– Бедный идальго вспомнил жаркие объятья Дульцинеи Тобосской?
– Нет, Кате… – машинально поправляя, начал Чуркин но, спохватившись, осёкся и открыл глаза.
Перед ним стоял «инвалид» и, иронично улыбаясь, ждал. Он был на двух ногах!.. Правда, вторая была протезом. Исчезли патлатые волосы головы и бороды. Вместо них – стрижка «под нуль» и аккуратная испанская бородка с лёгкой проседью. Чуркин ошалело поморгал глазами и, наконец, с вызовом и даже с неприязнью произнёс:
– А вам, собственно, какое до этого дело?
– О, дон Сандро! Когда бедный идальго в беде, кабальеро Родригес обязан оказать посильную помощь… Или дон Сандро забыл клятву рыцарей «Ордена дон Кихота»?
– Родион?.. Это – ты?.. Ты?!. Боже, мой! Родька! Господи, дон Родригес! – «дон Сандро» медленно поднялся и, боясь поверить своим глазам, осторожно дотронулся пальцем до «дона Родригеса».
– Я это, Шурик, я! Ты куда запропастился?
– Это ты куда исчез? – спросил «дон Сандро», усаживая «дона Родригеса» рядом с собой – Как в воду канул. Причём, на следующий же день после партсобрания цеха…
– …с повесткой дня «об аморальном поведении коммуниста…», ну, и так далее – закончил Родион и засмеялся, – А ты тогда здорово всех ошарашил: «Да, товарищи, она же сама его изнасиловала!». Помнишь! Всё собрание тогда дружно грохнуло.
– А, что, не так, что ли?
– Может и так, Шурик. Понимаешь, любила она меня…
– А – ты? Ты любил её?
– Может быть… А, может быть, мне её было просто жалко. Она же несчастная женщина, Шурик. Она прекрасно знала, что муж изменял ей с секретаршами, которых менял, как перчатки.
– Ага, несчастная! А в итоге – тебя исключают из партии за аморалку, вышвыривают из НИИ с «волчьим билетом», от тебя уходит жена, а ей хоть бы хны! Даже пальчиком не погрозили. Как будто она не причём, да? – разгорячился Чуркин.
– Ты не учитываешь маленький нюанс.
– Это, какой же?
– Да тот, что она была женой заместителя Главного инженера.
– Подумаешь, шишка! Если она шлюха, так будь она хоть женой Цезаря, она остаётся шлюхой.
– Фи, как грубо, Шурик, – грустно вздохнул Родион. Он обнял Шурку за плечи, потрепал его за рыжие космы и с улыбкой спросил:
– Но ты мне так и не ответил, куда пропал? Укатил на свои Севера и ни слуху, ни духу. Как там?
– Да, нормально. Только обидно, что рухнуло всё. А заводище должен был быть огромный. А какое оборудование закупили! Ты бы видел!
– Наслышан об этом. Ребята рассказывали как-то.
– Понимаешь, километра полтора вдоль и метров пятьсот поперёк стоят недостроенные корпуса. Только колонны и на них крыша и – всё. И в одночасье всем стало всё до фонаря. Лишь бы восторжествовали «демократия» да рыночная экономика.
– А как там поживает Виктор Палыч?
– Это директор-то? Самохин? А что ему сделается – живёт-поживает, добра наживает. Стал главой собственной фирмы собственного имени – «ВиПСам» называется. Звучит? Занимаются бизнесом. Если по-советски, то – спекуляцией. Распродали почти всё оборудование будущего завода… Теперь там купят, тут продадут. Кстати, в октябре девяносто третьего, ну, когда Ельцын Верховный Совет разогнал, у меня с ним, с Самохиным то-есть, конфликт был.
– Это у тебя-то конфликт, Шурик!?
– Ага. – Засмеялся Чуркин. – Представляешь, на заводе было собрание по поводу выдвижения кандидатур в депутаты национального «хурала». Я выступил против него, а активисты национальной партии «Родное гнездо» меня поддержали…
– Иди ты!? Есть такая партия? И что она из себя представляет?
