При жизни Сталина министерства в Москве не гасили огни ночью, в кабинетах бодрствовали до тех пор, пока горел свет в кремлевском кабинете вождя. Только когда он уезжал на "Ближнюю дачу", рабочий день заканчивался во всех верхних эшелонах власти.
Мои родители в браке были счастливы, любили друг друга несмотря на то, что социальное положение и образование у них было разное. Отец происходил из бедной семьи, где было трое детей. Проучился он в школе всего года три. Дед с трудом сводил концы с концами, ловил сетью рыбу в Днепре, кормил семью и продавал улов на базаре.
Дедушка и бабушка со стороны отца не эвакуировались из быстро захваченной Гитлером Белоруссии. Их расстреляли, как всех евреев в местечке. Причем бабушку прятали соседи-белоруссы. Но она не захотела сидеть в подвале и вышла из укрытия. Соседи рассказывали: она не верила, что ее убьют, говорила, немцы такие же люди, как все, она их помнит хорошо по Первой мировой войне, когда они побывали в Речице. Но второй раз, как мы знаем, пришли другие немцы...
Мать моя, Роза Шейндлина, родом из большой состоятельной семьи, где насчитывалось семеро детей. Ее отец служил лесничим, по всей вероятности, получил специальное образование. Под его началом работали лесники, на их попечении находилось главное белорусское богатство - лес. В царской России труд лесничих высоко оплачивался, главным лесничим считался император. Дедушка и бабушка с материнской стороны рано умерли, я их не помню.
Дедушка Шейндлин дал образование детям. Мама окончила гимназию, ее обучали музыке. При советской власти она поступила на юридический факультет Ленинградского университета, получила диплом юриста и работала по специальности в детской консультации и поликлинике. Но карьеры не делала, в партию не вступила.
Фамилия Шейндлиных известна физикам и юристам. Один из братьев мамы, Александр Шейндлин, проявил себя в науке. Его имя - в энциклопедиях, он действительный член Академии наук СССР, Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской и Государственной премий. Академик Шейндлин руководил институтом высоких температур, с его именем связано создание МГД-генераторов.
Другой брат матери, профессор Борис Шейндлин, работал в Генеральной прокуратуре СССР под крылом главного обвинителя на всех сталинских процессах, печально-известного Вышинского. Из прокуратуры ушел в университет, где занимал должность профессора.
Родной дядя матери, Шейндлин, до революции построил трамвай в Самаре, был крупным инженером.
На праздники родня собиралась за столом в нашем доме. Те, кто жили постоянно в Ленинграде, Киеве, приезжая в Москву, останавливались у нас.
* * *
Из родственников важную роль сыграл в судьбе нашей семьи профессор Борис Шейндлин... Волна "Большого террора" накрыла голову отца. Он стал тонуть. Его арестовали в 1937 году вместе с группой высших руководителей Белоруссии. Участь их печальна. Один из них, Василий Фомич Шарангович, первый секретарь ЦК компартии Белоруссии, был судим на показательном процессе в Москве. На скамью смертников он попал вместе с членом Политбюро ЦК ВКП(б), бывшим другом и соратником Сталина Николаем Бухариным. Шарангович расстрелян как "враг народа". По всей видимости, отцу была уготована такая же казнь, только без показательного процесса в Колонном зале: все-таки ранг его был для этого недостаточен.
После ареста отца нас немедленно выселили из квартиры в доме, где мы жили по соседству с руководителями республики. Имущество конфисковали. На руках у матери, кроме меня, годовалого, был мой старший брат Леонид. Маму уволили с работы, брата не принимали в школу, нас приютил брат отца - дядя Абрам.
Спасли отца, как я теперь понимаю, два обстоятельства. Заместитель наркома внутренних дел Белоруссии был его другом. Он вызвал арестованного на допрос и сказал ему: "Что бы с тобой ни делали, не подписывай никаких обвинений против себя. Все материалы на тебя - липовые, но если ты их подпишешь, то они из липовых превратятся в настоящие". То был действительно настоящий друг. Во время допросов он, рискуя собственной жизнью, инсценировал избиения, кидал табуретку, стучал кулаком по столу, кричал, угрожал, но фактически вызывал на допрос с одной целью - поддержать моральный дух отца.
Допросы проводили и другие следователи, они избивали и пытали электрическом током, на пальцах ног содрали ногти. В камере отца продержали примерно год.
