Как показано в главах 3 и 4. политические мифы следует рассматривать как со стороны их создания, так и со стороны восприятия, принимая во внимание то, что создатели (или пересказчики) мифов обычно являются в то же время и их адресатами. Некоторые теоретики подробно рассматривали вопрос о сознательно поставленных пропагандистских целях, которые сыграли большую или меньшую роль в появлении политических мифов. На этом же сосредоточивали внимание те исследователи, в задачу которых входило освещение реальности, стоящей за тем или иным мифом. Другие ученые относят веру в политические мифы за счет некритического к ним отношения и коллективного самообмана. Моя позиция основывается на следующем тезисе: нам не могут быть известны как подлинные намерения мифотворцев, так и истинные мысли тех людей, которым полагается в эти мифы верить; можно лишь строить сколько-то правдоподобные предположения, основанные на свидетельствах о словах и поведении создателей мифов и их аудитории. Конечно, можно привести множество примеров заранее просчитанной пропаганды, но даже в этих случаях настоящие мотивы и подлинные убеждения пропагандистов могут быть неочевидны. Равным образом, при определенных обстоятельствах, способствующих иррациональному поведению, кто-то может намеренно внедрять скептицизм и неверие. Тем не менее, часто оказывается возможно взглянуть на те или иные случаи под разными углами и прийти к разным объяснениям. Более того, разговор о том, что считать рациональным и иррациональным, предполагает скорее использование нормативов, а не объективных категорий познания, с которыми привыкли иметь дело теоретики. В данном вопросе я стою на позициях непредвзятости и призываю к самому пристальному вниманию к социальному контексту, в котором распространяется политический миф.
Также я возьмусь утверждать, что наряду с проблемой веры следует рассматривать проблему неверия. В области священной мифологии современные исследователи отошли от высокомерного, этноцентрического подхода, практиковавшегося в прошлом. Тогда как в обыденной жизни сказание, верование, именуемое мифом, встречает негативное отношение, современная наука стремится подходить к нему нейтрально, без резких суждений. При рассмотрении отдельных мифов, мифологий было бы правомерно поднять вопрос об истине и вымысле, но в целом принято считать, что миф – это нечто священное для общества, которое в него верит. Исследователи политического мифа, склонные придерживаться подобной модели, также видят истинность мифа лишь в том, что его считает истинным верящая в него социальная группа. С точки зрения чистой логики это разумный подход. Но не стоит закрывать глаза на то, что утверждения, принимаемые за истину одним сообществом, могут восприниматься как миф (в негативном смысле) теми, кто к этому сообществу не принадлежит. Коль скоро политический миф определяется как носитель идеологических функций, то утверждаемые им посылки, ценности, устремления могут оказаться неприемлемыми для тех, кто придерживается иной идеологии. Посему вопрос об истинности мифа оказывается непростым.
Проблема отнюдь не сводится к рассмотрению излагаемых в мифе событий. Конечно, можно спорить о том, произошло ли на самом деле то или иное событие. Противники мифа могут сказать, что некоторые (или даже все) изложенные события не имели места. С другой стороны, могут возникнуть споры о том, не были ли некоторые существенные факты выпущены рассказчиком (случайно или намеренно). Однако какие факты считать существенными – тоже вопрос спорный, равно как и вопрос о том, как описаны события и какие взаимосвязи между ними устанавливает рассказчик. В любом случае, рамки рассказа заставляют рассказчика проводить отбор информации, и какая-то ее часть неизбежно опускается. Степень подробности рассказа, его акцентированность показывают, каким событиям отдается предпочтение.
К тому же само построение изложения производит определенный эффект, равно как и выбор слов, и подбор синтаксических конструкций. В этих сферах мы также можем обнаружить степень значимости фактов и сделать вывод, к которому хотел подвести нас рассказчик. Иными словами, вопрос фактической точности – это лишь одна сторона более широкого вопроса: в какой интерпретации подаются политические события и какое значение им приписывается. Исходя из этого соображения, я буду использовать слово «истинное» не только в значении «достаточно достоверное в отношении важнейших (в глазах тех, кому изложение адресовано) фактов», но и «достаточно достоверное в отношении интерпретации фактов, взаимосвязей между ними и достаточно точно отражающее их значение». Соответственно, слово «неистинное» будет иметь противоположный смысл, хотя, принимая во внимание сложность предмета, более точно было бы применить формулу «существенно искажающее».
