывание ветра да звуки удаляющихся шагов. «С тех пор, как…» Интересно, услышал бы я продолжение этой загадочной фразы, если б пошёл вместе с конюхом? Судя по решимости его тона, вряд ли. Кроме того, застарелый ревматизм вынуждал меня почти инстинктивно сторониться всякой сырости.
