- За выкуп, за выкуп!!! – закричали русалки.
Я достала из кармашка гребень и кинула им.
- Мало, мало, - захохотали они.
А гул уже очень громкий.
Я потянула с себя сарафан, скомкала и в воду бросила. Осталась в одной рубахе нательной да лапотках.
- Вот это дело! – прокричали русалки. – Будет в чем на берег выходить, молодцев сманивать. Ныряй в воду, прячься под лист кувшинки, а мы тебе пузырь воздушный начаруем, дышать сможешь.
Уже лес позади ревет, зарево поднимается на полнеба – ну я с обрыва в реку и сиганула. Сразу на дно ушла, за корягу уцепилась, под лист кувшинки поплыла – и тут ко мне одна из русалок спустилась с пузырем воздушным в руке.
- На, - говорит, - дыши и не двигайся.
Я и замерла. Вижу, конь-огонь к воде подходит, попить наклоняется. И голос царя подземного слышу:
- А не видали ли вы, красавицы, деву тут рыжую да конопатую, на язык несдержанную?
- Не видали, Кащеюшка, - честным хором ответили русалки.
- А если подумать? – говорит. И из карманов подарки достает – и камни самоцветные, и гребни резные. – Я весь лес объехал, в каждую нору заглянул, негде ей быть, кроме как здесь.
А предательницы-русалки с визгом к нему бросились, из-за гребней-камней чуть ли не передрались.
- Ну что? – сказал Кащей. – По вкусу ли подарки мои? Откроете ли секреты?
И тут самая наглая из русалок засмеялась:
- А ежели ты каждую поцелуешь, глядишь, чего и вспомним!
- Ну, - ухмыльнулся гад подземный, - в очередь становитесь.
И начался на берегу такой срам, что я от возмущения чуть на берег не выскочила. Целовал он их смачно, со знанием дела, а русалки-то полуголые, ноги у них призрачные вместо хвостов, только чешуйки кое-где остались. Он их и целует, и наглаживает – а они только хохочут и крепче прижимаются. Развратник, злодей! Я отвернулась, но глаза бесстыжие сами назад косили, а уж щеки пылали так, что вода вокруг вскипеть должна была.
- Ладно, речные хозяюшки, - довольно проговорил этот полоз любвеобильный, - выполнил я ваше желание, теперь и вы меня уважьте.
А русалки загоготали и кричат:
- Женщинам верить – себя не уважать!
И нырк в воду – только вокруг меня хвосты рыбьи замелькали.
Кащей вздохнул так грустно, что мне даже почти жалко его стало, усмехнулся, рукав закатал, в воду вошел – и что-то забормотал. И вода надо мной мостом встала, попадали из нее на дно обнажившееся и русалки, и рыбы, и лягухи испуганные.
- Выходи, - говорит мне и глазищами своими сверкает, - проиграла ты.
А сам на мою рубаху зыркает.
Я волосы отжала, руками мокрую рубаху прикрыла и пошлепала по грязи на берег.
- Воду на место верни, - прошу сердито, - твари речные перед тобой ничем не провинились.
Он вторую бровь поднял, рукой дернул – и встала вода на место, снова потекла рекой.
- Ну что, - а голос грустный, - готовься к смерти, - говорит, - рассвет уж близко.
А я зубами стучу, от холода дрожу и молвлю презрительно:
- Опять хвалишься, чудище земляное? Говорят, от поцелуев добрее становятся, а ты только злости набрался да бахвальства пустого!
А он так наставительно:
- Так вот ты почему такая злобная, белка ты мокрая, конопатая, – веснушки аж сквозь рубаху просвечивают. Небось, и нецелованная еще? – и задумчиво так. – Порадовать, что ли, убогую, перед гибелью…
-Это ты на что намекаешь, охальник? – взвилась я. – Не видать тебе моих поцелуев! От тебя еще и рыбой за версту несет!
В реке возмущенно заплескали русалочьи хвосты.
- Да и не очень-то хотелось, - отвечает, - ты ж не замолчишь, а замолчишь – так укусишь, а укусишь – так отравишь. Да и какая радость неопытную дурочку науке поцелуйной учить? Давай, не трать мое время, ложись на мох мягкий, буду тебя убивать.
- Что-то ты, змей похабный, мне зубы заговариваешь, - говорю, а сама подозрительно на тот мох смотрю – ну чисто перина на ложе. Русалки хихикают из реки, а сам царь подземный рубаху свою с тела тянет, на глаза мои округлившиеся смотрит, насмехается:
- А, может, попросишь сжалиться? За поцелуй, добром отданный, подумаю. Ты не смотри, девка, что озлился на тебя, не боись, буду ласковым.
А глаза так и сверкают, от моей одежды мокрой не отрываются. И хорош же, полуголый, – куда там парням нашим, деревенским!
Я покраснела, на небо посмотрела – а оно сереет. Скоро уже солнце встанет.
- Найди сначала! – кричу. И побежала.
Бегу, бегу, а за мной страх по пятам несется, за сердце щипает, и слезы капают. Неужто не спасу Марьюшку, неужто оставлю ее охальнику этому?
Бегу-бегу, а тут лес-то и кончился, и выбежала я на луг: трава по пояс, роса серебряная, цветы–васильки голубыми глазками на меня глядят: здравствуй, мол, Алена-целительница, рады тебе, кланяемся, кланяемся.