Обвинения, которые предъявляли ему, были чудовищны по нелепости. Из разговоров на эту волновавшую меня в молодости тему мне запомнились со слов отца некоторые диалоги, которые велись с ним в камере. То был какой-то театр абсурда.
Следователь:
- Вы записались на курсы "Ворошиловский стрелок". Для чего вы это сделали?
Отец:
- Для того, чтобы научиться хорошо стрелять, если империалисты нападут на нашу страну, умело защищать нашу социалистическую Родину.
- Не лгите. У нас имеются данные, что вы намеревались во время праздничной демонстрации трудящихся 7 ноября забраться с винтовкой на крышу ГУМа и совершить покушение на товарища Сталина.
Вот еще один подобный диалог:
- Ваш первый заместитель на следствии показал, что 1 мая 1937 года вы утверждали, история ВКП(б) переписывается заново. Сталин расходился с Лениным по вопросу о Брестском мире, заявлял, что "мира можно не подписывать". Вы подтверждаете показания?
- Да, но ведь это действительно так было. Товарищ Сталин не скрывает, можете прочесть в его сочинениях: Ленин остался в меньшинстве. Против подписания Брестского мира тогда выступали Куйбышев, Дзержинский и другие видные большевики.
- Какие такие "видные большевики"? Это Троцкий, Бухарин, Пятаков и Крестинский - видные большевики? Те, кто в 1918 году планировали убить Ленина и Сталина, вступили в связь с зарубежными разведками? Значит, вы признаете, что вели антисоветскую агитацию, да еще в первомайский праздник?
- Так то же вечеринка была, обыкновенное застолье.
- Не вечеринка, а попытка сколотить подпольную антисоветскую троцкистскую группировку. Признавайтесь, с кем из троцкистов, находящихся за рубежом, вы поддерживали связь, чьи инструкции выполняли?
Надо было иметь мужество и самообладание, чтобы противостоять напору таких следователей, не поддаться панике, не потерять чувство человеческого достоинства.
Не каждый выносил пытки, побои, голодовки. Редко кто не подписывал протокол допросов, не вовлекал в смертоносную карусель знакомых, друзей, родственников.
Из многочисленных материалов, опубликованных в наши дни, ясно, что госбезопасности были хорошо известны "методы", позволявшие почти со стопроцентной гарантией "сломать" любого, даже самого стойкого. Не только изощренные пытки, но и гипноз, наркотики, психотропные препараты - все это имелось в арсенале НКВД. Если такие средства считались законными по отношению к "врагам народа", то, как справедливо замечает Александр Солженицын, какие моральные принципы могли заставить чекистов воздержаться от их применения?
Из камеры Лубянки, когда отец ждал решения своей участи в минском застенке, Николай Бухарин с сарказмом писал, что "чудодейственные органы" внутренних дел могут превратить в послушную марионетку любого, кто попал в их клещи. Самого "любимца партии", как называли до ареста Николая Бухарина, сломали через три месяца: в его камере непрерывно горел яркий свет. В последних письмах Бухарина, написанных Сталину из тюрьмы, реальность перемешивается с бредом, галлюцинациями.
И все-таки были немногие, кто не сломался, не признал себя виновным, отверг все обвинения. Как правило, их ждала та же участь, что и тех, кто "сознавался", "разоружался перед партией", каялся во всех вымышленных смертных грехах, увлекая за собой в кровавую мясорубку десятки неповинных людей.
Сегодня подчас говорят, что все они, большевики, одним миром мазаны. Что и палачи, и жертвы были людьми одного менталитета.
Трудно быть судьей этим несчастным. Трудно читать последние письма Бухарина. "Что расстреляли собак - страшно рад", - это сказано им о казненных после первого "московского процесса" соратниках Ленина - Каменеве и Зиновьеве. С ними Бухариным пройден весь революционный путь - от подполья до вершин власти в Кремле.
И вот в таких обстоятельствах мой отец не признал вины, устоял под пытками, не пошел на казнь вслед за Шаранговичем и Бухариным. Это произошло не только потому, что он не подписался под предъявленными ему обвинениями. Второе обстоятельство, возможно, сыгравшее главную роль в его судьбе, заключалось в том, что родной брат моей матери тогда работал в прокуратуре СССР. И в деле родственника поневоле задевалась его репутация. Кто-то, видимо, не захотел им пожертвовать. Да и Борис Владимирович Шейндлин из своего московского служебного кабинета, очевидно, мог воздействовать на благоприятный исход "дела" в Минске.
