Уже можно было различить сине-красные одеяния стражников, мельтешащих у городских ворот, и время от времени ветер доносил обрывки ругательств. Стражники суетились, грозили алебардами и сыпали проклятиями – крестьяне, по-видимому, едущие на ярмарку, своими гружеными телегами перекрыли въезд какому-то благородному господину с сопровождением. Тот возмущался, потрясая оружием, и от досады пришпоривал своего коня, отчего бедное животное жалобно ржало и приплясывало на месте.
Зоркий дядюшка Абсалом приостановился и ухватил за рукав свою племянницу, которая, погрузившись в задумчивость, ничего вокруг себя не замечала.
– Погоди ты! – шикнул он. – Не лезь на рожон! Стражники небось злющие, огребем мы с тобой держаком от алебарды по спине – у нас ни подорожной, ни лицензии! Подождем, пока стража успокоится, народ разъедется… К тому времени, быть может, сюда подойдет какой-нибудь деревенский обоз – с ним и пройдем через ворота.
Девушка покосилась на проход, где, похоже, назревала потасовка, и согласно кивнула. Неподалеку от дороги, сразу за предместьем, виднелась небольшая рощица, привлекшая внимание Абсалома, и вскоре путники уже обосновались в ее сени, расстелив на земле кусок ткани, расшитый изображениями луны и звезд, порядком поблекших от дорожных испытаний. Свара у ворот набирала силу, и торопиться им было некуда.
– …А если мы заработаем целую крону к последнему ярмарочному дню, – мечтательно говорила Фейн, глядя в бездонное синее небо, – то первым делом купим осла! А, дядюшка? Купим?
– На кой черт нам осел?
– Как это – на кой черт? Пожитки наши возить!
Дядюшка Абсалом скептически хмыкнул в усы.
– Вот я и говорю – на кой черт нужен осел, тем более за целую крону, ежели у меня есть ты?
– Ну, спасибо, уважили… – Фейн угрожающе нахмурилась. – Значит, я буду тащить этот хлам на горбу до самого Амилангра?
Любящий дядюшка уселся поудобнее, выудил из кармана сухарь и заметил:
– Радуйся, что чучело крокодила сгорело вместе с нашей лавкой. А на новое у меня пока денег нет. Иначе ты бы еще и его носила – а то какой же это аптекарь без крокодила?..
– Дядя, вы купите осла! – глаза Фейн сузились.
– Может, тебе еще арданцийского скакуна купить? – ядовито поинтересовался дядюшка Абсалом.
Фейн покраснела от злости – у нее была тонкая белая кожа, типичная для уроженцев севера, особенно для рыжих, оттого она легко покрывалась ярким румянцем по самым разнообразным поводам.
– А на что же вы потратите наш заработок, позвольте узнать? – спросила она, запинаясь и фыркая от сдерживаемого гнева.
– Свой заработок я потрачу на насущные нужды, – ответил Абсалом. – Первым делом куплю тебе приличное платье. Так у меня появится хоть какая-то надежда сбыть тебя с рук…
– А чем плох мой нынешний наряд?! – Фейн вскочила на ноги и уперла руки в бока, пытаясь изобразить вызов.
– Хотя бы тем, что нас могут не пропустить из-за него в город, – хладнокровно пояснил мужчина. – На столбе я заметил объявление, гласящее, что в Таммельне распутницы, джерканы-гадалки и танцовщицы живота объявлены вне закона.
От возмущения Фейн задохнулась, вновь побагровела, а затем вскричала:
– Да как повернулся у вас язык назвать родную племянницу распутной девкой?!
Дядюшка пожал плечами.
– Вот я и говорю – надо купить пристойный наряд, чтобы более ни у кого язык не поворачивался. Ни к чему позорить мои седины. Я почтенный даленстадтский аптекарь и не желаю, чтобы меня принимали за родственника развратницы. Я намереваюсь быть дядюшкой скромной девицы, которую можно будет выдать замуж за какого-нибудь приличного юношу, имеющего постоянный доход.
Эти слова произвели действие, сравнимое разве что с небольшим землетрясением. Девушка вопила, призывала себе в свидетели всех святых, которых почитают в Даленстадте, и клялась, что не перемолвится с тиранствующим дядюшкой ни словом до конца своей жизни, впрочем, щедро перемежая эти клятвы обещаниями немедленно утопиться, удавиться и уйти в монастырь. Дядюшка Абсалом безмятежно смотрел в небо, грыз сухарь и не придавал никакого значения крикам своей племянницы, по-видимому, давно к ним привыкнув.
– Я буду носить это платье до скончания своей жизни, а последней моей волей будет, чтобы меня в нем похоронили! – мстительно прошипела Фейн и уселась на землю, повернувшись к дядюшке спиной.
