– Ну-ка, ну-ка. Ещё раз, Шурик. – И снова их головы склонились над схемой. И снова посыпались термины из техники, геометрии и тригонометрии. Снова их волосы – золотые локоны Катерины и рыжие вихры Чуркина – касались друг друга, а карандаш то и дело перекочёвывал из рук в руки, причём её рука иногда подозрительно долго задерживалась на его руке…
– Та-а-ак. Воркуем, значит, голубки… – на их плечи легли чьи-то руки, и Катерина с Чуркиным, вздрогнув, дружно обернулись. Катерина решительно убрала чужую руку, Чуркин чертыхнулся, а высокий и поджарый мужчина, засмеявшись, укоризненно сказал Чуркину:
– Ты бы хоть представил меня сеньорите. Или сеньоре?
– А, что, это имеет значение? – хмыкнула Катерина.
– Березкина, Екатерина Дмитриевна. – Растерянно представил Чуркин Катерину.
– Георгий Павлович Кротов. – Галантно поклонившись, представился мужчина, и, нахально, даже нагло, рассматривая Катерину с головы до ног, с улыбкой добавил: – А я иду в здравпункт, вижу, идёт парочка и о чём-то так это интимно и мило беседует. Дай, думаю, зайду, познакомлюсь с очаровательным созданием…
– Ну, и как я Вам? Хороша, правда? – Катерина изящным движением тряхнула головой, волосы взлетели и опустились на плечи струящимся водопадом, в зелени глаз мелькнул ироничный, холодный огонёк.
– Вах, какой дэвушка! А! И што дэлает такой пэрсик сиводня вэчэром? А? – По-кавказки, жестикулируя, пытаясь обнять Катерину за талию, заворковал Кротов.
– Хороша Маша да не ваша! – отрезала Катерина, сняла халат, положила его на стол, и, уже подойдя к двери, обернулась и обратилась к Чуркину: – Александр Степанович, я сейчас у себя всё ещё раз просчитаю, напишу техуказание и после обеда зайду к Вам ещё и всё обговорим…
– Конечно, Екатерина Дмитриевна. – Пробормотал Чуркин.
Катерина вышла, а Кротов проводил её вожделенным взглядом, потом обернулся к Чуркину и с хитрецой спросил:
– И что вы будете обговаривать?
– Слушай, ты, генсекс, голодной куме… шило в штанах?
– Намекаешь? Мол, на чужую кровать рот не раздевать…
– Послушайте, Георгий Палыч, кроме постельных мотивов у Вас есть еще какие-то темы? – ехидно спросил Чуркин.
– Да, ладно тебе, Шурик. Шуток не понимаешь? Или ревнуешь?
– Ещё чего. – Отмахнулся Чуркин и хмуро спросил: – Чего надо-то?
– Да, дело есть. Профкому на одно мероприятие нужна наличность …
– Ага. Щас. Только я, кажется, чековую книжку забыл. На рояли. В филармонии.
– Да, не злись ты, Шурка. Послушай сначала: ты напишешь заявление в профком на материальную помощь 250 рублей. Получишь. Мне отдашь 230. Двадцатка – тебе. Договорились?
– Ладно, шут с тобой. Давай твою бумажку. – Примирительно сказал Чуркин, взял у Кротова бланк, заполнил его, подписал и вернул обратно.
– Завтра после двух зайдёшь в кассу профкома и получишь. Ну, бывай!
– Покеда…
Кротов ушёл, а Чуркин долго ещё сидел за столом весь какой-то взвинченный, а точнее, как говаривала его покойная мать, в «растрёпанных чуйствах».
Он знал Кротова давно. Как никак, учились в одной школе, только в параллельных классах. Уже тогда, в десятом классе, тот считал себя неотразимым, и многие девчонки, в самом деле, по нему тайно вздыхали. А он с ними не церемонился и вёл себя уверенно и напористо. Да и здесь, в НИИ, он не изменил своему амплуа покорителя женских сердец. И тел – тоже: по всему НИИ ползли «шорохи» о его «победах». А когда он стал секретарём партбюро одного из отделов, за ним и закрепилась кличка «генсекс». Правда, у Чуркина была своя версия такого прозвища: как-то в пылу яростного спора Чуркин при людях обозвал его «Георгий-Оргий»… Потом он стал замом председателя профкома НИИ, но кличка к нему прилипла прочно. Не так давно Чуркин спросил его напрямую, мол, скольких женщин тот соблазнил? На что Кротов пространно начал объяснять «тупому и наивному Чуркину», что, мол, не считал, и что они сами к нему льнут, поскольку в нём они видят настоящего мужчину, способного оценить женское очарование и их страсть. А одна, мол, вообще ему сказала, что он единственный в НИИ мужик, на котором брюки сидят, как положено. Чуркин знал, конечно, что Жорка за собой очень даже следит: не дай бог, если он заметит какой-нибудь прыщик на лице или пятнышко на рубашке. Кроме того, очень не любил выглядеть хоть в какой-то степени смешным. Поэтому всегда был предельно подтянут, в меру ироничен и очень обходителен. Во всяком случае, на людях. А по поводу своей фигуры, не без самолюбования, заявил Чуркину, что у него, у Жорки то-бишь, мужская стать, а у Чуркина – комплекция начальника, «а бабы, они, Шурик, не дуры – им самца подавай. Лучшего»…
– Тьфу ты, тоже мне – «самец»… – с досадой пробормотал Чуркин, – дался мне этот Георгий-Оргий…
Он развернул нарисованную им схему, придвинул чертёж и, вздохнув, снова погрузился в хитросплетения расчётов. Когда он их закончил, ещё раз внимательно посматривая в чертёж и схему, тихонько приговаривал: «Так… так… Ну, да… Ага… А здесь?.. Да, нет – всё правильно… Ну-ну…». И, наконец, решительно сказав: «Ну, что ж, Чуркин, в атаку!» – начал настраивать станок, нажимая на кнопки, вращая ручки и переключая рычаги станка. Станок, плотоядно заурчав, ожил и Чуркин, забыв про «растрёпанные чуйства» и Жорку, вдохновенно отдался работе.
