Потом Чуркин посвятил Катю в перспективы развития завода: что он будет «агромадный» – тысяч на пятнадцать работающих, что тут будут изготавливать уникальное оборудование для отрасли и что цех только временно расположен в этом складском помещении и скоро переедет в новый корпус, который уже почти достроен. Да и он скоро получит квартиру: дом тоже готов к сдаче…
– …Ты когда квартиру получишь? – услышал он голос жены.
Чуркин очнулся: его поразила новая, мягкая и осторожная интонация в голосе жены, в отличие от гневного назидательно-обличающего пафоса её предыдущего монолога.
– А тебе-то что? Хочешь и эту квартиру «прихватизировать»? Вам с Жоркой что, его трёхкомнатной мало? – с лёгкой иронией, беззлобно поинтересовался Чуркин.
– Ты… откуда взял,… что мы с Георгием… – опешила жена.
– …давно трахаемся… – закончил Чуркин.
Жена растерянно захлопала глазами и обессилено опустилась на сетку кровати напротив.
Чуркин молча достал сигарету, закурил и, глубоко затянувшись, с любопытством разглядывал жену.
«А она изменилась. Стала интереснее, привлекательней, что ли?» – отстранённо отметил Чуркин.
Жена молча смотрела на Чуркина, потом резко поднялась и снова нервно заходила по комнате.
– «…взволнованно ходили Вы по комнате…» – продекламировал Чуркин.
– Ты откуда взял, что мы с Георгием… живём?
– Да будет тебе невинность-то корчить… Как сказал Райкин, «есть люди, которые чувствуют себя хорошо, когда другим плохо»… Твоя лучшая подруга, Светка Лукьянова, «обрадовала». Она недавно здесь «в самоволке» была. Вчера улетела.
– Понятно… Она часто сюда мотается… К любовнику…
Она помолчала, подозрительно посмотрела на Чуркина и осторожно спросила:
– Говорят, что и Катерина сюда прилетала? – и испытующе посмотрела на Чуркина.
– Понятия не имею. – «Честно», даже не покраснев, соврал Чуркин.
– Да, кстати, – елейно-ласково, с расстановкой, начала жена – Говорят, твой любимый директор с новой, молодой, женой сюда приехал, да и Главный механик – тоже… Только не думай, что и вы с Катериной тут уютное гнёздышко совьёте: она замуж неделю назад вышла! – торжествующе и зло, как будто поставив точку, закончила она.
Чуркин чудом не вздрогнул от этого неожиданного, подлого удара, немного помолчал и, почти равнодушно, тихо произнёс:
– А мне-то, какая печаль? Тыщи дураков за день женятся, выходят замуж, разводятся… – и, мстительно, будто тоже ставил точку, добавил: – и трахаются…
Жена вскинула на него глаза и, тут же опустив их, отошла к окну. Она молчала. Молчал и Чуркин.
Он снова пропускал через себя события двухнедельной давности…
…Они расстались с Катериной у его станка, договорившись встретиться после работы около кинотеатра «Космос».
Они сходили в кино, долго сидели в кафе, болтая о всяких пустяках и подтрунивая друг над другом. Потом он проводил её до гостиницы, и она пригласила его к себе.
Они стояли на балконе седьмого этажа. Здесь она опять ласково и доверчиво прильнула к его плечу. Он снова ощутил шелковистость её пшеничных волос, тепло и упругость её груди. Он боялся шевельнуться. Боялся ненароком спугнуть это неописуемое ощущение блаженства. Они молча смотрели на открывшиеся дали Севера с извилистой, будто позолоченной от заката, лентой реки, теряющейся в дали бескрайней тайги. Солнце давно закатилось, но было светло, словно днём, и все цвета приобрели мягкие, пастельные, тона, присущие только этому времени года, когда наступают белые ночи, только на этих высоких широтах.
Наконец, Чуркин осторожно освободил руку, которая обнимала Катя, и нежно обнял её за плечи. Глубоко вздохнув, Катя уткнулась ему в грудь лицом и еле слышно прошептала:
– Санчо, возьми меня замуж, а?.. Я так тебя люблю… – и она подняла на него взгляд, полный невысказанной боли и слёз.
– Я…Котёнок… согласен… Я тоже тебя… люблю. Очень люблю, Катюша! – чуть не задыхаясь от волнения, тоже шёпотом произнёс Шурик, зарывшись носом в её душистые волосы и, вздохнув, с горькой иронией добавил: – Только вот что скажет старшая жена?
– А мы ей не скажем, – лукаво сверкнув зелёными озерами глаз, ещё полными слёз, всё ещё шёпотом ответила Катюша, и, обвив руками его шею, потянулась к его губам. Шурик взял её за талию и весь прильнул к ней. Потом, не прерывая поцелуя, легко её приподнял, взял на руки, и, как маленького ребенка, нежно и бережно внёс в комнату…
…Утром Чуркин проснулся раньше Катерины. Он осторожно приподнялся на локте и долго и внимательно рассматривал её лицо, полуобнажённую грудь с нахмуренным от утренней прохлады розовым соском, соблазнительную ямочку между ключицами… Вроде бы ничего особенного: задиристо вздёрнутый носик, припухлые, резко очерченные губы, золото мягко рассыпавшихся по подушке длинных локонов… А, вот, поди, ж ты – втюрился! По самые уши… От нахлынувшей вдруг безграничной нежности Чуркин коснулся губами её уха и одним дыханием прошептал: – Котёнок…
Катюша потянулась, улыбнулась и открыла глаза.
