И подобных сцен в «Дневнике» было с десятка три. Были там сцены в помещении и на природе, вдвоем и в компании, с вином и без вина, с ласками и без оных.
В общем, первого опыта любовных обхождений Пашка поднабрался через бинокль.
А вот первое возбуждение от прикосновения девчонки он получил на берегу речки, когда соседская Нюрка села на его загорающую поясницу и стала барабанить ладошками по спине. При этом она ерзала своей попкой по Пашкиному заду и приговаривала:
– Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, едет поезд запоздалый.
Пашка сначала почувствовал только неприятное шлепанье по спине, но, через несколько мгновений, Нюркино ерзанье возбудило его так, что чувство неприятности исчезло и осталось только возбуждение.
Улучив момент, когда Нюрка в очередной раз высоко подпрыгнула, Пашка быстро перевернулся на спину, и она села на его напряженный торчок. Вскочив с Пашки, Нюрка в недоумении уставилась на оттопыренные Пашкины трусы, смутилась и, отвернувшись, быстро от него отошла.
Пашка после этого не сразу успокоил свое мужское сокровище, а Нюркино прикосновение ему еще долго вспоминалось.
С этого дня он стал совсем по—другому смотреть на девчонок, стараясь сделать все, чтобы им понравиться, но чаще он засматривался на тех девчонок, которые были значительно старше его.
Одна из таких девчонок, подружка его сестры Наташки и соблазнила тринадцатилетнего Пашку. В теплый июньский день она зашла за Наташкой, чтобы пригласить ее на речку, но в комнате, кроме Пашки, никого не застала.
Она уже собиралась выйти из комнаты, но, посмотрев на Пашку, вдруг спросила:
– Пашка, а ты с девчонками-то целовался?
Пашка посмотрел на Наташкину подругу и, выпятив грудь, уверенно сказал:
– Конечно, целовался.
– А покажи, как ты с ними целовался, – попросила она.
Пашка неуверенно подошел к Наташкиной подруге и, когда та наклонилась, чмокнул ее в щеку.
– Разве так с девчонками целуются, – сказала подруга. Взяв в руки Пашкину голову, она повернула его лицо к себе и впилась своими сочными губами в Пашкины губы.
У Пашки, аж, дух перехватило.
Уходя, Наташкина подруга произнесла:
– Какой же ты шустрый Пашка, учись себя сдерживать, а то как-то уж очень быстро.
В тот раз Пашка не понял смысла слов, вылетевших из уст Наташкиной подруги, но приятное беспамятство ему очень понравилось.
С этого момента ему частенько стали сниться эротические сны, в которых Наташкина подруга и другие знакомые девчонки приходили к нему и доводили его до извержений, о которых он узнавал поутру по невысохшим трусам.
А еще, не найдя общего языка с девчонками, Пашка научился удовлетворять себя сам, используя для этого открытки с красотками. При этом, он разговаривал с ними, как с живыми существами и всячески нахваливал их за красоту и грудастость.
Правда, вредная Ольга, обнаружив открытки, в тайне от Пашки выменяла их на какие-то фантики. Расстроенный Пашка долго не мог понять, куда же подевались его красотки, но через несколько дней вовсе о них забыл.
В общем, к пятнадцати годам половой темперамент Пашки окончательно оформился, и за похотный взгляд ему смело можно было дать лет семнадцать.
А где-то была война
На четвертый месяц Пашкиного пятнадцатилетия началась война, и отголоски ее докатились до маленького сибирского городка. Все призывное население отправилось на фронт, а в городке остались только бабы, инвалиды, старики и дети.
Пашка тоже попытался сбежать на фронт, но военные дяди записали его в разряд детей и посоветовали выбросить из головы невыполнимое желание. Знали бы эти дяди, в какого мужичка превратиться через некоторое время паренек по имени Пашка.
Оставшиеся в городке верили в скорую победу Красной армии над врагом, но наступила осень, а война все не кончалась и не кончалась. На табуретной фабрике стали выпускать ящики для снарядов, а сердобольные женщины, предчувствуя затяжной характер войны, вязали для фронтовиков носки с варежками и отправляли их в сторону фронта.
Авдотья с Ольгой занимались домашним хозяйством, посылали Петру Акимовичу нехитрые посылки и с нетерпением ждали от него хоть какой-нибудь весточки. Двадцатилетняя Наталья с утра до вечера работала на лесозаготовках и уставала так, что, дотащившись до дому, с трудом забиралась на полати и проваливалась в глубокий сон. Утром, наспех перекусив картошки с хлебом и салом, Наталья вновь уезжала в тайгу, чтобы вечером ни живой, ни мертвой вернуться назад.
