Когда стрелки учительских (потому что висят над дверью в учительскую) покажут нужное время, - Михаил Константинович ей даже на бумажке пытался нарисовать, какое расположение стрелок какому уроку соответствует, - тетя Маша берет свой колокольчик. Он частенько тихо звякает, хоть она и старается зажимать его "язык" пальцами, но тишина в школе стоит иной раз такая, что именно это краткое касание металла о металл слышат все, даже на втором этаже. И сразу заелозили. А учительницы в классах, обеспокоенные, что разрушается с таким трудом созданная, устоявшаяся атмосфера внимания, подчинения, поглощения знаний, новой информации, и еще не поняв, в чем дело, начинали выгибать запястье левой руки, отводишь указательным пальцем правой манжет и смотреть на свои часики - не ошиблась ли тетя Маша? И тут тишина, особенно заметная к концу урока, разбивалась вдребезги звоном школьного колокольчика. От неожиданности Андрей даже иногда вздрагивал - не мог привыкнуть. В классах начинали шевелиться, с грохотом хлопать крышками парт, шаркать ногами, кричать, смеяться.
Иногда, обычно в конце последнего урока, тетя Маша поднималась к ним на второй этаж, просовывала в дверь голову, всегда в платке, зимой шерстяном, летом ситцевом, и говорила с добродушной улыбкой: "Хватит, заучились, пора домой идти. Екатерина Ивановна, все равно ведь двойку завтра получат. Особенно вон этот". Класс гоготал, а учительница хмурилась, белыми костяшками согнутых пальцев стучала по столу, пыталась значительно, не мигая, смотреть на высокую и какую-то плоскую, костлявую тетю Машу в стеганом ватнике с оттянутыми карманами, в них она прятала свой волшебный колокольчик, но та делала вид, что не понимает ее взгляда, и улыбалась классу, не сводившему с нее глаз. Весело блестели ее простенькие, круглые, косо сидящие на овальном лице очки, и ребята за партами просто умирали от хохота, видя этот очевидный контраст: серьезное лицо их учительницы и подчеркнуто глуповатое лицо тети Маши. Как клоун в цирке, не замечающий возмущенных жестов распорядителя на арене, она не желала понимать знаков, которые ей делала Екатерина Ивановна, дескать, закройте дверь, вы мешаете. Но и учительница не могла долго выдерживать серьезный вид, тем более что занятия сегодня закончились, и тоже начинала смеяться, поднеся холодный кулачок ко рту.
А тетя Маша, которая знала каждого ученика из любого класса их небольшой школы около станции и даже знала, кто как учится, тем временем говорила:
- Ну что, Ерошкина, опять кол по арифметике домой несешь? А завтра мамка придет, будет Катерину Ивановну от занятий отвлекать, чтоб тебя не спросили? - класс лежит на партах, стонет и плачет. - Екатерина Ивановна, с абсолютно серьезным лицом обращается тетя Маша к учительнице, - а ведь Ерошкина нарочно колы получает. - Интонация догадки, великого озарения. - На самом деле она умная и хитрая, как кошка - вот подойдет конец четверти, увидите, как она Носкову догонит.
Худосочная и вся затюканная, постоянно с головы до ног в чернильных пятнах Ерошка, не без какой-то своей дикой, природной хитрости, силы которой она еще не знает, сидит на второй парте прямо перед классной доской, с красным лицом, и смотрит в стенку. Она, как всегда, не знает, что делать: смеяться со всеми или обидеться и заплакать - вечно эта тетя Маша! Упитанная, круглощекая и всегда улыбающаяся из своих русых кудряшек Шура Носкова - чистюля, первая отличница и гордость школы, сидит на последней парте у огромного окна, уставленного цветами в горшках, и хохочет вместе с классом. Подмечает, что он, Андрюшка Назаров, посмотрел со своего ряда у стены в ее сторону...
- Ерошкина, а Ерошкина, - нянечка опускает глаза и с жалостью смотрит на сморщившуюся девчушку, сидящую буквально перед ней, - я правду сказала? А, Нина! Нина, а Нина!
Тетя Маша повторяет ее имя несколько раз, и весь класс, сквозь смех и всхлипы, повторяет за тетей Машей: "Нина, а Нина!"
- Ну ладно, я пошла, - говорит тетя Маша, когда смех немного успокоился, абсолютно серьезно, как обрубает, и продолжает деловито, по-свойски: - А вы давайте быстрей, у кого пальто на вешалке, не тяните. Мне еще полы мыть...