– Уже утро? Как жаль… – она опять потянулась и, вдруг, вздрогнула – Ой! Светка?.. Тьфу, ты! Я испугалась:
думала – Светка здесь. Совсем забыла: она по ба-а-льшо-о-ому секрету отпросилась у меня к любовнику… – и, лукаво спросила: – Чего лыбишься, любовничек?
– Любуюсь тобой. – Улыбнулся Чуркин.
Она сверкнула глазами, снова прильнула к нему всем телом, нежно его поцеловала, и, вдруг, сделав нарочито испуганные глаза, воскликнула:
– Ой! Санчо! Чо буде-е-ет-та!.. – она всплеснула руками, в глазах снова запрыгали чёртики. – Тебя же будут на партсобрании разбирать за совращение невинных девушкав! Ай-яй-яй, соблазнитель! И как ты там людям в глаза будешь смотреть, а?
Чуркин радостно засмеялся:
– Страшно, аж жуть!.. Ну, во-первых, не совратил, а влюбился. По уши. Во-вторых, я уже беспартийный – вышел из партии «в связи с тем, что я не согласен с методами перестройки и оголтелой гласностью». В-третьих, я тебя очень люблю, Котёнок! – и очень «секретным» голосом он прошептал: – А в-четвёртых, мы же никому ничего не скажем…
– Ах, ты, подлый трус, обманщик, коварный соблазнитель! – и, оседлав его, она со смехом начала колотить своими кулачками по его волосатой груди.
– Не виноватый я! Она сама пришла-а-ааа! – диким шёпотом «заорал» он.
– Так что ты там сказал, в-третьих? Повтори! А ну, повтори! – «грозным» шёпотом приказала она, хватая его за рыжие волосы.
– Я люблю тебя, Котёнок!
– Ещё!
– Я люблю тебя, Котёнок! Я тебя люблю, Катюша! Я лю…
Она не дала ему договорить – закрыла его рот долгим поцелуем, потом со вздохом оторвалась и, сразу погрустнев, тихо сказала:
– А, в-пятых, Санчо, тебе пора на работу – опоздаешь… А мне – на самолёт. – Она взглянула на часы, – Через два часа. Так что, прощай, мой Санчо!
– Да, ну её, эту работу, к чёрту! Подождёт. Я провожу тебя, Катюша.
– Нет, Санчо, не надо. Там будет куча наших, а я не хочу, чтобы у тебя были проблемы из-за меня.
– Испугалась, что ли? – обиделся «Санчо».
– Что ты, Шурик! Мне теперь не страшен сам чёрт! Просто не хочу лишних разговоров. – Она ласково погладила его по рыжей шевелюре – Не обижайся, мой милый Санчо. Ладно? Мы же договорились, что никому ничего не скажем?
Он молча кивнул головой, и они встали. Катюша накинула на себя простыню наподобие сари. Чуркин попытался её обнять, но она, слабо упершись в его грудь своими теплыми, мягкими ладошками, прошептала:
– Иди, Санчо, иди!
И, сникнув, «Санчо» сдался. Он рассеянно искал свою разбросанную одежду. Она понуро опустилась на краешек кровати.
– «А на прощанье я скажу: прощай! Любить не обязуйся. С ума схожу и подхожу к высокой степени безумства…» – тихо пропела вдруг она и, пока он одевался, склонив голову к обнаженному плечу, молча, со слезами на глазах, смотрела на него.
Шурик оделся, робко потоптался на месте и, вдруг, рывком бросился к кровати, обнял её ноги, потом её всю и целовал, целовал, целовал, пока она, наконец, с большим усилием не выскользнула из объятий и почти навзрыд прошептала:
– Не надо, Санчо! Не надо-о-о!
Он обречённо склонил голову на её ноги. Она нежно взъерошила его непослушные волосы и заговорщицки прошептала:
– А мы с тобой и не виделись! Это был чудесный сон. Увы, только сон, Санчо. Чудный сон… – и, на миг, прильнув к нему, умоляюще добавила – Всё! Ступай, Санчо!
И он ушёл…
…Они молчали долго. Ссутулившись, Чуркин тоскливо рассматривал унылую комнату с ободранными обоями, исписанными разноцветными фломастерами и шариковыми ручками, четыре железных кровати, из которых только две были застланы застиранным жёлто-серым бельём, две тумбочки, у одной из которых дверка висела на одной петле, а у второй её вообще не было.
Чуркин тяжело вздохнул, поднялся со скрипучей сетки кровати, тронул жену за плечо:
– Ну, ладно, Ленка. Поговорили – и будя.
