Ночная прогулка
Месяц тонкой долькой баклажана, —Синевато-семечковый срез, —Вышел нынче высоко и рано,Словно вверх по лесенке залез.
Звёзды рядом жалобно мерцают,Склёвывая бледный зыбкий свет,И в тумане очертанья тают,Обращая в акварель предмет.
Впереди не лес ли? Или дымкаЗаслонила чудище собой?Побеги вперёд, проверь-ка, Бимка,Что там прячет ветер низовой!
Что он завернул неясным флёром,Как волшебной тайны громадьё,И над чем косматое простёр онМокрой тучи тёмное тряпьё?
Что там к нам приблизилось и дышитМощью грозной силы вековойПод небесной необъятной крышей,Где гуляем только мы с тобой?
Пёс мой тихо ластится к колену,Нос свой мокрый в руку мне суёт,Подошли мы вместе к стогу сена,Где кудесник полночи живёт.
Тот чихнул, немного повозился,Вылез и насмешливо сказал:«Я тут эта… просто вам приснился!»Погрозился пальцем и пропал.
Месяц плыл, качаясь и вздыхая,Сваливаясь к кромке темноты.Где-то пела птица луговая,Проступали зримые черты
Нашего затерянного мира,Фыркал пёс, от свежести дрожа.В небе заволакивая дыры,Зорька разводила свой пожар.
Лунная лягушка
Лунная лягушка раздувает щёки,Жамкает резиной из туманной мглы,Мышь летает птицей, бьётся в водостоке,И пугает ёжик остриём иглы.
Мокрая тропинка от росы искрится,В ореоле света старый тополь спит,И тысячелистник пеною ложитсяТам, где ночь, густея, от луны бежит.
Вдалеке кукушка счёт ведёт минутамНехотя, как будто, или в полусне.Фыркает каурый, на лужайке спутан…Наш домишко древний от годов просел,
Смотрит в три оконца на кусты сирени,Из светёлки лампа – будто светлячок.И струится с липы дух медовой лени,И приходит полночь на родной порог…
Дождь
Дождь подкрался незаметно,Не спеша, вошёл на двор.Тонкой сеточкой офсетнойЗаволок небес рассветныйНеуверенный костёр.
Застучал в окно, слезливоЗазмеился по стеклу,А потом неторопливоШтриховать затеял гривуСтарой липы. На углу
Палисада стебли выгнулЗолотых шаров моих,Луговину перепрыгнул,Промочив коровий выгул,И, рассеявшись, утих.
В воздухе повисла влага,Луч пробился золотой.Листьев мокрую бумагуВетер затрепал, и тягаДым взметнула над трубой.
Любимчик
Моего кота усищитак и рыщут, так и рыщут.Глаза завидущие,лапы загребущие.
Моего кота одёжкачерная, как головёшка.Он сидит, качается,но не умывается.
Моего кота хвостище,словно толстый хворостище,Кот им возит по полу,глазом муху лопает.
Моего кота забота —не учёба, не работа,А лежать на солнышке,как простое брёвнышко.
Моего кота супруга —ему верная подруга,Первой к миске бегает,за кота обедает.
Почему-то только котне худеет, вот.
А ещё бы я сказала,даже и наоборот, вот.
Как у моего котастало много живота.Красота!
Летний ливень
Дождь расходится, густеет,Налетает на крыльцо,Сыростью из окон веет,Лижет влагою лицо,Прижимает ветви долу,Треск – и вишни старой стон…Ветер выпевает солоКаждый тон и полутон.Набирает буря силу,Рубероид с крыши рвёт,И играют ветра пилы,И с небес река течёт.Яблонь чёрные колениТонут в слякоти земной,В дождевой алеет пенеСбитых яблок ровный слой.Чайки мокрыми крыламиОбречённо шевелятИ, поникнув головами,Молча вытянулись в рядНа коньке соседской крышиВ этом мареве густом.Сад внизу гвоздикой вышитПо канве травы – крестом…Первый луч пробился еле,Робким блеском хмарь спугнул,Вновь пичуги зазвенели,Кончик радуги мелькнулИ разлился полосою,Выгнув разноцветьем свет.Над омытой красотою —Ливня летнего привет…
Холсты
Старые часы
Не люблю четверги, как предвестники скорой разлуки,Как оскомину дней, надоевший пустой пересчёт.Я обычно в четверг изнываю, дурею от скуки,Но часы, как назло, не хотят продвигаться вперёд.
А часы не спешат, мерно маятник ходит со стуком,В этой старой коробке зубцами стальных шестерёнПеремолота жизнь моя в пыль, перемолота в муку,Вечный азимут стрелки латунной мне в душу вострён.
Он сокрыт завитком, как безумьем сокрыто когда-тоВремя юности было, не знавшее тяжести ног…Я в четверг узнаю в ходе времени поступь Пилата,Не сменившего так и ни разу солдатских сапог.
