Из нас двоих я всегда одевалась лучше. Даже сегодня, несмотря на то что я только один раз выходила из дому, чтобы посетить встречу Юношеской лиги, на мне была бледно-голубая юбка из тафты по колено, которая колыхалась при ходьбе и струилась от моей талии, как цветок. Надевая красивые вещи, я чувствовала уверенность в себе.
Все, что я сделала, – так это наклонилась и прикоснулась к краю ее рубашки, Джоан тут же закатила глаза.
– Я думаю, ты хочешь предложить распрощаться с этой рубашкой. Можешь отправить ее на кладбище одежды.
Она поставила свой мартини на маленький хромированный столик из стекла, который я купила специально для напитков, сложила руки за головой и потянулась. Движения Джоан были грубоватыми. Ее жесты не были аккуратными. Она оглядела гостиную, но не смотрела на меня. Ей было скучно.
– Где Томми? – неестественно-веселым тоном спросила она, чем совершенно сбила меня с толку. Может, Джоан и не было скучно. Затем я заметила, что ее выразительные карие глаза слегка припухли.
Она увидела, что я пялюсь на нее, и подняла брови.
– Что? У меня в зубах застряла курица? Я сегодня снова ела энчиладос с курицей у Феликса. С салом. Очень скоро я и сама стану энчиладос… – Она умолкла и начала теребить свое колено.
– У тебя все в порядке?
– Ты уверена, что больше не осталось тортильи? – спросила она, будто пошутив. Она разомкнула губы, обнажив ровные белоснежные зубы. На секунду я забыла, о чем меня спрашивала Джоан, и то, о чем ее спрашивала я.
– Томми? – снова спросила она.
Я позвала Марию. Она появилась через секунду с маленьким темноволосым Томми на руках. Мария была нашей горничной, но и помогала с Томми. Женщины из нашего круга удивлялись, почему я отказываюсь от дополнительной помощи, почему не найму няню для Томми, и хотя я беспокоилась, что они могут подумать, что у меня нет денег на няню для Томми, я не хотела никого нанимать. Я держала Томми подальше от чужих, даже от чужих, нанятых мною, – мне так было спокойнее.
– Он уже ходит, – сообщила я. – Томми, иди поздоровайся с мисс Джоан.
Если бы Томми начал говорить, то его первое слово, скорее всего, было бы испанским, а не английским, из-за Марии. Мы с ней общались на смешанном языке жестов и отдельных слов.
Служанки, с которыми выросли мы с Джоан, практически все были темнокожими, кроме нескольких, со смешанной кровью. Большинство слуг в Ривер-Оукс все еще были темнокожими, видимо, они были потомками того, старшего поколения, но лично я очистила бы Хьюстон ото всех, кто не напоминал бы мне Иди.
Томми посмотрел на меня, а затем вытянул руку, чтобы поздороваться с Джоан. Ему было уже три года, а он все еще не промолвил ни единого словечка. Он любил Джоан. Он много что любил: воду, собак, горки. Книгу о летающей обезьяне. То, как я похлопывала его по щечкам, а затем целовала их – сначала левую, а потом правую. В конце концов, то, как я по вечерам укладывала его спать. И все же иногда я – надеюсь, что только я, – замечала какую-то пустоту в его взгляде, рассеянность.
Джоан пересекла комнату тремя большими шагами и забрала Томми у Марии.
– Ну зачем же ходить самому, когда тебя носят? – напевала она, поправляя ему воротник и приглаживая его красивые каштановые волосы назад.
Я любовалась ими и была счастлива. Джоан и сама выглядела более счастливой. Легко быть счастливой с Джоан. Мой муж, Рэй, как и всегда, был в своем офисе в центре. Но он скоро вернется, а чуть позже, после того как мы с Джоан переоденемся, а Рэй наденет что-то поудобнее, мы поедем в город. Сегодня мы будем ужинать и пить коктейли в Ирландском клубе. Будут танцы, шутки и всеобщее веселье под действием шампанского. Куда бы Джоан ни шла, напитки были за счет заведения, а люди отчаянно хотели с ней пообщаться, узнать ее, поймать ее взгляд.
Но из всех в мире мест, где ей были бы рады, она была здесь, со мной. В моей гостиной держала на руках моего маленького мальчика и пыталась научить его танцевать. Через секунду она попросит меня включить музыку.
С Джоан всегда было будущее. Всегда можно было чего-то ожидать. Томми взглянул на меня, я улыбнулась; казалось, если он и не танцевал, то определенно пытался танцевать. Он будто понимал, чего Джоан от него хочет.
Тем летом Джоан была будто в замешательстве. Все девочки, с которыми мы тогда дружили, вышли замуж, обзавелись детьми, остепенились. Я в том числе. Еще со школы у Джоан была репутация оторвы, хотя это и не имело большого значения в Хьюстоне, если ты молод. Также помогало наличие денег и, конечно, красота. У Джоан было и то, и другое. Любой другой город не простил бы ей голливудской выходки – кто знает, с какими мужчинами она там развлекалась и, вообще, чем занималась. Но Хьюстон был великодушным во всем.
При этом ей уже было больше восемнадцати. А в последний месяц учебы я слышала, как в уборной Общества единомышленников Дарлин Купер сказала Кенне Филдс, что Джоан Фортиер уже не пристало носить волосы в высоком светлом хвостике, как маленькой девочке. Пялясь на обои в черно-белую полоску, я затаилась в своей кабинке. Лучшая подруга вышла бы и высказала бы все Дарлин Купер, чей муж, все это знали, носил мокасины, такие же дешевые, как ее болтовня и еще более дешевое платье. Дарлин стала нашей подругой только в старшей школе. Наверное, ей виднее.
Но тогда я стала слышать все больше сплетен о Джоан. Мужчины были для нее игрушками, от которых она уставала через месяц или два. В старшей школе никому не было дела до того, что у нее никогда не было серьезных отношений, но теперь, когда она становилась все старше, люди начали это замечать. Уже пора великой Джоан Фортиер остепениться – все так думали.
Ну а мне нужно было принять решение. «Оно того не стоит», – сказала я себе, но на самом деле подумала, что, возможно, Дарлин права.
Натанцевавшись с Томми, она пошла домой, чтобы переодеться. Через несколько часов она бежала по моему газону в голубом вельветовом платье, в ушах красовались фиолетовые сережки размером с грецкий орех.
Услышав звук торможения ее «кадиллака», я выскользнула на улицу и увидела, как Джоан выскакивает из бледно-зеленой машины перед Фредом, шофером, который всегда, сколько помню, возил ее.
– Та-да, – пропела она и, демонстративно проигнорировав аккуратный тротуар, ринулась по траве босиком. Туфли были в ее руках, лицо – без косметики, а волосы – взъерошенными: у нее был такой вид, будто она только что встала с шезлонга у бассейна. Возможно, именно так все и было.
Я сдержала вспышку злости: она опоздала на сорок пять минут.
– Нам уже пора выходить, – крикнула я.
Она улыбнулась, как всегда пожала плечами и поцеловала меня в щеку. Я унюхала кокосовый запах ее масла для загара.
– Ты даже не приняла душ? – спросила я. – Или ванну?
Она снова пожала плечами. Она не могла сфокусировать взгляд, будто провела слишком много времени на солнце.
– В чем проблема? – спросила она и прошла мимо меня, зайдя в дом и бросив туфли – от Феррагамо – на паркет в холле.
Я усадила ее за туалетный столик и, вспомнив комментарий Дарлин о хвостике, завязала ей французский узел. Я слегка напудрила ее лоб, но румяна решила пропустить, потому что ее щеки и так были красными.
– Если ты будешь так долго торчать на солнце, – сказала я, – то превратишься в лобстера.
Джоан проигнорировала мои слова, она вертела в руках бриллиантовый браслет, который Фарлоу подарил ей на двадцатитрехлетие.
Родители Джоан по-прежнему жили в доме, где она выросла, в Эвергрин. Ее отцу было за восемьдесят, он был уже не в своем уме, и Мэри, его верная подруга, стала опекуном мужа.
– Сиди ровно, – пробурчала я, штрихуя брови Джоан карандашом.
Джоан принимала макияж, только если наносила его я. Я знала ее лицо лучше своего: родинка на виске была даже милой, а не отталкивающей, острые скулы, еле заметная россыпь веснушек на лбу, появлявшихся лишь летом.
– Ты слышала о Дэйзи Минтз? – спросила она.
Ну конечно, я слышала. Дэйзи Минтз, ранее Диллингуорт, наделала много шуму в Ривер-Оукс три года назад, сбежав, чтобы выйти замуж за еврея из Нью-Йорка. Короче говоря, родители отказались от нее; несомненно, состояние Минтз окупило ее выходку. На прошлой неделе я слышала от нашей подруги Сиэлы, что Дэйзи подала на развод. Мистер Минтз оказался неверным. Эта история была стара как мир. И даже старше. Помимо воли, мне стало очень скучно.
– Ну а чего она хотела? Она выбрала роскошь, гламур и деньги. И практически незнакомца. Конечно, все развалилось.
Джоан не ответила.
– В любом случае вся эта история неприглядна, – продолжила я. – Он хочет оставить себе ребенка. Чушь, – бурчала я, нанося точку основы под макияж на ее подбородок. – Дети принадлежат матерям.
– Она хочет отобрать у него много денег, – вдруг сказала Джоан. – Тонны.
– И? – У всех нас было много денег. – Это дитя вырастет с родителями, которые ненавидят друг друга. Чего она ожидала?
