Сейчас Леонора успешно овладевала письмом, и это чрезвычайно радовало Франсуа.
Девочка отломила кусочек от лежавшей на столе теплой булки, аккуратно вымазала им тарелку, обходя веточки петрушки словно слаломист ворота, и как котенок слизнула с хлеба остатки яйца.
— Ммм, хорошо! — сказала она, глядя на отца.
Он постучал по тетради.
— И это тоже хорошо, Леонора. — Франсуа протянул руку и нежно убрал со лба дочери мягкий светлый локон. — Значит, мисс Пич задала тебе домашнюю работу?
Леонора покачала головой:
— Она говорит, что дома дети должны играть и делать то, что им нравится.
— В самом деле? — приподнял темные брови сбитый с толку Франсуа.
— Да.
Пришлось согласиться. Не следовало оказывать на ребенка излишнее давление. Что бы подумала о такой философии Поппи? И что бы она подумала о нынешней жизни Леоноры? Девочка ходит в самую обычную школу и общается с детьми, родители которых не отличаются ни умом, ни богатством.
— Я писала слова, потому что мне так захотелось, — сказала Леонора, отобрала у Франсуа тетрадь и сунула ее в папку на молнии.
— Угу, — с отсутствующим видом кивнул Франсуа, снова и снова вспоминая маленькую роскошную картинную галерею на Манхэттене.
— Вчера на мисс Пич была ярко-зеленая блузка и попугайские сережки, — задумчиво сказала Леонора. — И красные туфли на высоком каблуке.
Франсуа мигом очнулся от мыслей о Поппи. В его темных глазах засветилась улыбка. В последние два месяца — с тех пор как пресловутая мисс Пич стала учить Леонору языку — это имя не сходило у девочки с языка.
Леонора начала брать уроки английского после того, как классная руководительница потребовала встречи с Франсуа и поделилась с ним своей тревогой: девочка была подозрительно тихой.
Леонора пошла в школу, когда ей исполнилось четыре с половиной года. Это произошло через полгода после драматического ухода Поппи. Девочка сидела в классе молча, и это наводило учителей на раздумья.
Классная руководительница говорила с Франсуа мягко и негромко. Она сказала, что Леонора вызывает ее беспокойство и нуждается в помощи. Наконец у нее вырвалось слово «психолог».
Франсуа глубоко вздохнул, нахмурился и рассердился. Он был тверд.
— Все, что требуется Леоноре, это время. И любовь!
Увидев во взгляде отца гнев, классная руководительница не стала настаивать на своем. О психологе больше не упоминалось. Сошлись на том, что Леонора присоединится к маленькой группе детей разных национальностей, для каждого из которых английский язык был иностранным. К ним дважды в неделю приходила учительница со стороны.
Леонора медленно и болезненно начала вновь осваивать разговорный язык. На этот раз рядом не было Поппи, поправлявшей малейшую ошибку, и после мучительного старта обучение пошло успешно. А с появлением на сцене мисс Пич процесс двинулся вперед семимильными шагами.
Франсуа посмотрел на часы.
— Пора ехать, моя радость.
Леонора положила в папку замшевый пенал для карандашей и улыбнулась отцу. Между ними царили любовь и взаимопонимание.
— Зубы, — торжественно сказала она.
Он услышал журчание воды в ванной и представил себе, как дочь бодро орудует зубной щеткой.
Сколько в ней энергии! Мощной, не знающей преград, полной детского оптимизма.
На мгновение Франсуа ощутил всю тяжесть своих тридцати лет. О Господи, ну и кашу он заварил! Хуже не придумаешь…
Из соседнего домика донесся лай собаки, возмущенной вторжением почты в висевший на двери ящик. Франсуа усмехнулся, представив себе трясущуюся от гнева собачонку. Лай достиг апогея, затем стих, превратился в рычание и наконец умолк. Через полминуты почту доставят и им.
Он вышел в коридор и посмотрел на входную дверь, где красовался латунный ящик для писем и газет. Франсуа не любил почту. В ней редко было что-нибудь приятное. Обычные счета, напоминания об уплате, рекламные проспекты. И письма Поппи, от которых на глаза наворачивались слезы.
Пулей слетев по лестнице, Леонора схватила конверты, едва они упали в ящик семейства Рожье.
— Один папе, — объявила она и сунула Франсуа толстый кремовый конверт, — а два мне!
Девочка положила свои трофеи на стол. Кремовый конверт был таким же, как и у Франсуа. Адрес на втором, ярко-розовом, был написан безупречным наклонным почерком, красными чернилами.
Леонора замешкалась, растягивая удовольствие и не зная, с какого из них начать.
Франсуа смотрел на зажатое в пальцах письмо. Длинные петлистые буквы Поппи. Почему-то он заранее знал, что там, внутри. Теперь ему стало предельно ясно значение слова «душераздирающий»: грудь сжалась, в животе возник холодок, а кишки свело судорогой.
Он хотел казаться спокойным и преуспел в этом; посторонний наблюдатель не заметил бы его волнения. Приказав пальцам не дрожать, Франсуа вскрыл конверт.
Внутри лежала плотная картонная карточка, заполненная ярко-синими буквами с нажимом.
Приглашение. Свадьба состоится в галерее знаменитого небоскреба. Бракосочетание жены Франсуа Поппи (он по-прежнему думал о ней как о жене) и ее любовника Лайама.
Он глубоко вздохнул, задержал воздух, а затем медленно выдохнул. Жирная черная точка завершила самую важную главу в книге его жизни.
Он поднял глаза и посмотрел на Леонору. Девочка задумчиво держала карточку на расстоянии вытянутой руки, вскинув голову, как зяблик. Спокойно, с величайшим достоинством она перевернула карточку и положила ее на стол лицом вниз. Затем открыла розовый конверт и вынула оттуда листок бумаги.
Наконец девочка подняла взгляд и улыбнулась. Ее глаза светились от возбуждения.
— Мисс Пич устраивает прием. Она хочет, чтобы я пришла. И ты тоже, папа. Мы пойдем? Пойдем, правда?
Отец и дочь внимательно смотрели друг на друга. Слава Богу, они не разучились улыбаться.
— Я могу надеть платье, которое прислала мама…
Леонора осеклась. Не стоило сейчас упоминать о маме. И о новом платье. Были вещи, от которых папа становился очень печальным. Может быть, следовало не распаковывать платье, пока она из него не вырастет.
— Конечно, пойдем. А твое платье очень подойдет для приема у мисс Пич, — сказал Франсуа, подхватил девочку и закружил ее.
Он еще раз покосился на твердые карточки, лежащие на столе. Хвала небесам, что есть на свете добрые учительницы, которые приглашают детей к себе в самое подходящее для этого время.
Глава 2
Несколькими часами раньше, когда Франсуа и Леонора еще спали, в римском аэропорту Фьюмичино царили шум, суета и вавилонское смешение языков. Стоял понедельник; едва брезжил рассвет. Огромный зал ожидания кипел и бурлил не хуже универмагов «Харродс» или «Блумингдейл» в субботу накануне Рождества.
