Да к тому же регламент всегда соблюдаю.
Разрешат пять минут – уложусь ровно в пять.
Да хватило бы, думаю, даже и двух,
Если слово содержит в себе бесконечность
И бездонность. И после короткого «вечность»
Будет слово совсем уж короткое – «дух».
«Здравствуй, утро, ну как тебе нынче светалось?..»
Здравствуй, утро, ну как тебе нынче светалось?
Здравствуй, сойка, ну как тебе нынче леталось?
Мой любимый, ну как тебе нынче спалось?
Разве это не чудо? Всё снова сбылось:
Вновь на свете и лето, и утро, и сойка,
Деревянная лёгкая наша постройка.
«Тихо, пусто – подумала я по наивности…»
Тихо, пусто – подумала я по наивности.
Пригляделась – ого, сколько всяческой живности:
Муравьишек и мошек, жуков, червяков,
Разных крылышек, усиков, глаз, хоботков.
О, какое творится кругом копошение,
Что прямое имеет ко мне отношение.
Я ведь тоже, когда на земле завелась,
Устанавливать разные связи взялась.
Я ведь, стоило мне на земле поселиться,
Тоже стала тревожиться и шевелиться.
Я ведь тоже завишу невесть от кого
И не знаю последнего дня своего.
Так зачем же иду, ослеплённая далями,
И гублю своих ближних своими сандалями.
«Я так любила ночничок!..»
Я так любила ночничок!
Светился у совы зрачок,
И от зрачка шёл свет несильный.
Был под совой прибор чернильный:
Непроливайка с двух сторон
И пресс-папье. Был сладок сон,
Когда сова слегка светилась
В той комнате, где я ютилась,
Где мыши по углам скреблись.
О память, ты ещё приблизь
Картинку и держи поближе
К сове, а то я плохо вижу.
«Никто ведь не должен тебе ничего…»
Никто ведь не должен тебе ничего.
Ты праздника хочешь? Придумай его.
По песне тоскуешь? Так песню сложи
И всех окружающих приворожи.
По свету скучаешь? Чтоб радовал свет,
Ты сам излучай его. Выхода нет.
«А счастье – всего лишь несчастья отсутствие…»
А счастье – всего лишь несчастья отсутствие.
Отсутствие горя. Ну чем не напутствие
Дерзнувшим на тверди земной обитать?
Давайте же редкостным счастьем считать
Возможность дышать во Вселенной, что славится
Вещами, с какими немыслимо справиться.
«Надеюсь, я чувства ничьи не задела…»
Надеюсь, я чувства ничьи не задела,
Когда невесомое платье надела,
Когда, находясь в столь преклонных летах,
Надела воздушное платье в цветах.
Я знаю: не летом, так осенью где-то
Решит на меня наложить своё вето
Создатель, и нечет меняя на чёт,
Меня принимать перестанет в расчёт.
Но я не умею легко относиться
К такому исходу. И в платье из ситца,
В котором мне лет моих точно не дашь,
Упрямо пытаюсь вписаться в пейзаж,
Стать частью опушки иль частью поляны,
Чья гибель не входит в ближайшие планы
Создателя нашего. Что ж, полежу
На травушке мягкой. А там погляжу.
«Быть музыкой. Пусть даже чёрной ноткой…»
Быть музыкой. Пусть даже чёрной ноткой.
Пусть даже еле слышимой, короткой,
Одной из тех, которых целый рой.
Быть чёрной ноткой, хоть тридцать второй.
Быть чёрной ноткой с хвостиком на спинке.
Спроси: «Зачем?» Отвечу без запинки:
«Ведь даже в ней, мгновенной, даже в ней
Метётся тень мятущихся теней.
И в ней крупица волшебства таится,
И чудо без неё не состоится».
«Спасибо, что погода есть…»
Спасибо, что погода есть.
Она ведь есть у нас всё время.
То дождик капает на темя,
То сушь и впору в воду лезть.
Я в среду рада, что среда.
В субботу рада, что суббота.
Мне быть счастливой так охота,
Ну так охота, что беда.
«Молчишь, Боже мой, Ты молчишь…»
Молчишь, Боже мой, Ты молчишь.
Но так, что заслушалась тишь,
Но так, что заря заалела.
Но так, что душа заболела.
«Печальный месяц падающих звёзд…»
Печальный месяц падающих звёзд
И с тихим стуком падающих яблок.
Почти умолкли и щегол, и зяблик,
И происходит темноты прирост,
И плавно погружаюсь в темноту,
Но, слава Тебе Господи, не в ту.
«Утекайте отсюда скорее, несчастные реки…»
Утекайте отсюда скорее, несчастные реки.
Не найдёте вы здесь ни любви, ни заботы вовеки.
Не стремитесь сюда, перелётные, вольные птахи.
