— Возможно, он никогда нас не найдет.
Смех Талоса наконец-то утих, хотя пророк продолжал улыбаться.
— Молитесь о том, чтобы не нашел.
Вдох ножом вошел в его разорванные легкие. Он привалился спиной к зубцам стены, закряхтев от боли в переломанных ребрах. Серая мгла медленно затягивала мир вокруг. Пальцы потеряли чувствительность. Пророк положил одну руку на потрескавшийся нагрудник с ритуальным изображением оскверненной аквилы, дочиста отполированным дождем. Вторая легла на болтер — оружие Малкариона, которое Талос выронил раньше, во время боя. Окостеневшими пальцами пророк закрепил двуствольный болтер на бедре и снова медленно втянул ледяной воздух в легкие, не желавшие больше дышать. Кровоточащие десны окрасили зубы в розоватый цвет.
— Я иду за ней.
— Не будь идиотом.
Талос поднял голову, позволяя струям дождя смочить лицо. Странно, что мимолетное милосердие заставило их поверить, будто они могут говорить с ним в таком тоне. Он заставил себя подняться на ноги и зашагал по бастионам из черного камня, сжимая в руке сломанный клинок.
— Она убила моих братьев, — сказал пророк. — И я иду за ней.
Часть первая
МЕРТВЫЙ МИР
I
САМЫЙ ДЛИННЫЙ СОН
Потому что мы братья. Мы видели, как меч и пламя несли гибель примархам, и от наших деяний Галактика заполыхала в огне. Мы предавали других, и нас предавали в ответ. Мы проливаем кровь во имя неясного будущего и сражаемся за ложь, которой потчуют нас наши вожди. Что нам осталось, кроме кровных уз? Я здесь, потому что вы здесь. Потому что мы братья.
Яго Севатарион, Севатар, Вороний Принц. Процитировано по книге «Темный путь», глава VI: «Единство».
Пророк распахнул глаза, и видение поблекло, сменившись красным полем тактического дисплея. После безумия сна это привычное зрелище утешало. Так он видел мир большую часть времени, и пляшущие перекрестья целеуказателя, следующие за его взглядом и расширявшие границы естественного зрения, тоже успокаивали и радовали глаз.
Кошмар уже истончился и ускользал прочь. Смутные картины проносились чередой, пока пророк пытался вспомнить свой сон. Дождь на бастионах. Ксеносовская дева с мечом. Катер, расстреливающий черные камни.
Нет. Все померкло. Остались лишь тени — бессвязные ощущения и образы, и ничего больше.
В последнее время так случалось все чаще. Видения рассеивались и ускользали, хотя прежде клеймом горели в его памяти. Похоже, это было побочным эффектом увеличения их частоты — однако, не понимая происхождения и принципа действия своего дара, пророк не мог сказать наверняка.
Талос поднялся с пола, куда рухнул в начале приступа. Молча, стоя посреди своей небогатой оружейной комнаты, он поигрывал мускулами, то напрягая, то расслабляя их, и поворачивал шею, восстанавливая кровообращение и проверяя соединения интерфейса. Броня из многослойного керамита — отчасти древняя и неповторимая, отчасти добытая в недавних боях — гудела и взревывала в такт его движениям.
Он шевелился медленно и осторожно, ощущая дрожь в мышцах, слишком долго сведенных судорогой. Спазмы пробегали по рукам и ногам, не считая аугметической конечности. Та отзывалась на команды мозга с запозданием — ее внутренние процессоры все еще синхронизировались с импульсами от пробудившегося разума. Однако бионическая рука пришла в норму первой, несмотря на задержки нейроинтерфейса. Талос встал именно с ее помощью, вцепившись стальной кистью в стену. Сочленения доспеха недовольно рявкали даже при этих скупых движениях.
В реальном мире пророка ждала боль. Она обрушилась на него сейчас — все та же пытка, ядом бегущая по венам. Он яростно выдохнул почти беззвучное проклятие, не заботясь о том, что вокс превратил слова в рычание, эхом раскатившееся по пустой комнате.
Сон. Суждено ли им быть преданными или, наоборот, стать предателями? Судьба чаще подбрасывала им второй расклад. Вознесенный многажды повторял: «Предай, прежде чем предадут тебя».
Как бы отчаянно Талос ни пытался удержать ускользающие видения, они лишь рассеивались еще больше. И боль не улучшала положения. Она хлынула внутрь, словно пытаясь заполнить дыру в его памяти. Прежде уже бывало, что боль ослепляла его на целую ночь. Этим вечером пытка была почти такой же жестокой.
