Мороз сегодня, тля его!
А Чернов сейчас специально нас поморозит, он всегда как за тридцать, так на полчаса болтовню затеет.
Тихо, там! Не слышно ничего, что говорит, дайте послушать.
Молодой красавец-подполковник, не скрывая того, что бесконечно нравится сам себе, помогая своему громкому голосу резкими отмашками правой руки, вел еженедельную задушевную беседу с вверенным ему отдельным девяносто пятым ордена Красного знамени мостовым батальоном.
…. и особенно это касается старшин рот и всех сержантов рот это тоже касается, едренать. Сегодня во второй роте, капитан Веренчук в отпуске, ладно, но это не означает того, что отменен для второй роты устав, что можно теперь обгадить сифилисом всю казарму. Старшина второй роты, прапорщик Ломейко, это вас дорогой мой касается в первую голову. У вас в сержантском классе грибы скоро вырастут, едренать, у вас там сифилис кругом на полу и за батареями…
Для командира слово сифилис — самое любимое, им он обозначает, пыль, грязь, любой беспорядок в одежде, пище, деловых бумагах:
Капитан Ходько, у вас в раппорте сплошной сифилис!
Майор Рыбин, у вас сзади сифилис на шинели
Прапорщик Васадзе, уберите сифилис на кухне или пойдете под арест
Человек, изучавший психологию по Леонтьеву и сексологию по Cspdfhebs мог бы предположить, что у подполковника Чернова с сифилисом связаны первые юношеские сексуальные переживания. Возможно, что впервые изображение женских половых органов мальчик Саша Чернов увидел в медицинской энциклопедии, в главе, посвященной венерическим болезням, и это произвело на его психику столь сильное действие, что и в возрасте сорока пяти все, что ему не нравилось, хлестко клеймил словом «сифилис».
Еще четыре раза помянув венерическое заболевание и пообещав навести, наконец, порядок, и показать виновным кузькину мать, Чернов закончил говорильню и направился к трибуне. Продрогший насквозь начальник штаба торопливо выскочил с правого фланга и начал, наконец, долгожданное перестроение. У Андрейчика уже порядком замерзли ноги, уши и нос.
Пока Чернов загибал про уставы, Валера с сочувствием наблюдал, как мерзли в строю узбеки, туркмены и киргизы, проклиная, вероятно, и эту Сибирь, и мороз, и Чернова с Устиновым вместе взятых.
Баталь-о-оон!
В походную колону!
Повзводно!
На одного линейного дистанция!
Офицеры управления прямо!
Остальные напра-а-во!
Шагом марш!
Остальные сделали поворот направо, а Валера Андрейчик, вместе с коллегами по штабу отпечатал шаг с левой ноги прямо и только вперед. Хрипло ухнул «Славянку» оркестр одиноких придурков под управлением сержанта Бубенко. Шли бодро — впереди были тепло и дрема. Проходя мимо трибуны и престарелые майоры, и молодые старлеи подтянули животы, расправили плечи и держа равнение на командира, стараясь выше и прямее держать ножку. Каждый вдруг вспомнил, что он не просто штабной бумагомарай — просиживатель бесплатных государственных портков при месячном содержании в 350 р., а военный, орел, надежда и защита Родины.
В теплой просторной комнате, которую занимала батальонная тех часть, и где денно и нощно теперь крепил оборону страны лейтенант Андрейчик, помимо опоздавшего на развод капитана Кедри уже сидел стриженый под ноль рядовой Перец — писарь автотракторной службы капитана Синицына.
Ну, Виктор Петрович не ходит на развод, потому
что он капитан Советской армии, а ты, Перец, считаешь батальонное построение ниже своего хохляцкого достоинства? — с порога начал сердиться Синицын, громко убирая в ящик стола свернутую в рулон портупею и размашисто снимая промерзшую шинель.
Товарищ капитан, вы вчера сами приказали все техпаспорта на списание подготовить, а Смирнова ротный в наряд поставил, мы не успели вчера, так вот я сегодня с подъема сижу доделываю.
Едренамать! Говорили, говорили писарей в наряд не ставить, так…, какой там телефон у Ксендзюка?
День начался. Валерий повесил шинель за шкаф на свой персональный гвоздь и, расстегнув китель, уселся за стол в углу у окна. Предстояло на случай возникновения начальства обозначить p`anrs.
Кто мою ручку взял?
Прапорщик Зиновьев взял.
На хрена она ему — он писать не умеет.
Перец, сгоняй в строевую, принеси ручку, живо!
Виктор Петрович, вы чего это опять опоздали?
Андрэйчик! Карась ты двухгодичный, разве не видишь, что капитан уставши со вчерашнего!