Ну зачем вам края, где живут в озлобленье и страхе?
Уходите отсюда деревья, хоть знаю – вам трудно
Вырвать корни из почвы. Но верьте —
в отчизне подспудно
Зреет тёмное нечто. Ведь свойственно краю родному
Коль рубить – то под корень. Коль резать —
то всласть, по живому.
«Вот если пройду по бордюру, с него не сойдя…»
В 1958-м
Вот если пройду по бордюру, с него не сойдя,
То будет всё так, как мечтаю, но чуть погодя.
И он позвонит даже, может быть, через часок,
Лишь надо стараться, чтоб пятки касался носок.
Как трудно держать равновесие и не сойти
С бордюра ни вправо, ни влево, не сбиться с пути,
С пути, на котором я счастье хочу обрести,
Не ведая, что до него мне расти и расти.
«Бессмертной я уже была…»
Бессмертной я уже была.
И не одна, а вместе с мамой
И вместе с той оконной рамой,
Что мама мыла добела.
А смерть – она случалась с тем,
Кто из парадного другого,
И отношенья никакого
К нам не имела, ну совсем.
Ну, разве что, прервав игру,
Глядели мы заворожённо,
Когда автобус похоронный
Неспешно ехал по двору.
«Всё очень просто объясняется…»
Всё очень просто объясняется —
Жасминный куст цвести стесняется.
Он знает – стоит расцвести,
Как тут же я начну нести
Свой вздор восторженный, рифмованный,
Начну в тетрадке разлинованной
Ему сравнения искать,
Словами нежными ласкать,
Перемежая вздохи стонами.
Вот я стою перед бутонами,
А он перед моим крыльцом
Стоит с потерянным лицом.
«Музыку жаль. Ведь она…»
Музыку жаль. Ведь она,
Если никто не играет,
Не напевает её,
От немоты умирает.
Музыку жаль. Ведь она
Столько сказать бы сумела,
Но до секретов её
Нет никому нынче дела.
Музыка, не умирай.
Необходимо дождаться
Тех, кому нужен твой рай,
Чтоб с этим адом сражаться.
«Мгновенье пресветлое в белой панамке…»
На 23 июня, когда световой день
сократился на одну минуту.
1. «Мгновенье пресветлое в белой панамке…»
Мгновенье пресветлое в белой панамке,
О, как оказалось ты в траурной рамке?
Ведь ты – простодушное, точно дитя, —
Пленяло нас, личиком ясным светя.
О, как ты порадовать всех нас хотело!
Ну кто совершил это чёрное дело?
2. «Жасмин осиянный, сверкающий, чуткий…»
Жасмин осиянный, сверкающий, чуткий
Взял знамя из рук убиенной минутки.
Взял светлое знамя и гордо несёт
В надежде, что он нас от мрака спасёт.
Увы, он надежды свои похоронит,
Увянет, осыпется, знамя уронит.
«А если я вдруг пропаду, неужели не станут…»
А если я вдруг пропаду, неужели не станут
Меня здесь искать? Неужели к Нему не пристанут,
Не спросят: «О Боже, куда она запропастилась,
Ушла, испарилась и даже ни с кем не простилась?»
И если Господь им ответит, что годы, мол, косят,
Неужто, смирившись с ответом, искать меня бросят?
«Один хандрит, другой сорит…»
Один хандрит, другой сорит
Деньгами, третий всё кемарит.
А этот – знай себе – парит
И нас стихотвореньем дарит.
И я, как он, парить хочу.
Допью свой кофе и взлечу.
«Четверг пока необитаем…»
Четверг пока необитаем.
К нему мы только подлетаем,
И гаснет окон череда.
Это кончается среда.
И вот уже мы близко вроде
К чему-то, чего нет в природе.
«И если, эту круговерть любя…»
И если, эту круговерть любя,
Я всё-таки уйду, то лишь в себя.
То в тишину свою и глубину,
Закрыв глаза, отважно загляну.
Мне так виднее, право же, видней
Весь тайный смысл скоротечных дней.
«Всё ищешь опору?..»
Всё ищешь опору? Боишься пропасть?
Всё ищешь, к чему притулиться? Припасть?
Напрасно. Напрасно. Незыблемых нет.
Всё зыблемо: почва, и кровля, и свет.
Но знаешь, в чём всё-таки здесь благодать?
Что хрупким друг к другу дано припадать.
И знаешь, что надо, чтоб мир этот жил?
Чтоб хрупкому хрупкий опорой служил.
«Что делаем? Учимся быть…»
Что делаем? Учимся быть.
Что делаем? Учимся плыть.
Ведь наша стихия – не заводь.
Здесь надо умеючи плавать.
То вынырнем, то поднырнём —
До смерти уроки берём.
«А ты непременно себе заведи…»