Главы 5 и 6 посвящены вопросам формы повествования. В некоторых имеющихся теоретических трудах повествовательная форма вовсе не принимается во внимание. При таком подходе к политическому мифу последний рассматривается как особый тип веры или теории, а способы распространения этой теории в расчет не берутся. Я же считаю, что при сколько-нибудь широком бытовании некоего убеждения следует изучать и слова, в которые это убеждение облекается, – наряду с социальными и историческими обстоятельствами бытования данного убеждения. Без такого анализа слишком легко заключить, что то или иное слово, фраза, формулировка используются в неизменном виде и им в любой обстановке придается одно и то же значение. Таким образом, понятие политического мифа сводится к поиску «иррационального», «иллюзорного», во всяком случае, «искаженного» восприятия политической реальности; следовательно, упомянутая научная школа не столько изучает, сколько критикует идеологии. Разумеется, в этом нет криминала. Но зачем примитивизировать теорию, тогда как можно – и более плодотворно – рассматривать политический миф и идеологию как два различных, хотя и взаимосвязанных, феномена?
Большинство исследователей, определяющих политический миф более строго, включающих в свои определения повествовательный критерий, при этом не очень углубляются в последствия, которые влечет за собой такой подход. И в этом случае мы сталкиваемся с упрощенным, слишком кратким изложением сложных вопросов (если изложение вообще имеет место). Поэтому представляется особенно полезным найти в работах теоретиков описание родовых черт мифологического повествования и сопоставить их с чертами повествований иного рода. Точнее говоря, следовало бы обратить внимание на взаимозависимость пересказа мифа и научного доказательства в политической области. Помимо этого, нелишним было бы уделить особое внимание формам идеологической маркированности повествования, поскольку она напрямую связана с придаваемой тем или иным событиям значимостью.
И тем не менее, рассматривать исключительно словесные формы мифотворчества значило бы обеднять выстраиваемую модель. Мы постоянно имеем дело и с визуальными образами, обрамляющими изложение мифа, – застывшими или меняющимися. Более того, часто нам приходится встречаться с предметами, возрождающими мифы в нашей памяти в невизуальной форме. В главе 7 будут рассмотрены эти социальные явления. Конечно, соображения времени и места принуждают меня сосредоточиться на статичных образах; мобильные образы потребовали бы фильма (особенно если принять во внимание роль телевидения в сегодняшней политической информационной технологии), сценарий которого мог бы вырасти в отдельную книгу. Разговор о зрительных обращениях и отсылках к мифам естественно приводит нас к размышлениям о прямых и косвенных отношениях между политическим мифом и политическим ритуалом.
Одна из претензий, которые можно предъявить к литературе о политическом мифе, состоит в следующем: в ней не дается тщательного анализа целых текстов или хотя бы существенных их фрагментов. Хотя рамки настоящей книги ограничивают меня, в главах 8, 9 и 10 я рассмотрел три примера мифотворчества. Все они относятся к либеральной традиции (либеральной в формальном понимании этого слова). Первый из них – знаменитая речь, произнесенная в 1946 г. генералом Шарлем де Голлем, руководителем французского Сопротивления и главой Временного правительства Франции с лета 1944 г. до начала 1946 г. Эта речь считается одним из важнейших этапов политической карьеры де Голля. В ней были сформулированы принципы государственного устройства, сделавшие генерала главой оппозиции правительству Четвертой республики. Именно на этих принципах основывалась Конституция Пятой республики, принятая при ее основании в 1958 г. Эта речь является замечательным примером того, как изложение мифа сочетается с идеологической концепцией. К тому же она была произнесена в таких обстоятельствах, которые рельефно показывают, как ритуальная символика способна усилить воздействие слова.
