Все это знал добродушный майор, пожимая руку и, улыбаясь в пушистые усы, все это предстояло еще узнать юному лейтенанту.
Итак, день первый. Ты, товарищ Андрейчик, уже не инженер технологического отдела, где за год после окончания института так много было выкурено сигарет, так много было рассказано и услышано анекдотов и так мало начерчено чертежей…
Теперь, даже не смотря на то, что ты, товарищ Андрейчик все еще по-прежнему в джинсах и свитере, на милицию ты можешь плевать, так как паспорт твой остался в 306-й комнате родного военкомата, а взамен в билете офицера запаса появилась запись с фиолетовой печатью, из которой следует, что ты теперь находишься на действительной военной службе.
Вот они, туз трефовый, туз пиковый, туз бубновый!
Все впереди, с первого дня — дорога дальняя, дом казенный, сердце рюмкой успокоится.
Вместе с Валерой Андрейчиком, родной военкомат направлял в Красноуральск еще троих офицеров запаса. Все трое оказались Володями и окончили один и тот же институт. Это само по себе давало неплохой повод к сближению. Билеты на поезд брали в воинской кассе, без суеты, высокомерно поглядывая на толпы, осаждавшие кассы для гражданских. Дорога предстояла веселая. Договорились взять по три бутылки водки «на рыло» и продовольствия с таким расчетом, чтобы все трое суток пути для молодых офицеров не возникло угрозы голода.
Вся предотъездная неделя прошла для Валерия сплошной чередой пьянок и посиделок с друзьями по институту, друзьями по работе, просто друзьями и товарищами. Память не сохранила сколько-нибудь примечательных событий той недели, в ней остались лишь отдельные картинки и ощущения. Запомнил Валера, как после отвальной в технологическом отделе, где коллеги подарили ему на память трубку и пачку капитанского табака, с наиболее стойкими сослуживцами он толкался в очереди у винного магазина за добавочной порцией алкоголя. Было тесно и весело, и друзья-технологи, похохатывая громко шутили:
Ну-ка, Валера, прикажи этому прапорщику. Чтобы не лез без очереди, ты ведь теперь у нас офицер!
Еще запомнилось ему, как в общежитии аспирантов родного института он ломал ногами дверь в туалете, где заснул сидя на унитазе друг Миша. Были еще какие-то обрывки видений и похмельных болей.
Матери в эти дни Валера почти не видел. Она рано уходила на работу, когда он еще сильно пьяный, ворочался на своем диване. Приползал же он в три-четыре часа ночи, и мать, услышав ковыряние ключей в замке, сразу гасила свет, притворяясь спящей. В день отъезда она пошла провожать его на вокзал. Валерий противился этому, немного стесняясь того, что его, двадцатипятилетнего мужчину, офицера провожает мама, а не толпа хорошеньких модисток, как подобает на проводах гвардейских поручиков. На перроне мать и сын немного помолчали, глядя на других отъезжающих и на их родню. Одного Володю провожала жена и уже вполне взрослый, лет пяти, сынишка. Другой Володя, прямо на перроне пил водку из граненого стаканчика, провожаемый видно бригадой самых близких друзей. Они похлопывали его по спине и плечам и что-то громко говорили веселое и соленое, потому, что каждую минуту все заходились приступами плотоядного хохота.
Третий Володя, уже отправив провожающих домой, сидел в купе и оттуда глядел в окно на своих новых товарищей. В какое-то мгновение без звука поезд тронулся и медленно поплыл вдоль толпы грустных и веселых людей. Мама заплакала и схватив Валеру за руку, стала что-то торопливо говорить и толкать его к дверям.
Ну вот. Прощай холодный город. Прощайте пьяные друзья. Как хорошо, и кстати этот отъезд. Меня ждет новая жизнь — новые друзья, новые сильные впечатления. Какой замечательный подарок приготовила судьба! Все это пьяное инженерское бытие, все это безденежье, как отрезало. Да здравствует армия!
Так думал Валерий, глядя на заснеженные поля предместий любимого города, проплывающие за занавесками. Но долго грустить в раздумье не пришлось. Три Володи уже шуршали пергаментом оберточной бумаги, доставая осклизлые застывшие бульоном вареные куры, благоуханные, покрытые благородным жирком домашние котлеты и демократическую вареную колбасу по два двадцать.
Давай, Валера, не задерживай, — суетливо торопил кто-то из Володь.
Дорога начиналась хорошо. Дорога предстояла веселая. А впереди ждала встреча с таинственной, могучей и самой великой организацией. Предстояло волнующее посвящение в таинство, приобщения к благородному ордену офицерства. Сердце пело. Душа просила вина.