Только в столовой, за обедом, он снова вспомнил о нём и решил, что он мужик, в общем-то, ничего и, быстрее всего, умышленно создаёт вокруг себя ореол этакого неотразимого сердцееда: каждому хочется быть значимым и выделиться из общей массы каким-нибудь «выпендриванием». Вот и «выпендривается»…
После обеда Чуркин пару раз звонил Катерине, уточнял некоторые нюансы и снова с головой уходил в работу, не слыша и не замечая ничего вокруг, и чисто машинально то бубнил какой-нибудь стих, то мурлыкал какую-нибудь песенку. Естественно, он не заметил, как в конце смены в его «закутке» появились Катерина, хотела сразу с порога что-то сказать, но, удивлённая, остановилась, придержала входную дверь и тихонько присела на стул возле стола, с затаённой улыбкой прислушивалась к его «художественному чтению» – он как раз читал Маяковского:
– …отсыреет и броня-а-а. Дремлет мир, на Черноморский округ синь-слезищу морем оброня. – выключил станок, обернулся и… замер: – …Оп-па на!!! И давно Вы тут, Катюша?
– Да нет. Минут пять, наверное. А что это ты так проникновенно декламировал?
– У-тю-тю… А подслушивать, Катюша, нехорошо… – смеясь, Чуркин погрозил пальчиком, и – серьёзно: – Маяковский. Со мной такое бывает. Когда очень увлекусь. Хотите кофе? Растворимый.
– Конечно, хочу! – С радостью согласилась Катя и, когда Чуркин вручил ей банку, ахнула: – Ух, ты! Откуда у тебя такой?
– Тсс. Контрабанда. С очень чёрного рынка… – прикладывая палец к губам, таинственным шёпотом произнёс Чуркин, засмеялся и пояснил:
– Так, ведь у меня тёща с женой работают в общепите. Тёща – в центральном ресторане, а жена – в обкомовской столовой.
– Хорошо устроился. А, можно, я с тобой буду дружить?
– А это будем посмотреть на Вашу поведенцию, Катерина Митревна.
– Я буду хорошей девочкой, Шурик! Очень-очень хорошей! И послушной.
– Правда?
– Правда-правда. Честное пионерское!
– Ну, тогда – уговорила.
Они весело засмеялись.
– Но и это ещё не всё… – и Чуркин разложил на столе газету, достал кружки, ложки, сахар, лукаво взглянул на Катерину (знай наших!) и – бутерброды с красной икрой и сервелатом. Катерина всплеснула руками:
– Ничего себе!
– В нашем департаменте тока так. – шутейно-солидно произнёс Чуркин и, перекинув через руку замасляную тряпицу, подобострастно добавил: – Прошу, момзелька! Кушать подано!
– Благодарствуйте, барин. С превеликим удовольствием. – Приняла его игру Катерина, сделала книксен, села и уже капризно: – А почему я не вижу тут заливных соловьиных язычков с оливками? А ананасы…
– Простите, сударыня, но их все ещё вчера изволила откушать на своём юбилее Гертруда Матвеевна, моя тёща… Так что, простите, но это всё, что осталось от ея щедрот. Уж, не обессудьте.
Они засмеялись и, перекидываясь шуточками, принялись за кофе и бутерброды. Чуркин с удивлением отметил, что он свободно, словно знаком с Катериной уже «тыщу лет», сыплет шутками, находит нужные слова, нисколько не смущаясь, сыплет всплывшими вдруг в памяти, рискованными анекдотами и, вообще, чувствовал себя с ней на удивление непринуждённо и, даже – легко и бесшабашно. Незаметно разговор снова перешёл на «корягу». Они подошли к станку, и Чуркин снова показал Катерине все искомые размеры и тонкости настройки станка. Катерина, кивая головой, внимательно слушала пояснения Чуркина. Даже когда Чуркин уже отошёл к столу и взялся за кружку с кофе, она всё ещё осматривала свою «корягу» со всех сторон и, наконец, тихо пробомотала: «Вот теперь понятно, где была зарыта собака…».
– Катерина Митревна, кофей стынет, однако… – оторвал её от «коряги» Чуркин.
