- А по какому праву ты, червяк подземный, на мою сестрицу позарился? Даров не носил, сватов не слал, честной свадебкой побрезговал? Да и не назвался, не представился, может, и не царь ты вовсе, а нечисть перекинувшаяся. Не бывать этому!
Посмотрел он на меня и поморщился.
- Я, - говорит весомо, - Кащей Чудинович, подземного царства владыка, еще меня зовут Великим Полозом.
Рассмеялась я ехидно.
- Я себя тоже царевной-лебедью назвать могу, да только крылья у меня не отрастут белые.
Нахмурился гость, топнул ногой и перекинулся в змея огромного, серебряного, сделал круг вокруг костра – а из-под брюха его золото сыпется и каменья драгоценные. Дополз до меня, зубами щелкнул – я от страха пискнула, рукой закрылась. Гляжу – а уже стоит передо мной снова в образе человеческом.
- Ну хорошо, - вздыхаю, - змей ты и есть змей. Но за хвост и пасть огромную, гадкую, сестру любимую отдавать? По какому праву?
- По тому праву, - отвечает уже раздраженно, - девка ты конопатая, злоязыкая, что батюшку вашего от трех смертей я спас. От ножа в драке кабацкой, от огня в доме вдовьем и от зубов волчьих в дороге. И пообещал он мне то, что дороже ему всего на свете. А это дочь его, Марья.
Тут меня обидой и кольнуло. Совсем я никудышная, раз и батюшке Марья дороже всего. Но как теперь старику сердце разбивать, с нелюбимой дочерью оставлять?
- Вот что, - я поленом для острастки помахала, - перепутал ты что-то, хозяин подземный. То ли слух у тебя уж не тот, то ли с пониманием туговато. Любимая у батюшки я, а Марьюшка несчастная дурочкой родилась, все песни поет, почти ничего не говорит, а чуть что - чувств лишается, сам видишь.
Кащей с сомнением посмотрел на Марьюшку, пригляделся - и заулыбался, как блаженный, - и взгляд такой стал у него масляный, чисто как у кота нашего, Тишки, при виде ведра с молоком.
- Ничего, - и аж ладонями одну о другую потер, - то, что немая, мне оно и надо, а за такие…
Я угрожающе махнула поленом.
- За такую красоту, - заменил он слово, - и дурость простить можно. Земли у меня богатые, сокровищ у меня тьма-тьмущая. Привыкнет… Что вам, девкам, еще надо? Нарядов богатых да камней самоцветных отсыпь - сразу ласковые делаетесь.
- Что же ты не женат до сих пор? – невинно поинтересовалась я. – Или нет в подземном царстве девок красивых, что ты к нам за невестой явился? Или все-таки хочешь, чтобы тебя любили, а не каменья твои?
- Девок у нас, - отвечает хмуро, нетерпеливо, - много, да только никто с сестрой твоей красотой не сравнится, аж до моего царства слава о ней дошла. Гляжу на нее - не соврали люди, преуменьшили. Будет мне женой, будут дети у нас красивые.
Вижу, серьезно он настроен, на подначки мои не ведется, на уговоры не реагирует. Еще попыталась:
- Да и как же ты, чудо-юдо, грязью ведающее, собираешься с Марьюшкой моей деток делать? Думаешь, золото ей нервы успокоит? Она же тебя только увидела и сомлела. А ежели без одежды покажешься, так и вовсе преставится.
- Ничего, - повторил этот… червяк земляной и ухмыльнулся, - у меня там сады с яблочками живительными, молодящими, глядишь, тысячу раз помрет, а на тысяча первый привыкнет. А не привыкнет – справлю ей гроб резной, хрустальный, будет лежать там, а я ходить на нее любоваться.
Я как представила бедную Марьюшку в гробу хрустальном, под небом подземным, так жалко ее стало!
- Нет, - говорю зло, - не отдам я ее тебе. Ты с батюшкой договаривался, да меня не спросил, а я сестра ей родная, заботливая. Стеной встану – не отдам!
Он раздраженно отмахнулся, и сжала меня сила неведомая, а чурбан из рук вырвался и, разбрасывая искры, обратно в костер поскакал, как жеребчик. Снова разверзлась земля, взял царь подземный Марьюшку на руки, свистнул, гикнул – и встал перед ним конь-огонь, грива алая, не зубы – клыки острые, не ржание у него – рык звериный. И Кащей, гад подземный, на коня этого прям с места и прыгнул. Унесет сейчас родную мою, где ее искать, как спасать?!!
- Постой! – закричала я в отчаянии. – Возьми меня вместо нее! А он так высокомерно мне:
- А на что ты мне нужна, конопуха? Ты мне под мышку поместишься, я ж тебя и в постели-то не отыщу, - и со знанием дела Марью за зад ее округлый помацал.
- Ах ты ж волчий корм, - выплюнула я в сердцах, - сукин ты сын, тварь ненасытная! Руки убери, похабник, как не стыдно-то тебе!
Он ладонью двинул – и поднялся сарафан мой, в рот мне полез. Замычала я, кляп вытаскивая.
- Да и злая, - посетовал Кащей, пока я с сарафаном боролась, - и языком мелешь, не умолкая. Нет, не нужна мне такая жена.
Я ткань изо рта пока тащила, поняла, что сил у меня супротив полоза этого бессердечного нет, и решила к самому страшному женскому оружию прибегнуть – к слезам. Завыла, в три ручья залилась, за сапог его схватилась. Хороший сапог, дорогой, с заклепками серебряными.
- Возьми, - плачу как можно натуральнее, - не женой, служанкою! Я много умею, - вру и не краснею, только носом шмыгаю. - И места много не занимаю! Могу в собачьей будке спать, только отпусти сестру мою, гад ты земляной!
Он на меня даже с усталым удивлением каким-то посмотрел, сапогом двинул – я на землю села. Сам за уздцы коня тронул, тот рыкнул… И тут я вспомнила, какие нянюшка нам сказки рассказывала, и закричала: