-Почему ты не сказала мне, что голодна?- спрашивает он и приближается ко мне, подталкивая меня к неудобному металлическому стулу, а сам ныряет в недра холодильника и начинает метать на стол все, что попадается под руку. Я уже сбила первый голод и сейчас с любопытством наблюдаю за его действиями.
- На ночь нельзя есть всякую гадость - говорит он, намазывая на хлеб тонкий слой золотисто - желтого, моментально оплывающего масла. Я зачарованно наблюдаю, как скользит мужская рука с зажатым в нее ножом, заполняя хлебные поры. Он дергает банку с красной икрой за кольцо на крышке, как будто выдергивая из гранаты чеку, и наваливает оранжево - красные рыбьи яйца сверху на бутерброд. Стыдно признаться, но я никогда не пробовала икры. В нашем доме изыски не признавались. Икра взрывается на языке горько - соленым салютом, поначалу не очень приятным, но все более притягательным с каждым куском поглощаемого лакомства.
- Вкусно - мычу я и ем не чувствуя сытости, периодически поглядывая на ополовиненную банку.
-Ешь спокойно - она вся твоя. Завтра еще купим, если захочешь. А теперь - спать! - Командует он и скрывается в темноте спящей уже квартиры.
Я засыпаю. С набитым животом это получается легче. Даже в доме, где я провела всю свою жизнь, я не могла так расслабиться. Никогда. Мать выгнала меня месяц назад. Ее очередной ухажёр решил, что имеет право не только на нее и в первый же день полез мне под юбку. Угадайте, кому поверила любящая мамочка?
-За что ты так со мной - буднично, без эмоций спросила я?
-Просто, не люблю - спокойно ответила она и плотно закрыла дверь за своей, не нужной, не любимой ею дочерью. Милая моя мама, я тоже больше не могу любить тебя. Отболело. Но почему же тогда так свербит в груди, когда я вспоминаю твои редкие неумелые поцелуи в мою макушку, твой нежный сливочный запах? Возможно это моя вина, что ты так и не смогла полюбить меня.
Он
-Пойдем - говорю я ей утром.
- Куда? - Спрашивает она голосом лишенным всякого интереса.
- Купим тебе, чего - нибудь.
- Зачем?
Впервые в жизни вижу такую отрешенность у женщины, которой предложили шоппинг. Она идет рядом со мной по улице, настолько близко, что я чувствую ее дыхание, вырывающееся паром изо рта. Куртка на ней, явно не по погоде - тонкая, со свалявшимися от стирки комьями синтепона внутри. Она ежится от холода и явственно дрожит. Я стараюсь не отставать от нее, а она, почти, бежит, желая поскорее попасть в тепло. В магазине она теряется, бегает взглядом по полкам, пугаясь ценников. В конце - концов, ее глаза останавливаются на бесформенном, словно уже ношеном свитере и дешевых Китайских джинсах. Я тону в омутах ее глаз, которые словно ищут моего одобрения. Можно? Тебе можно все кроме этих мерзких, недостойных тебя тряпок, которые ты судорожно прижимаешь к груди. Я разжимаю ее пальцы, в попытке забрать у нее это убожество но, в конце концов, сдаюсь и оставляю выбранные ею вещи. Она словно хвостик ходит за мной по магазину и следит, как я выбираю для нее одежду - белый пушистый пуловер, качественные дорогие джинсы и бежевое теплое пальто, к нему шапочка и перчатки. Она, словно не веря, берет все это богатство и исчезает в примерочной. Я, нетерпеливо, скребусь в дверцу кабинки, желая поскорее увидеть ее в обновках и не дождавшись ответа заглядываю. Она стоит в одних джинсах, сидящих на ней, как влитые, и замызганном бюстгальтере. Боже, как ты допустил, что б один из твоих ангелов надел на себя такое убожество. Взгляд упирается в лямку, проходящую по центру острого плеча, заботливо зашитую уже много - много раз, судя по многоцветью ниток. Я вижу как ей неудобно, как она прикрывает рукой позорную полоску ткани. Бегу в зал с бельем, слава Богу, он есть в этом магазине, хватаю вешалки с лифчиками, трусиками самого маленького размера, игнорируя огромные кружевные парашюты. Но даже белье маленького размера ей велико. Она, не стесняясь, меряет его прямо при мне, вертясь перед огромным зеркалом и, наконец, выбирает простой хлопчатобумажный комплект, более и менее подходящий ей по размеру. Прошу продавщицу завернуть еще несколько таких же, и, под улыбки продавцов, мы покидаем торговый зал, нагруженные пакетами, как караванные мулы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
-Хочешь, есть? - Спрашиваю я, видя с какой тоскливой завистью, смотрит она на людей, жующих гамбургеры. Легкий кивок головы. Кто придумывает стулья для этих харчевен? Жесткие и неудобные - они больше похожи на пыточные орудия, придуманные шутником инквизитором в пароксизме веселого безумия. Она не замечает неудобств, с удовольствием вгрызаясь в ватную, искусственную булку.
