И тут дядя Ньявельт увидел совсем другого Вирранда. Сына не никчемного Арьена Тианальта, а его дочери, Деаре Ньявель-Тианаль. И отступил. Ему всегда хватало мудрости вовремя отступать.
— Я прямо как Силлата. Только он был Силлата Могучий, а я могучеством не вышел, — подтрунивал он над собой, когда Вирранд получил из рук короля титул Блюстителя.
Вирранд не знал, похвалой это считать или укором. Кенмера хитростью отобрал у своего дяди Силлаты власть в Кальберне в Грозовые времена. Пока Силлата водил войска, Кенмера по совету своей матери Тайальде привлекал к себе сердца знати и простого народа. И когда дядя вернулся из похода, люди не захотели его. Буен он был. Зато он получил в жены Тайальде Прекрасную. Ту, что потом родила ему королей-близнецов. А у Кенмеры детей так и не было… Очень уж увесистый намек. Вирранд подумал, что дядя в обиде и потому несправедлив. Он, Тианальт, все же не лестью добился уважения, а своими доблестями и хозяйственным умом. Но дядину обиду надо было возместить — не след ссориться с родней. С сильной родней. Ведь Тиво Ньявельт оставался наставником короля еще целых три года.
Вирранд подарил дяде богатую серебряную шахту — за заботу о его семье и Южной четверти. Через три года молодой король подарил ему дворец в Столице и право на добычу янтаря в северной Кальберне. И пожизненный титул королевского опекуна. И голос в Совете, как у Блюстителей четвертей. И еще много всяких лестных мелких привилегий — как говорил сам Ньявельт, «бантиков на дублет».
Вирранд внешностью пошел в отцову породу — крепкий, статный, белокурый, с волнистой бородкой, делавшей его старше. Анье лицом тоже была мила — не в мать, но, увы, такая же плоскогрудая и худая. Да еще и дура дурой, хоть плачь. Мать женщиной была решительной и умной, а эта в кого пошла — одним богам ведомо. Если Вирранд, по настоянию матушки обученный читать, писать и считать, свои умения употребил на пользу хозяйству, то Анье в счетных книгах ничего не понимала и зевала над ними, зато всякую дурь про любовь читала запоем, как бы брат ни пытался вложить ей ума в голову — даже тумаками. В ответ она только тихо плакала и страдала, от чего брат чувствовал себя поганцем, но поделать ничего не мог. Для ее же пользы старался! Так что сестру надо было срочно пристроить за человека достойного, почтенного, порядочного и богатого — да хоть бы и не очень богатого, только чтобы рожала она детей и не забивала голову всякими бреднями из старинных романов.
От мыслей о сестре, о поисках жениха, о необходимом большом приданом — кто ж ее, дуру такую иначе возьмет? — у Вирранда испортилось настроение. Расходы, везде расходы… Вирранд очень не любил расходов, и начал злиться на сестру. А ведь сестрица еще и старый замок любит, дурища. Находит в нем нечто этакое, и в городе жить отказывается, плачет… Ладно. Перемелется — мука будет.
В Столицу все равно надо ехать — Середина лета на носу.
Надо взять с собой сестру — авось, удастся сговорить ее за достойного человека. Еще в столице надо пойти в Дом Бардов и поговорить о непонятных делах на южной границе людских земель.
Барды. Это слово потащило за собой цепочку мыслей и воспоминаний. Барды — граница-пустыня-жара-студенистая дрожащая хьяшта-дракон. Дракон смердел. Дракон был черный. Сейчас он был черный, а тогда, в пустыне, каждая чешуйка была окантована полоской пламени, как будто внутри дракона был только огонь, который выбивался изо всех щелей, из глаз, из пасти, из ушей, отовсюду. Как такая тварь может быть живой?
Его передернуло от воспоминания о том жутком жаре, который волной накрыл его вблизи хьяшты — ничего себе, вблизи, больше полета стрелы. Даже кости мгновенно заныли… Если бы не барды. Вот как эти выдерживают жар, даже одежда на них не загорается?
