Вдруг заткнулся движок милицейской машины и погасла синюшная язва мигалки. Верхние этажи тесно стоящих домов окрасились в сине-розовый цвет. Сюда, на дно переулка, восходящее солнце не рвалось. Стало слышно, как кто-то неглавный в группе мурлычет: – ...Где мчится скорый «Воркута – Ленинград», – этот кто-то тут же заткнулся.
– Участковый, разберитесь, – наконец нашел выход из положения начальник.
Максимыча такое решение в восторг не привело. Слабак.
– Не ходи без кирпича в переулок Ильича, – пробубнил в усы единственный в милицейской форме. Доселе беззвучно в усы подхихикивающий над начальством. И обратился к старухе: – Пройдемте-ка, гражданочка. Проверим, не пускаете ли вы к себе жильцов без прописки.
Ведьма собралась оставить последнее слово за собой, но налетевший ветер прорвался сквозь редкие зубы и выстудил пыл. Впрочем, что ей было надо, она рассмотрела.
Наученному горьким опытом Максимычу хватило одного осторожного взгляда на застывшие лица оперативников, чтобы понять – не верят ребята в успех своего дела. Потому и не тратят силы на увещевания зевак: расходитесь, товарищи, ничего интересного, дескать, нету. Всего-навсего второе серийное за два месяца. Почерк одинаковый. И никаких зацепок...
А есть ли что интересное для Максимыча? Постой-постой, вон же свежий отпечаток звериной лапы... Четкий опечаток посреди лепешки дегтярной грязи.
Недосопровожденный в детсад малец выкрутился из руки мамаши:
– Нафяльник, а вы пальфики флепили?
Судя по тому, что дитя не выговаривает шипящие, ему не пять, а не более трех годков. Акселерат.
Максимыч разглядывал след. Огромный такой. Отметил: раза в два крупнее, чем у матерого волкодава. И тут же, вспомнив свой прокол, отвел глаза. Все-таки фээсбэшник нет-нет, да и поглядывал на Максимыча, как конокрад на лошадь.
– Коля! – истошный вопль донесся от подъезда, и сразу же сработала сигнализация у «москвича»:
«Уау-уау-уау!..» – как бормашина.
Прогуливаемая собачка вновь заскулила – в тон сигналу, но тягаться в громкости ей было слабо. Ее хозяин продолжал робко топтаться в отдалении, так и не рискнув утолить жажду знаний. Дворничиха, устав наконец пребывать без внимания, потихоньку нацелилась слинять домой, но...
– Коля! – перекрикивая противное завывание сигнализации, разметала толпу женщина в резиновых сапогах и обмотанном вокруг шеи шерстяном платке. Рванулась к трупу, однако опера слаженно подхватили ее под руки.
Дворничиха решила остаться. Несмотря на демонстративное усердие, участковому удалось отвести склочную старуху с мусорным ведром пока всего на десять метров.
Виктор Дмитриевич что-то спросил – жаль, не слышно было из-за противоугонного воя.
– Коля!!! – не обращая внимания на оперов, не видя ничего, кроме прикрывающей тело картонки, визжала женщина.
Из недр переулка вырулил джип «Судзуки» – с заляпанными грязью номерами, бортами и, кажется, даже крышей, – окатил собравшихся вокруг трупа волной дальнего света и, заинтригованный, тормознул. Фары погасли, мир вновь погрузился в рассветную хмарь. Из тачки выбрались двое крепких мужиков и нетвердой походкой направились к месту происшествия. Ветер шевелил их сырые волосы: дальше по переулку располагались пользующиеся специфической славой «Казачьи бани»; эти двое, очевидно, только что завершили процедуру омовения в номере люкс.
– А ефли телпила налкоты нафлался? – продолжал допрос молчаливых оперов малец-вундеркинд. Очевидно, он хотел сказать: «А если терпила наркоты нажрался?». Вероятно, мамаша позволяла ему смотреть сериал «Улицы разбитых фонарей».
– Коля... – уже не кричала, а лишь жалобно ныла придерживаемая операми женщина. Некрасивая в горе. Скорее всего, и в радости тоже.
«Уау-уау-уау...» – неистовствовала сигнализация, довольная, что слушатели не расходятся.
– А ну, отойдите от моей машины!.. – хрипло рявкнула в форточку всклокоченная голова, но, углядев милицейский «жигуленок» и группу хмурых подтянутых мужчин, сбавила тон: – Что, вскрыть какая-то сволочь пыталась? Поймали?
Ему не ответили.
Максимыч, не обращая внимания на шум, фиксировал детали: опера ждут экспертов и, вероятно, не особо верят в быстрое раскрытие преступления. Кто-то из них сказал заветное слово «серия». Значит, будут разрабатывать версию про маньяка. Непомерно большой, явно не собачий след опера пока не заметили. И еще: служивые не обратили внимания на то, что в округе все кошки попрятались. А их, кошек, в старых питерских дворах всегда видимо-невидимо. Да, дешевым ковбоем оказался начальник ООТП.