И, восстав из руин, из уютной пещеры кровати,Перетекши в гостиную тенью заложницы тьмы,На ходу надеваю любимое красное платьеИ маячу до вечера флагом в окошке тюрьмы.
Понемногу вкушаю рассвета, заката и кофе,И, дозируя силы, остаток их трачу на сон,Дабы к пятничной выйти, исполнившись счастья, Голгофе,С чистым сердцем часов моих слыша прощальный трезвон.
Речитатив
В моём коллаже день сменяет ночь,И мысль одна сверлит больное темя,Что в этом мире некому помочьМне стать неуязвимой перед всеми.
Я ощущаю рядом пустотуВ густой толпе и некуда деватьсяМне, стиснутой телами, лишь бреду,Шепча речитатив аллитераций.
Скрипит под стрелкой гнутый циферблат,И смерть заядло выбирает снасти.Мои стигматы пламенем горятВ людской пучине низменного счастья.
Я жгу себя на медленном огнеКостра потерь, подкладывая угли,А ночь сменяет день в моём окне,И жизни тусклый свет идёт на убыль.
В сумерках
Цвет сумерек сгущен тенями,Стволами расчерчен дерев,И снега холодное пламяПорхает меж сосен. ОсевНа вязкой от грязи дороге,Смешавшись с опавшей листвой,Прильнувши к озёрной осоке,Сияет своей новизнойИ кружит в свободном паденье,Как в вальсе. Белёсая мглаСравняла и вечер осеннийИ водного призму стеклаВ единое целое, влагойНаполнив вечерний пейзажИ сделав прозрачной бумагойОсенний скупой антураж.
Звучание
Из гаммы мажорной минорным звучу флажолетом,В восходе ищу знаки смысла и подлинной веры,В закате опять нахожу приземлённость бекараИ ключ мирозданья – в сгустившейся пагубе ночи.
Наверное, что-то сломалось в часах из картона,К которым привешены цепи и медные гири.Пророчество птицы измерено жалобным писком,И ждёт ненасытная бездна опять подношений.
А бабочка бьётся в стекло закупоренной страстью,Чья целостность веку сродни из обугленных крыльев.Не знаю, когда я вступлю в эту реку молчанья,Где весь эпатаж осыпается кварцевой пылью…
Оркестры вздохнут в вышине синей музыкой света,Чистейшей симфонией мира, добра и покоя.Змеиною кожею сморщится смертное тело,И бабочка страстной души воспарит над землёю.
Человече
Мягче мякоти киви, краснее созревших томатовЧеловечье, покрытое тонкою кожей, нутро,Что на алчность и подлость излюбленно было богато,Райским змеем обмануто ловко, премудро, хитро.
Яда выплюнул он в эти тонкие синие веныСлишком много, – достало для войн и бранчбы на века.И давно кардинальные миру нужны перемены,Но людишки с соблазном не в силах бороться пока:
Их лапошить легко за кусочки вощёной бумагиПод наркозом любым – от глагола и до мишуры…И во все времена единицам хватало отвагиИз сомнительных рук не принять, а отвергнуть дары.
Протоплазма Земли, удобрение бранного поля,Ненасытная плоть, добровольный вселенский подмор,Ты без разума нищ и, в рабах прозябая, доколеБудешь, волю презрев, сохранять лишь накопленный сор?
Ты, по образу созданный Бога, погрязший в гордынеИз-за призрачной власти над миром, за звон медяковПревращающий землю из сада – в жаровню пустыни,На смерть будешь потомками проклят во веки веков.
Не найти тебе счастья в богатстве, не будет покояБез тепла человеческих чувств, без духовности уз…Наша грешная жизнь без любви и полушки не стоит,Как без Божьего имени воздух отравленный пуст.
Застенчиво, доверчиво, печально
Застенчиво, доверчиво, печальноЛаскает клён оконный переплёт,И жёлтый лист – стафет его прощальныйЕщё чуть-чуть и в лужу упадёт,
И письмена размокнут жильных строчек,И побуреет золото, увы.Висит паук намокший, как комочек,С крестом на тельце… А из головы
Нейдёт моей, как не хочу я в город,Как душно мне в пространстве серых стен,Какой по воле ощущаю голодЯ там, где сердце попадает в плен
Условностей. И снова будет стужа,И я, как муха, – пленница тенетМосковских улиц, что пространства уже,Где мне струит небесный чистый свет
Вот эта даль, то спрятанная дымкой,То залитая солнечным огнём,Впаду в анабиоз. И под сурдинкуМетели городской ненастным днём
Всплакну душой по сиротине – клёну,По дому, занесённому по грудьСнегами, что дают земному лонуВ покое зимнем тихо отдохнуть…
Тоски моей сегодняшней причины,Наверное, в погоде не сыскать.Горят в окне разлапые рябины,И мелкий дождик припустил опять.
Солнце ходит по малому кругу
