All this club
Слева — руки, пухло и бело лежащие рядомна белом и черном клавиатуры рояля.В центре — обняли толстую женщину без головы, а с головкой на шее, длинной, худой.За барабанами третий — недвижим, как тот, пианист, и другой, с контрабасом.Никогда не услышишь, как быстро и нервно играли.Никогда не увидишь, как быстро и нервно играли.Ну, а ты? Ты осталась за кадром.Впрочем, вовсе не ты, а другая — та, что никогда не могла быть тобой.
Грузовик
Лысая голова пронеслась над верхним краем забора, мелькая среди листвы.
In memoriam
Чай дымится неловкой иллюзией достоверности: седые пряди вьются, имитируя испарение, с виртуальной неистощимостью появляясь из ниоткуда и в никуда исчезая — в полосе солнца, среди пылинок.
Пробуждение
В ложной памяти снаумирали младенцы, что никогда не рождались,в микрокосмической памяти снавспомнил я, что убил, отказавшисьубить,в телескопической памяти снатак беззвучно кричали,так громко кричали кометы,не по белому черные, круглыеноты любви.
Разворот
Серое небо. Земля. Послышался шум мотора. Слева появилась машина и, шурша шинами, объезжая ухабы, медленно проехала к шоссе. Прошла минута. Вновь послышался шум мотора. Слева появилась машина и, шурша шинами, объезжая ухабы, медленно проехала к шоссе. Прошла еще минута. Вновь послышался шум мотора. Слева появилась машина и, шурша шинами, объезжая ухабы, медленно проехала к шоссе. Прошло чуть больше минуты. Вновь послышался шум мотора. Слева появилась машина и, шурша шинами, объезжая ухабы, медленно проехала к шоссе. Чуть поодаль, за густым бурьяном на той стороне, скрипнула невидимая калитка. Появился мальчик лет десяти на вид; постоял, держа руки в карманах пыльных штанов, попинал камешки и ушел обратно. Скрипнула калитка.
Пауза
Дверь, ударившись о стену, скрипящими рывками силилась начертить окружность, но замирала почти сразу. «Молния» издавала короткий глухой взвизг; он переминался разок-другой, расставлял пошире ноги и терпеливо ждал, бессмысленно поглядывая вокруг себя и время от времени задирая голову к потолку.
Море в городе
Ночью — макияж из разноцветного электричества. Днем — текучие разводы, синим по голубому. Опрокинутый очерк домов вдалеке, мягко закрашенный серым. Это — рассвет.
История одного
Было время, и огорожен, таен был сад. Стало время, и сад стал площадью, поменял пол и раскинулся прихотливо, как вода утекая к морю промеж домов.
80-й. Начало зимних каникул. Отец купил акварельные краски. Чугунное литье коробит бумагу и расплывается черным пятном. 11-й (шестьдесят девять лет прошло?). Я сканирую фото, я кликаю Corel — или это дождь за окном размыл знакомый пейзаж?
Немного об электричестве и архитектуре
Черный обрез коридора молчит ожиданьем.Арка прерывно растет на глазах, желтизнойпредварив возвращение тьмы.Десять белых минут мне осталось.
Небоскреб
Зеркальная поверхность вбирала в себя небо, облака, пролетающих птиц. Стена обрывалась внезапно и казалась театральной декорацией, за которой — ни комнат на девяноста этажах, ни лифтов, ни сотен людей в комнатах и лифтах, — а только опять небо, облака и птицы.
Еще одно камерное впечатление
Пламя пронеслось по окнам домов на той стороне бухты. Стало темно, и огромная луна уставилась на море, подсвечивая себе путь по воде. Нажатие кнопки плавно стягивает к невидимому горизонту и луну, и город, вставив сбоку стеклянно мерцающий образ компьютера у меня за спиной.
Ветреный закат
Тень от белья плясала в нереальной трехмерности реально двухмерной стены. Потом вдруг сжалась, повернулась, дернулась вверх и исчезла. Окно снова закрыли.
Перемена декораций
Театральный задник (чудо анимации: синева до горизонта, бегущие волны — все как настоящее) с каждым моим шагом по уже мокрому песку выгибается навстречу дугой — и вдруг оказывается настоящим морем. Вернее, просто соленой влагой, обступившей тебя со всех сторон, передавшей роль иной реальности — берегу: песок, очередной автобус ползет вдали, куча тел, среди которых я со странным чувством (словно в случайном документальном кадре) вдруг узнаю тебя.