– Что дают? – неудачно пошутил, раздвинув торсом толпу, крепкий мужик из джипа. Еще красный после парилки. И до отвращения жизнерадостный: хмель не выветрился.
На лице главного мента проступил оттенок брезгливости. Впрочем, твердую кожу крепкого мужика оттенок не прожег.
Мужик из джипа оступился, растоптал привлекший внимание Максимыча след, направился к «москвичу» и двумя ударами кулака по капоту заставил сигнализацию замолчать.
– Я сейчас выйду! – пригрозила в наступившей тишине голова из форточки.
– ...лафболка? – услышали все обрывок вопроса мальца, и мысленно каждый поправил: не «лафболка», а «разборка».
– Ко... ля... – хныкала женщина в руках сотрудников милиции.
Ветер пытался украсить картон тополиным листком. Ветру результат не понравился, и он послал листок подальше. Куда листок отправился, заинтересовало только дворничиху.
Хозяин собаченки все же решился приблизиться к зевакам, но стоило его взгляду нашарить бугрящуюся картонку, как глаза надолго зажмурились, а голова откинулась назад.
Второй из джипа профессионально быстро срисовал происходящее и молча кивнул на торчащие из-под картона ботинки. Улыбка первого уменьшилась, но на нет окончательно не сошла.
– Ты, тетка, не вопи, – повернулся он к предполагаемой супружнице «жмурика». – Мы люди с понятиями. Горе у тебя. – Широким жестом достал из нагрудного кармана «пилота» визитку и протянул женщине. – Седня звякни, спонсорскую помощь окажем.
Опера ослабили хватку. Тетка причитать не перестала, но визитку схватила проворно. Окружающие разом стали с завистью гадать, почему это холод крепышей не пронимает, и интересно, сколько капусты они отвалят вдове. Бандюганы проклятые. Насосались дармовых денежек, теперь выпендриваются.
Ушлый мент, зам. четырнадцатого отдела ФСБ, воткнул в зубы новую сигарку, но прикуривать не стал. А стал просто мусолить во рту.
– Значит, вы узнаете в потерпевшем своего мужа? – жестко поставил вопрос начальник отдела особо тяжких преступлений, даже не подумав освободить труп от картона. Вместо вдовы кивнула дворничиха. За ней кивнула дамочка, упустившая мальца.
– Сволочь! Пьянь! Догулялся! – Из глаз вдовы хлынули слезы. Больше она ничего не смогла сказать, только, переложив визитку в левую руку, правой начала тыкать в ботинки. Дескать, признаю. Колины ботинки. Забулдыги моего беспробудного.
– Сонь, ты только не ругайся, – неожиданно бодро донеслось из тыла толпы.
Толпа шарахнулась, расступаясь. Один из работяг раскатисто заржал, но осекся, устыженный порывом ветра. Кто-то наступил куцей собачке на лапу, и она жалобно тявкнула. Все уставились на потертого типчика, украшенного трехдневной щетиной. Не на мнущие драную матерчатую сумку руки, не на запавшие глаза с красными жилками, а на его торчащие из-под жиденького плащика босые ноги.
– Ах ты... – кинулась в атаку супружница, мгновенно отбросив траурную благочестивость, и наперегонки с ветром стала хлестать, хлестать, хлестать гуляку по щекам, по голове. – Пропил! Пропил ботиночки-то последние!
– Соня, Сонь! Люди ж смотрят... – виновато и глупо улыбаясь, пытался закрыть лицо руками нежданно воскресший.
И пока толпу занимала семейная сцена, Виктор Дмитриевич в сердцах, чиркнув по асфальту подковой, пнул картонку и освободил труп от маскировки.
Тишина навалилась, как насильник в лифте.
Мелко и часто крестясь, старуха попятилась, выронив ведро с мусором, волосы на бородавке встали дыбом.
Первый из джипа с ухмылочкой повернулся было ко второму: глянь, мол, какой у нас в России забавный народ, да так и замер.
Заметив перемену в лице дружка, второй рывком обернулся. Зажмурился. Потряс головой. Открыл глаза и залепетал:
– Слышь, начальник, это не мы Толяна грохнули... Не мы... Нет, отвечаю, было дело, поцапались в бане... С кем не случается по пьяной лавочке... Что правда, то правда – попинали его малость и за дверь вытолкали... Так мы ж потом ему шмотки в окно кинули... – Голос без надежды, что поверят.
Дальше Максим Максимович не слушал, потому что уже сворачивал за угол, кожей ощущая на спине липкий взгляд фээсбэшника.
На Загородном проспекте, не в пример дворику, было светлее. Начинался очередной понедельник. Люди спешили на работу. Не «мерседес», не джип, а, как встарь, служебная «Волга» ждала Максимыча на другой стороне проспекта, возле Витебского вокзала. Правда, пришлось перебегать дорогу перед самым носом у стрекочущего кузнечиком трамвая.