Смеялся со всеми и Андрей. Хотя Екатерина Ивановна снова поставила ему две тройки, а одну с минусом. У Ерошкиной с начала года по всем предметам колы и двойки, редко тройку получит, так на то она и Ерошкина Нина. Ей бы среди детдомовских быть - похожа на них, такая же грязнуля, а у доски вообще ничего не может сказать. Если произнесет чего, то так тихо, что учительница не слышит. Прическа у нее взрослая: густые волосы наверх собраны и как бы слегка растрепаны; когда краснеет, то шея сзади остается белой. Стоит, пошевелиться боится. Только и ждет, когда посадят на место. Почти все детдомовские так себя ведут, на жалость рассчитывают, а сами такие себе на уме... Он-то не Ерошкина. У него полно твердых трояков и четверок, даже пятерки иногда, правда редко, мелькают.
Глава 3. Детдомовские
Иногда Андрею хотелось сменить свое житье в их квартирке на втором этаже высокого деревянного дома, бывшей подмосковной даче какого-то фабриканта, как и все дома в округе, отошедший поселковому совету, на детдомовское, но он чувствовал, что у них все не так просто. Там действуют неизвестные ему безжалостные законы, которых, он предчувствовал, ему не вынести, но познать их жизнь ему иногда хотелось сильно.
Что у них все не просто, было видно по группе детдомовских - мальчишек и девочек - в их классе, по малозаметным штрихам в их обращении между собою: это было не уважение человека человеком, а уважение только силы, одной силы, и ничего другого. Андрей долго не хотел в это верить...
И среди них были ребята различных характеров, но все они в определенных условиях, например давая противнику отпор, вели себя одинаково: даже самые робкие и вежливые начинали как-то неестественно петушиться, сжимать кулачки, принимать за чистую монету то, в чем Андрей видел просто шутку. А когда Андрей только начал сжимать кулаки, они бы уже валтузили и плевались кровью. Болезненное самолюбие детдомовских всегда было возбуждено. Это состояние поддерживалось не прекращавшимися внутренними стычками и ссорами, потому избиение кого-то на стороне для них часто было в определенном смысле отдушиной, местью за разницу в существовании.
Свою независимость детдомовские отстаивали неуклюже, но неустанно: вдруг их начинало раздражать, что все их жалеют, пристают с поблажками. Обычно так бывало после общих собраний воспитанников, где им напоминали, что они находятся на государственном обеспечении, что у них должно быть особенно развито самолюбие и гордость и т. д. и т. п. А тут лезут с нежностями - все равно родителей не замените. Многие из них помнили своих родителей или близких родственников, многие имели одиноких матерей или отцов. Поэтому несколько дней после такого собрания детдомовские ходили словно умытые: сдержанные, дисциплинированные, не просили "сорок восемь", одергивали слабых, отталкивали настырных и всем своим видом показывали, насколько они теперь изменились: уроки готовят сами, есть не просят, на переменках не дерутся. В такие дни они подчеркнуто сторонились поселковых, подтягивались в учебе, радовались друг за друга хорошим отметкам, чувствовалось, что они хотят кому-то доказать, что они "не такие". (Этот "кто-то" оказывался их старшей воспитательницей.)
Дня через два-три, получив несколько хороших оценок, устав не бузить, сдерживаться, детдомовские расслаблялись, их жизнь входила в старое русло. Со временем Андрей научился улавливать эти изменения в настроении детдомовских. Он понял, что сторонняя благотворительность их раздражает - и правильно, самому не нравилось это, куда проще поделиться на равных, спокойно: хочешь - бери, не хочешь - не бери. Поэтому, когда ребята пригласили к себе, он пошел.
В четыре часа Соловьева у ворот детского дома не было. Андрей понял, что тот и не появится, но остался ждать - договорились же. Мимо проходили детдомовские, иногда знакомые по школе, но в школе они были другие. Наверное, и я сейчас другой, не как в школе, подумал Андрей. Все смотрели на него с немым вопросом: ты чего здесь забыл? Он отошел в сторону, знакомых пацанов не было.
Раз лето кончилось, то все детдомовские были в темно-синих, провислых и протертых на коленях лыжных костюмчиках: куртка на молнии, на груди кармашек, у девочек из-под курточки торчали подолы платьев. Девчонки были поаккуратней ребят, у которых чулки сползали на ботинок и край сползшего чулка оттаптывался каблуком, пуговиц на рукавах не было, ботинки у многих были без шнурков, воротничок в чернильных пятнах. Но и среди прекрасного пола попадались удивительные неряхи.
- Назаров, кого ждешь? - неожиданно громко окликнула его Нина Полторезова, подруга Тихомировой. - Уж не Валечку ли свою ненаглядную? - Она кричала так громко, что он испугался: проходящие ребята останавливались, оглядывались и так и шли со свернутой набок головой.