Мыльница&photoshop
Вдоль небесного краяЗакручено в центрДва дерева тянут друг к другу рукиИли обрубки, ошметки того,Что можно назвать руками;Я нажму пару кнопок —И будет японский пейзаж,И уродливый горб вдруг покажетсяИзыском кисти,И окажется девственно белой полоска,Небольшая полоскаКровавой зари.
НОЧЬ
Высокий сутулый фонарь посеребрил крону тополя. Черный застенчивый силуэт.
ПРАХ
На самом дне, под кучей остального сора, лежал сигарный пепел. В кромешной темноте он стлался по черной лакированной, кое-где с царапинами, чуть вогнутой поверхности. Бумажные катышки, всего семь штук, взрыхляли серые хлопья, создавая холмы и ущелья на всем этом рыхлом пространстве, черными же лакированными боками замкнутом в правильный круг. Немелко изорванная копирка случайными неровными сводами создавала тот мрак, в котором находились пепел и бумажные катышки. А на липких, со следами крупного неровного почерка кусках — опять лежал пепел; но уже другой, от слабых сигарет. Конечно, только м-р Ш.Холмс мог бы заметить разницу — но в этом и нет нужды. А вот окурков не было. Полускомканный листок белой простыней накрывал черно-серые груды — и потому здесь было уже светло, хотя и не видно ничего, что снаружи. Тем же почерком написанные двенадцать строк заканчивались одинаковыми слогами. Строчки смотрели вовнутрь, лирически подсинивая сонную белизну пепельно-простынной ауры. А поверх листа были раскиданы бледно-желтые надломанные бревнышки с несожженными коричневыми головками. С оборота тоже было что-то написано — изогнувшийся край листа отражал в настольном зеркале завершение фразы, написанной уже другим почерком. выше — висела люстра.
Упражнение на тему
На самом дне, под кучей остального сораСигарный пепел с острыми обломками забораСпичечного стлался вперемешку в темноте,Взрыхленный лоскуточками бумаги, в немотеПокрытыми колонной равнодлинных строчек.Затылок каждой одинаков, укороченПо строгим правилам устава стихотворной службы,А сверху слабых сигарет окурки — знаки дружбыНедавней, а может быть, и страсти, но потухшейВероятнее всего. И может, жизни лучшейНе будет больше в жизни никого из тех двоих.Случайно (или нет) оставленный мирок притих…
Туннель вагоны
всасывал в себя, как ненасытный зверь, как макаронину — любитель макарон.
Философское
Цепочка кораблей, один больше другого, но в остальном очень похожих, второй день неподвижна в бухте. Словно кто-то развернул и смотрит кинопленку на свет. Призраки прошлого, улика в пользу Зенона. Вечерами лампочки на оснастке превращают «Прибытие корабля» в «Утопление картинной галереи». Неужели бухта так мелка?
Жара
Вертикальные матерчатые жалюзи с равномерным кокетством поводят плечами, словно женский хор из русской фольклорной деревни. Прямо перед кондиционером беззвучная песня убыстряется до танцевального ремикса.
Из картинок в календаре
Снаружи — сорок по Цельсию,горячий асфальт мешает мираж и реальность,в ближайшем «вокруг» — кондиционная офисная суета,не пробившаяся сквозь блаженную немоту фотографии.Заморожен папоротник на сколотом льду,заморожен в как бы компьютерной красоте,и сколотый лед обрывается черной дырой,и в черную дыру — нет, не уйдет ничего,потому что хочу избежать затертых метафор,потому что двадцать восьмое, и уже не успеет,и календарь, равнодушно листающий дней череду, —череду нереальных реалий —сложит в месяцы дни, и в месяцы —но я же сказал, что хочу избежать затертых метафор,даже если они столь уныло верны.Столь ужасно верны.
Ненужные тайны (воспоминание #2)
Чернота проносится за окнами. Рассеянно скользящая по крашеному стеклу рука замирает так же рассеянно, мгновением позже к этому месту приникает ставший невидимым глаз. Рука, отвернутая чуть назад, складывается в довольно случайный кулак с неслучайно выставленным большим пальцем. Еще два подростка встают и подходят, их товарищ уступает им. Свой восторг они выражают тем же образом. Поезд замедляет ход и останавливается, внутри непрозрачной плоскости мрамора одновременно замедляет ход и останавливается еще одна пара светящихся фар, выдающая двойника.