- Зачем все это?- Спрашивает она - Я не рассчитаюсь с тобой.
- Я от тебя ничего и не хочу.
-Ты настолько богат, что бы делать подарки первой встреченной тобой на улице дворняжке?
-Я не настолько беден. - Ухожу я от ответа. Слово дворняжка больно режет слух. Нет, она не дворняжка - чувствуется в ней аристократизм. Во взмахе руки, повороте головы - что - то неуловимо - притягательное. Необъяснимое.
-Тебе плохо не будет?- Спрашиваю я, с интересом и удовлетворением наблюдая, как она впихивает в себя уже четвертый гамбургер, запивая его огромной дозой коричнево - пенящейся, но очень вкусной химии. ”Куда там помещается то все?’’- Мелькает мысль в моей голове. Она прекрасна - сидит и сыто щурится, раскраснелась и явно засыпает.
- Когда тебе исполнилось тебе восемнадцать? - Спрашиваю.Вчера - Односложно отвечает она - Пошли домой. Мы медленно идем с ней по улице, держась за руки. Она идет неспешно, степенно подставляя лицо холодному зимнему солнцу. Теперь ей не холодно.
Она
Странный. Столько денег выкинул, я того не стою, хоть на изнанку вывернись. Интересно, чем он занимается? Из какого источника черпает свое благосостояние? Вернулись - заперся в комнате и вот уже три часа стучит по клавиатуре. Скучно. Слоняюсь по квартире, стараясь не шуметь. Библиотека у него, что надо - высокие, набитые книгами деревянные полки, пахнущие пылью и старой бумагой, на которых соседствуют совсем старые и новые изданья, любовно расставленные по алфавиту. Беру первую попавшуюся книгу. Она новая, но зачитанная. Это видно по залапанной пальцами цветной обложке и завивающимся страницам, которые часто переворачивали пальцы - такие книги самые лучшие, хранящие в себе переживания людей прочитавших их. Любовь к чтению привила мне бабушка. Именно она научила меня выбирать среди книг вкусные, пахнущие человеческими эмоциями истории. Мама часто отдавала меня ей. Сразу, как только находила очередную любовь. Она бросала меня возле двери в маленькую бабушкину квартирку с пакетом в руках, в котором лежали плюшевый мишка, со свернутым на бок носом и смена трусиков со смешным принтом, моими любимыми. Бабушка смотрела вслед своей дочери, гладила меня по голове мягкой, теплой рукой. ” Непутевая”- вздыхала она, качая головой, а потом вела меня на кухню и кормила пирогами с капустой. ”Несчастная”- шептала она, глядя на меня, за обе щеки уплетающую пирог. Бабушка работала в школе, учителем Русского языка и литературы и что - бы я, не мешала ей проверять тетрадки, она просто совала мне в руки книгу, справедливо полагая, что от книги мне будет только польза. Я любила эти тихие вечера, наполненные тиканьем часов и скрипом бабулиного карандаша в тетрадях учеников. ” Двоечники”- беззлобно ворчала бабушка, до безумия любившая своих учеников. Они платили ей тем же, пронзительно любя и помогая ей до самой ее смерти. Они и похоронили ее, в один день, собрав сумму для царских проводов моей любимой бабушки в последний ее путь. Я стояла у края могилы, в которую вот-вот должны были опустить, единственного, родного мне человека. Единственного человека, которому я была нужна. Мать на похороны не явилась. Бабушка говорила, что книги это маленькие жизни, которые мы проживаем, читая их. Бабушка прожила большую жизнь, оставшись в воспоминаниях многих людей светлым пятнышком чистой любви, которую она беззаветно раздаривала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Из раздумий меня выводит его голос, доносящийся из соседней комнаты. Он говорит по телефону, яростно споря с кем то и снова печатает. Спустя еще два часа дверь открывается, выпуская его из наполненного сигаретным дымом плена комнаты. Под его глазами залегли усталые тени. Он садится передо мной на пол и упирается горячим лбом в мои колени, но этот его жест не выглядит пошло. Скорее у него это получается целомудренно, как у ребенка, прижавшегося к матери и ищущего поддержки после тяжелого школьного дня.