Потянувшись к мечу и болтеру, Талос остановился в нерешительности. Оружие находилось там, где ему полагалось, — на полке у стены, пристегнутое кожаными ремнями. Это было странно. У Талоса имелось множество достоинств, но аккуратность среди них не числилась. Он не мог припомнить, когда в последний раз возвращался в свою комнату, раскладывал оружие в идеальном порядке и отключался в подобающем уединении. Вообще-то, он не мог припомнить ни единого раза, когда такое происходило.
Кто-то побывал здесь. Возможно, Септимус или кто-то из братьев, когда они притащили его оттуда, где он впал в беспамятство с началом припадка.
И все же они никогда не стали бы утруждать себя такими мелочами, как раскладка оружия по полкам. Значит, Септимус. Это имело смысл. Необычно, но логика в этом была. Такое поведение даже заслуживало похвалы.
Талос снял оружие с полок и прикрепил к доспеху. Двуствольный болтер он примагнитил к бедру, а золотой клинок вложил в ножны за спиной — оттуда его можно было выхватить в любой момент через плечо.
: ИДИ НА МОСТИК
Слова пробежали по дисплею визора — отчетливая вязь ностраманских рун, белые знаки на красном фоне, как любые другие тактические данные или телеметрия. Пророк уставился на курсор, выжидательно помаргивающий в конце последнего слова.
Квинтус, пятый из его рабов, онемел после полученной в бою раны. В последующие годы раб и хозяин общались посредством знаков или текстовых сообщений, которые Квинтус посылал с ручного ауспика на визор шлема Талоса, а чаще использовали оба способа одновременно. Квинтус, как и Септимус, был настолько умелым оружейником, что это небольшое затруднение казалось вполне умеренной платой за его службу.
: ПРОРОК
: СТУПАЙ НА МОСТИК
Квинтус, однако, никогда не вел себя столь панибратски. И он был мертв уже многие десятилетия — убит Вознесенным во время одной из попыток Вандреда прорваться наружу.
Дисплей Талоса среагировал на желание хозяина, открыв вокс-канал с Первым Когтем.
— Братья.
Они отозвались, но ясности это не прибавило. Смех Ксарла пулеметной очередью прогрохотал по вокс-каналу. Следом донеслись голоса других. Проклятия перемежались священными обетами. Талос услышал, как Меркуций в своей обычной вежливой манере ругается сквозь стиснутые зубы, а на заднем фоне раздается глухой рев болтерной стрельбы.
Затем канал отключился. Талос попробовал несколько других: стратегиум, Делтриана и Зал Раздумий, мастерскую Септимуса, покои Октавии и даже Люкорифа из Кровоточащих Глаз. Все каналы мертво молчали. В корабле раздавалась гулкая дрожь, — очевидно, двигатели работали и судно неслось с большой скоростью.
Эти первые уколы беспокойства доставили ему извращенное удовольствие. Смутить воина Восьмого легиона было нелегко, а внезапно опустевший корабль представлял собой заманчивую загадку. У Талоса появилось непривычное чувство, будто кто-то охотится на него, и по бледным губам легионера скользнула улыбка. Так вот что, должно быть, чувствовала его добыча — хотя, конечно, он не собирался падать на колени и бормотать бессмысленные молитвы ложным богам, как это было свойственно смертным.
: Я ЖДУ
Талос обнажил меч и вышел из комнаты.
Он ничуть не удивился, обнаружив, что мостик пуст. От его комнаты до нижней палубы было не больше минуты ходу, но центральные коридоры верхней части «Эха проклятия» тоже оказались пусты.
Стратегиум представлял собой обширный овальный зал готической архитектуры, заселенный скалящимися горгульями и скульптурными гротесками, усеивающими стены и потолок. Там, у центрального трона, изувеченный ангел с глазами, обвязанными колючей проволокой, распахивал рот в беззвучном крике; тут, над резервными артиллерийскими консолями, распахнул нетопырьи крылья демон. Искусство, с которым строители украсили «Эхо», неизменно пленяло воображение Талоса, — хотя Восьмой легион и не славился дисциплиной своих воинов, Повелители Ночи взрастили в своих рядах немало ученых и мастеров, не уступавшим рыцарям-искусникам из легиона Детей Императора и Кровавых Ангелов. Неважно, какими умениями могли похвастаться мастера на каждом отдельном корабле, — большинство судов Восьмого легиона были украшены с богохульной роскошью, и по их залам и переходам рассыпаны изображения пытаемых божеств и плененных демонов.
Среди этого великолепия возвышался центральный трон. Его невероятная глыба была развернута к обзорному экрану — оккулюсу. Над оккулюсом в цепях висел разрубленный и распятый скелет легионера.