– Вот и славно, – все так же спокойно согласился Абсалом. – Значит, на наряды деньги мы тратить не будем. Что ж, у меня возникла еще одна мыслишка: потрачу-ка я их на дилижанс до Прадейна. Говорят, они ходят быстро, за недельку обернемся. Препоручу тебя тетушке Вандине, той самой, что держит прачечную. Она как-то мне жаловалась в письме, что рабочих рук не хватает. Поработаешь там лет эдак десять, зарекомендуешь себя как следует, и тетушка отпишет тебе прачечную, когда помирать надумает. Ты до скончания своих дней будешь надежно обеспечена, пусть даже вид белоснежных подштанников станет не мил. Но зато с благодарностью вспомнишь дядюшку, который толково истратил свой заработок…
С каждым словом лицо Фейн становилось все более кислым. Видимо, подобные разговоры велись не первый раз и уже успели набить ей оскомину. Но в отсутствии действенности их нельзя было упрекнуть.
– Хорошо, дядюшка, – процедила девушка, вздернув веснушчатый нос, – купим приличное платье. А еще кандалы да колодку на шею. И маленькую тележку, чтобы запрягать меня в дороге. В ходкости с ослом меня, конечно, не сравнить, но в приличном платье это не будет так уж бросаться в глаза…
– Я знал, что ты внемлешь голосу разума, – добродушно ответил дядюшка Абсалом, не обратив никакого внимания на полудетские попытки племянницы огрызнуться.
К этому времени солнце уже поднялось высоко, толпа у ворот поредела, и стражники скрылись из виду, по всей вероятности, предпочтя скучному дежурству веселую игру в кости. Еще немного погодя на горизонте показалось облачко пыли, в котором вскоре можно было различить несколько груженых телег и повозок, медленно двигающихся к городу.
– Привал завершен! – объявил дядюшка и поспешил к дороге, не оглянувшись на племянницу, которая взваливала на себя их общие скудные пожитки. Он был полон хороших предчувствий – не радужных, ибо какие радуги могут почудиться повидавшему жизнь человеку? – однако от таммельнской ярмарки он ожидал хорошего заработка. Странствующий лекарь Абсалом Рав из Даленстадта давно уже открыл для себя главную жизненную истину: радоваться следует мелким удачам, а крупных, наоборот, следует остерегаться.
Ярмарка вот-вот должна была начаться.
* * *
Я стояла рядом с нашим скромным навесом, вычищая грязь из-под ногтей щепкой, и уныло голосила:
– Не проходите мимо! Опытный аптекарь излечит любую хворь – от подагры до насморка! Чудодейственные капли помогут всем страждущим от косоглазия и заикания! Мазь от икоты! Декокты от облысения, а также от зубной боли!..
– Веселее кричи! – сердито пробурчал дядя, скучавший в тени навеса. – Кто ж поверит, что я исцелю зубную боль, ежели рожу моей родной племянницы так перекосило, будто у нее вся челюсть хворая!
Я злобно покосилась на него, так как время близилось к обеду, а торговлю дядюшка всегда начинал спозаранку, и что было сил завопила:
– Сей мудрый аптекарь славен по всему Даленстадту, Арданции и Даэлю! Многие знатные люди прибегали к его услугам и со страшной силой желают повстречаться вновь, чтобы выразить свою благодарность! Нет ему равных в борьбе с почечуем и ветрянкой, нервным тиком и скрежетом зубовным! Подходите, не пожалеете!
Дядюшка и тут остался недоволен.
– От твоего крика ко мне скоро выстроится очередь пациентов с нервным тиком, если, конечно, у них на то достанет храбрости…
– Вам не угодишь! – огрызнулась я.
– Ладно, можешь пройтись по торговым рядам, – наконец смилостивились надо мной. – Я вижу: ты из врожденной пакостности сорвешь голос, чтобы не помочь лишний раз своему старому дядюшке. Денег я тебе не дам, и не надейся. Платье сам выберу. А ты не зевай – если увидишь, что где-то можно стянуть бублик или яблоко, принеси мне гостинец, а то я с утра еще ни разу не подкреплялся.
Достигнув цели, я довольно ухмыльнулась, затем сладко потянулась, ведь от однообразного стояния у навеса у меня ломило все кости, а от скуки слипались глаза, и отправилась глазеть на таммельнскую ярмарку.
Хоть мы уже третий день морочили головы честным таммельнцам, мне так и не довелось до сих пор свободно прогуляться по торговым рядам: строгий дядюшка не отпускал меня ни на шаг, повторяя, что мой наряд наведет любого встречного на дурные мысли и пропадай моя пустая голова. С утра до вечера мне надлежало выкрикивать завлекательные речи, убеждая честной народ прибегнуть к услугам аптекаря, ведь дядюшка не гнушался попрекать меня каждым куском хлеба. В то время мне едва сравнялось семнадцать лет, и я, несмотря на многочисленные беды, выпавшие на мою долю, все еще не научилась ценить по достоинству чужую доброту – попреки казались мне несправедливыми, пусть иного опекуна для меня до сих пор не сыскалось.