Эта сука Радченко, конечно, затащил меня в «Якорь». Мы уже и так хорошие были, ты понимаешь, карась, ты…
Кедря громко налил из графина воды и смачно выпил весь стакан одним духом, делая при этом страшное лицо.
Так вот, дорогой товарищ лейтенант, капитан Кедря отвечает вам на ваш глупый вопрос… Причем Радченко смылся. Я, понимаешь остался без денег, понимаешь, пришлось тоже смываться, как мальчик, целый капитан советской армии должен бегать от официанта…, - Кедря налил еще один стакан и жадно выпил, тараща красные глаза так, как будто пил соляную кислоту.
Андрейчик, сейчас пойдем в санчасть, расколем доктора на сто пятьдесят граммов.
Кедря придвинул к себе телефон и толстым волосатым пальцем стал нервно набирать по памяти трехзначный номер. Палец дрожал и срывался. С третьей попытки соединение получилось.
Алло! Кто это? Дневальный по КТП? Cлушай, сынок, это Кедря говорит. Что? — Кедря говорю — дерево такое есть, сынок. Что? Да! Так вот, запоминай, дубина твоя киргизская, будет кто звонить, говори что Кедря был и только что ушел в пятую роту. Понял болван? Давай!
Толстый волосатый палец снова крутил непослушный диск.
Что? Как, как твоя фамилия, сынок? Так вот, это капитан Кедря говорит. Что? Слушай, Ткачук, передай своим дневальным, что если будут меня искать, скажи «был». Был и ушел. Куда? В мастерские или на полигон. Понял? Давай, родной!
Цвет батальонной эскулапии, в лице начмеда капитана медицинской службы Мельника, а так же врача батальона старшего лейтенанта Ромашина и врача-интерна лейтенанта Хрищатого сидели в ординаторской с тихой тоской ожидая приезда начальника аптеки. Помятые лица офицеров были исполнены глубокой озабоченности процессом разложения в печени алкоголя принятого вчера вечером здесь же в ординаторской на уксусную, муравьиную, угольную и ряд других кислот. С рассеянным вниманием, лениво покуривая, взирали они на ползавшего по полу с тряпкой выздоравливающего больного Хуйдаралиева, который, сопя и кряхтя размазывал по линолеуму принесенную офицерами грязь.
Лица медиков несколько оживились, когда на пороге появились красномордый Кедря и двухгодичник Валера Андрейчик.
Я же говорил, Кедря в штабе и получаса не высидит прокомментировал появление новых лиц старший лейтенант Ромашин.
А я уже обрадовался, думал, Елисеич приехал, — разочарованно протянул Хрищатый. Офицеры стали пожимать друг другу руки.
Здорово. Привет. Здравия желаю!
Кедря, не снимая шинели, прошагал сапожищами прямо по тряпке и рукам выздоравливающего Хуйдаралиева и со скрипом и стоном уселся на больничном диванчике, контрастируя на белой простыне вызывающе не стерильной шинелью.
О-о-о, наши двухгодичники тоже сегодня с глубочайшего!
Когда же Елисеич, ваш на службу приходит, вы наведете порядок, товарищ начмед!
Прапорщик Никонов по четвергам с утра в госпитале медикаменты получает, должен уже подъехать, если машина не сломалась!
Виктор Петрович, а хотите «промидоли внутримышечною», похмельный синдром лучше стакана снимает.
Товарищ Рюмашин, ваши гнусные предложения оскорбляют звание капитана Советской армии, Кедря всегда был пьяницей, но наркоманом никогда не будет.
Товарищ капитан!
Молчать, карась ты раздолбанный, не называй меня товарищ капитан, называй меня — товарищ забулдыга!
В дверь раздался робкий стук, и затем на пороге появился напуганный своей решительностью рядовой узбек с забинтованной рукой.
Разрешите, товарищ капитан.
Это еще что за клоун тут появился? — повернулся к двери на своем скрипучем диване капитан Кедря.
Я хотел узнать…, товарищ капитан…. Кто принимать будет сегодня? Уже девять часов, там больные собрались.
Капитан Мельник, самый трезвый из всей компании. Изобразив на лице муку и отчаянье махнул солдату рукой, чтобы неприятное раздражающее его видение исчезло:
Володя, сегодня ваш прием.
Какой там прием, Сергей Афанасьевич, фельдшер примет, там все равно одни симулянты, я позвоню Федченко, чтобы выдал всем по таблетке аспирина и отправил в роты. Родине служить.
С улицы послышался шум подъехавшей автомашины, звук хлопающей двери и еще ряд волнующе-радостных звуков, означавших долгожданное прибытие начальника аптеки.
Оживившиеся офицеры, набравшись последнего терпения слушали, как Елисеич отдавал в коридоре распоряжения выздоравливающим больным, разгружавшим прибывшую аптеку.