2
Какая тля зажгла свет?
Подъем, подъем, сегодня развод, ребята!
Старший лейтенант Кеня Орлов сегодня дежурит по батальону, о чем свидетельствуют и повязка на рукаве шинели и оттягивающий вниз заиндевевшую с мороза портупею, девятимиллиметровый пистолет Макарова. Кеня, в роли будильника пришел в общежитие поднять товарищей, покурить с морозца, отвести душу за бессонную ночь почесать языком.
Счастливый, Кеня, сейчас спать завалится до обеда, а нам ой, и думать неохота!
Как там морозец?
Хлопцы, кто мою портупею видал?
Ребята, ребята, на развод опоздаете, командир уже в части.
Какого хрена, он в такую рань?
В роты на подъем ходил, злой — в 3-ей роте бардак, всех на уши поставил.
Грицай, попа с ручкой, опять ты мои бриджи надел, а я их ищу, ищу, — снимай, гадина!
Андрейчика по перву крайне изумляла способность товарищей почти безошибочно узнавать среди бесформенной груды серо-зеленого засаленного тряпья, обычно громоздившейся на полу возле дверей, личные вещи, вроде кителей, бриджей, шинелей и сапог. Все эти вещи, примерно одного размера, одинаково грязные, мятые и засаленные, с одинаковыми лейтенантскими погонами и инженерными петлицами, казались абсолютно лишенными индивидуальных признаков. Однако к исходу второго месяца службы уже с первого взгляда он сам находил в общей куче свои родные портки с прожженной дыркой от сигареты на ляжке, свой родной китель с портвейным пятном на рукаве, свою шинель с полой в мазуте и еще чем-то непотребном.
Общежитие постепенно оживало. Заспанные молодые люди в голубых кальсонах и кальсонных рубахах постепенно преображались, превращаясь в одетых по-зимнему строевых офицеров. Закуривая на ходу первую утреннюю сигарету, застегивая на бегу портупеи, юные командиры выскакивали на мороз и кто трусцой, кто вприпрыжку, кто быстрым шагом — спешили на плац, в разные его концы, где уже гудел и клубился морозным паром муравейник выстраивающегося к разводу батальона.
Валера Андрейчик, легкой трусцой передвигался на правый фланг, где согласно штату занимал место во взводе офицеров управления. Будучи единственным штабным, среди друзей двухгодичников, Валера каждое утро окунался в среду настоящих мужчин — бывалых офицеров кадра.
Они, столпившиеся отдельной кучкой возле казармы 1-ой роты, эти штабные всех мастей, топтались на морозе в ожидании команды на построение. Слышался смех, скрип снега под сапогами, похлопывание озябших рук, незлобная матерная брань.
Что, Поляшов, нос заморозил?
У Поляшова нос, как твой китайский огурец, он у него и летом мерзнет.
Гы-гы-гы
А говорят, у кого нос большой, у того и хрен, значит, большой.
Гы-гы-гы
Хо-хо-хо
А вот у прапорщика Штангауэра, большой шлангауэр.
Хы-хы-хы
Гы-гы-гы
Хо-хо-хо
Сергей Афанасьич, ну и дух от вас, опять вчера нажрались, наверное, ай, ай, ай.
Все, кончили, мужики, команда была.
Бесформенная толпа майоров, капитанов, старлеев и прапорщиков постепенно оформилась в строй а-ля колонна по-три.
Начальники служб, их замы, инженеры, политработники, врачи и начальники складов — все, что именуется теперь взводом офицеров управления утихло и замерло, повернув красные носы налево, где вдалеке уже замаячила сажеными плечами и талией в рюмочку двухметровая фигура командира.
— Мужики, спрячьте меня в середину, я сегодня портупею забыл.
А Кедря опять опоздал, нарвется, дурачок, на неприятности.
Тихо! Разговорчики в строю
Ба-та-льо-о-он!
Смирно, равнение на середину!
Начальник штаба с приставленной к шапке правой рукой, и левой, накрепко прижатой к борту шинели сделал первый шаг навстречу командиру. Батальонные лабухи ухнули марш. Когда Валера впервые услышал эту, с позволения сказать, музыку, он никакими усилиями не смог сдержаться и долго бился истерическими припадками восторга. Однако уже через месяц он привык, и эта помесь буги-вуги с ритуальным этническим музоном племени Урду-мурду перестала веселить как первый раз. Трубы и тромбоны на морозе неприлично хрипели, однако ритмично ухал большой барабан, и в такт этому пульсирующему биг-биту подполковник шлепал навстречу майору перед вытаращимся спросонья пятьюстами замерзшими военнослужащими.