– Есть такая партия, Родик, есть. Сейчас много всяких партий развелось. А, может быть – движение. Не знаю. Впрочем, неважно… Да, натуральные националисты они, по-моему. Заявляют, что, мол, понаехали тут всякие, работу, квартиры у них отбирают, ихних специалистов зажимают и, вообще, мол, русские их четыреста лет назад покорили и с тех пор мордуют… Да, но суть не в этом: они Самохина забаллотировали. Ой, что потом было, Родик! После собрания он меня разыскал, и давай меня костерить: я тебя на работу взял, я тебе квартиру дал, и по матушке, и по матушке и послал меня далеко-далеко. Правда, я тут же выложил ему всё, что я о нём думаю и послал его ещё дальше… Кстати, вскоре после этого его молодая жена ушла к одному из активистов этой партии…
– А с твоей женой у тебя что произошло?
Чурки засмеялся:
– Да, тоже ушла. К Жорке. Кротову. Где-то через год, после того, как я туда уехал. Приехала и давай права качать.
– К Жорке, значит. Не ожидал… Хотя, Жорка всегда был мастак по женской части. Я только удивляюсь, как это Ленка твоя сумела его захомутать.
– Бог его знает. Может – любовь…
– Может быть, может быть. Ну, ладно, хватит разговоры разговаривать. Пошли-ка в парилку, отпарим свои заскорузлые грехи.
Шурка помог ему снять протез и, обнявшись, двое на трёх ногах, они направились в парилку. У дверей в мойку Родион, приостановился, крикнул Машу, женщину, которая впустила Чуркина, и что-то коротко шепнул ей на ухо.
Поддав пару и расслабившись, они сидели на верхнем полке и лениво перебрасывались короткими фразами.
Шурику стало известно, что после ухода из НИИ, Родион долго не мог найти работу, хотя был хорошим специалистом, пока, наконец, его, не спрашивая о моральном облике, не приняли сцепщиком вагонов на станции Крутогорск-Сортировочный, где он и оставил пол ноги, когда во время дождя на ходу состава соскользнул со ступеньки вагона прямо под его колесо.
Родион в свою очередь узнал, что Шурка около года назад вернулся с «Северов» и снова работает в «родном» НИИ, что сын его, Димка, бросил политех и всерьёз занялся восточными единоборствами и сейчас вместе с женой, Татьяной, они открыли свою спортивную школу, что живёт он сейчас один, в своей однокомнатной квартире всё в той же Зареченке.
Согревшись, они ещё поддали пару, со смехом нещадно похлестали друг друга вениками и, совсем разомлев, решили передохнуть в раздевалке, при этом Родион многозначительно заметил, что «Аннушка уже пролила масло».
– А?.. Ну, да, сейчас головы будем отрезать… – согласился Шурик, и они прошли в раздевалку.
Когда они ввалились в раздевалку, у Чуркина отвисла челюсть: посередине раздевалки стоял небольшой, но богато накрытый стол. Белая скатерть, бутылка хорошего коньяка, банка чёрной икры, запечатанные глиняные бутылки с неведомыми напитками, не считая всякой прочей снеди.
– Слушай, Родригес, – пробормотал Чуркин, понемногу приходя в себя, – почему стаканы из стекла? Где хрусталь! Где икра заморская!
– Простите, кабальеро, сей секунд будет… Э-э-й, чело…
– Ты чего, шуток не понимаешь… – перебил его Чуркин.
– Ты – тоже. – Смеясь, парировал Родион.
Засмеялся и Чуркин. Они уселись за стол, Родион открыл коньяк, плеснул в стаканы по чуть-чуть и, подняв свой, провозгласил тост:
– За встречу, сеньор Сандро!
– За встречу, дон Родригес!
Посмаковав, молча выпили, с большим аппетитом закусили. Родик налил ещё, с улыбкой уставился на Шурку и снова поднял стакан:
– За прекрасных дам!
– За прекрасных дам! – грустным эхом отозвался Шурка.
– «Откуда у парня испанская грусть»? – уже снова закусывая, спросил с хитринкой Родик.
Конец ознакомительного фрагмента.