Первое время Пашка, как мог, помогал матери по хозяйству. Авдотья делегировала ему обязанности по заготовке на зиму дров, и он с рвением приступил к выполнению этой непростой задачи. Благо деревьев в тайге было видимо—невидимо.
Договорившись с хромым стариком Никодимом, у которого была худосочная лошадь, он каждое утро отправлялся в тайгу, а к вечеру тот забирал Пашку вместе с дровами.
Так у Пашки с Никодимом образовался своеобразный кооператив по заготовке дров. Заготовив дрова для себя, они свои услуги стали предлагать окружающим. А спрос на их услуги был большой. Во—первых, потому, что не у каждого хватало времени и сил, чтобы возиться с деревьями, а, во—вторых, лошадей в городке было по пальцам пересчитать.
За их услуги люди расплачивались по—разному: кто деньгами, кто продуктами, а кто и натурой.
Что касалось Никодима, то натура ему была вовсе не нужна в силу его возраста, поэтому всю причитающуюся натуру Пашка стал брать себе. И это ему все больше и больше нравилось.
Удовлетворенные женщины были благодарны Пашке вдвойне. Вот малец, так малец, и дровами обеспечил, и кой—чему не дал зарасти. А некоторые из них так приросли к Пашке, что времени на всех у Пашки не стало хватать.
Правда, были и курьезные случаи, когда Пашка не справлялся со своими натуральными обязанностями, отчего настроение его резко портилось и, чтобы его поправить, он стал пропускать во внутрь стаканчик, другой.
На нескольких курьезных случаях стоит остановиться отдельно.
Под самый конец осени заготовили наши кооператоры дровишки для тридцатилетней медсестры Анфисы. Прожив свои тридцать лет, она до войны так замуж и не вышла и теперь жила одна в маленькой комнатушке недалеко от больницы, в которой работала.
Вот к ней-то и пришел Пашка после заготовки дров.
Маленький столик был накрыт Анфисой по случаю встречи совсем даже неплохо. На столике дымилась картошка в мундире, стояли тарелка с солеными огурцами и помидорами, открытая банка шпрот и бутылка медицинского спирта, все-таки Анфиса работала не где-нибудь, а в медицинском учреждении.
Как ранее отмечалось, Пашка уже пробовал на зубок некоторые виды спиртного, но вот чистого спирту еще никогда не пил. Это обстоятельство и сыграло с Пашкой злую шутку.
Выпив за знакомство по одной, причем Анфиса при этом только пригубила из стакана, они выпили по второй. А после второй голова у Пашки стала медленно кружиться. Он попытался привстать, чтобы обнять Анфису, но вместо этого завалился на кушетку и провалился в глубокий сон.
Утром он проснулся с тяжелой головой, пересохшим горлом и расстегнутой ширинкой.
В комнате не было никого, а на столике стоял стакан с молоком, и лежала записка, написанная карандашом. В записке Анфиса просила его хорошенько закрыть за собой дверь, а ключ положить под коврик. И больше ничего.
Во время чтения записки по Пашке пробежала такая волна стыда, что он быстро протрезвел и, даже не попробовав молока, выскочил на улицу. Только глотнув свежего воздуха, он полностью пришел в себя и быстрым шагом направился в сторону своего дома.
С этого момента он стал стороной обходить дом, в котором жила Анфиса, но с Анфисой ему в дальнейшем пришлось встретиться еще не один раз.
В другой раз Пашка пришел в гости к сорокапятилетней учительнице местной школы Альбине Витальевне. Помня о том, как он совсем недавно оконфузился у Анфисы, Пашка слегка пригубил ежевичной настойки и, закусив ее сладким пирожком, испеченным по этому случаю Альбиной Витальевной, приступил к своим любовным приставаниям.
Когда он стал снимать с Альбины Витальевны белую блузочку, она захотела выключить свет, но Пашка уговорил ее этого не делать и продолжил раздевание при свете. В процессе раздевания он так возбудился, что готов был вонзить свой торчок даже в прорезь грудей, но, сорвав с нее лифчик, на одной из грудей увидел большущее родимое пятно, усеянное густым волосяным покровом. При виде пятна его возбуждение как ветром сдуло. Уж, как только ни пыталась Альбина Витальевна поднять Пашкин торчок, тот никак не хотел возбуждаться. Так, промучившись с торчком часа два, Альбина Витальевна оставила тщетную попытку возбудить Пашку и не совсем вежливо попросила его убираться домой.