А на северной границе в ледяных плавучих горах живут ледяные драконы, и неведомые чудища поднимаются ночами из морских глубин, и поют песни тоски, безволия и погибели. На востоке на бесконечных болотах живут подобные туману призраки, проникающие в тело и выедающие его изнутри за какие-то мгновения, а в самих болотах кольцами вьются огромные розовые черви. На западе сирены криком убивают рыбаков. Нет, свои, пустынные твари привычнее…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А еще говорят, что в пустыне есть места, где живут люди, почему-то ушедшие туда из обжитых мест. И на северных берегах. И на западных островах. И в восточных холмистых лесах. Как же это быть-то может, зачем люди туда лезут, зачем? Нет, понятно, изгои, а ведь есть и чокнутые, которые говорят, что до Стены можно дойти, и что будто бы за Стеной что-то есть! Да ничего там нет. Мир кончается Стеной, и раз боги так сделали, значит, так и должно быть, и не дело человека искать неведомого.
А все же хьяшта стоит уже много дней… Бывало ли такое прежде? И не творится ли чего подобного на других границах? Ведь веками ничего не менялось, не может быть хорошего в переменах, на том стоит мир. Перемены — дурной знак.
Вирранд передернулся от странной дрожи — перемены, говоришь. А ведь государь уже три года не выезжает в Объезд. Теперь все приезжают к нему в Столицу… Не перемена ли?..
А вот и последний подъем. Морось вроде начала развеиваться, в небе проявился бледный кружок солнца. Последний подъем — и с холма будет видно Тиану новую и старую.
«А все же снесу я эту старую громадину, — решительно сказал себе Вирранд. — Когда-нибудь снесу. Она же сто лет не развалится, а видеть я эту кучу дерьма уже не могу».
А сестру лучше пристроить как можно скорее. Тогда будет легче разбираться и с хьяштой, и с замком. И своими делами. Пока сестру не пристроишь — как жениться?
***
Анье Тианаль и не думала — не гадала, что все так в одночасье возьмет и переменится. Брат давно уже поговаривал, что надо, надо замуж, но дальше разговоров дело не заходило. И можно было придумывать себе прекрасные истории, в которых ее кто-нибудь от чего-нибудь спасал, а потом робко и трепетно просил у брата ее руки, и брат, конечно, соглашался, потому, что это был…
А вот с «это был» оказывалось куда сложнее. Потому, как все, кто попадался ей в Южной Четверти, в Ньявии, в Тиане, даже в Дарде, были каким-то не такими. Они глупо шутили, или были грубы, или от них плохо пахло, или они были не так одеты, или некрасивы, в общем, совсем не то. Хуже того — они напоминали отцовых дружков, от чего у Анье сразу куда-то падало сердчишко, в животе холодело, голова кружилась, и хотелось немедленно куда-нибудь спрятаться. И потому, когда брат, очередной раз приехав в Тиану, решительно сказал — едем в Столицу искать тебе жениха, Анье затряслась, зарыдала, упала на колени и, цепляясь за братнины штаны, заголосила:
— Ой, братик! Ой, миленький! Ой, не надо!
Вирранд понял, что если сейчас не поставит на своем, то опять размокнет от бабьих слез.
— Надо! — рявкнул он и, вырвавшись, ушел к себе. На душе странно полегчало — решение было принято.
***
Анье собиралась сбежать.
С какого-то времени Анье постоянно от кого-то и куда-то убегала. После того, как умерла мать, она начала убегать и прятаться от отцовых дружков в разных закоулках Тианы. Потом начала убегать от этого некрасивого мира в книги и мечты. Вирранд уж тысячу раз проклял себя за то, что слишком потакал сестре. Вот она и ушла совсем в свои выдумки.
И сейчас она снова собиралась сбежать. Только вот этого Вирранд уже предположить не мог, потому ничего не подозревал. Ну, поплачет, успокоится. Но Анье уже нарисовала себе ужасного жениха, воображение понеслось дальше, и выход нашелся только один.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
В книжках несчастные девицы всегда убегали от злых мачех, ненавистных женихов и прочих напастей куда глаза глядят. И это было правильно, потому, что потом всегда все кончалось хорошо. Сначала будет страшно, но потом обязательно встретится кто-нибудь, кто поможет. Старушка с волшебным яблочком, семеро братьев-ночных, заколдованный волк, белый олень, дева-лебедь, словом, обязательно кто-то поможет, а потом приведет прекрасного юношу на белом коне, и все устроится.
