— Честное слово, Тристан ничего не натворил. — Ральф покраснел. Он был невысок и даже в шляпе не выглядел солидным, но весьма проворен, двигался быстро и мягко, словно крадущаяся рысь.
Камилла догадывалась, что Тристан, возможно, и не совершил пока ничего противозаконного, но явно замыслил нечто подобное, уж если его слуга явился столь внезапно и был взволнован.
Она обернулась. Надо же так подгадать: ученые хранители музея как раз выходили из грандиозного здания и в любой момент могли натолкнуться на нее. Вот показался и Алекс Миттлмэн, компаньон сэра Джона. Если он увидит ее, непременно подойдет поговорить и навяжется в провожатые — до подземки. Надо поспешить.
Она ухватила Ральфа за локоть и увлекла дальше по улице. Ветер остудил ей спину колким ледяным дыханием. Нет, вряд ли ветер. Верно, это преждевременный страх холодком змеился по жилам.
— Быстро выкладывай мне все, что знаешь! — не на шутку встревожилась Камилла. Тристан был сообразителен, невероятно начитан — в юные годы он совмещал респектабельное образование у многочисленных тьюторов с уличными университетами. Он привил ей вкус ко многому — к языку, чтению, искусству, истории, театру… Втолковал ей, что в обществе, как правило, встречают по одежке: восприятие — главный закон социума. Если она говорит скучно, но правильно и одета как благородная леди — ее за таковую и примут.
Он сам был весьма наблюдателен и восприимчив, его суждения восхищали Камиллу. Но порой казалось, что здравомыслие ему незнакомо!
— Вот и «Даугрей». — Ральф указал на паб впереди.
— Тебе не следует увлекаться джином! — укорила его Камилла.
— Ну да, как же без этого! — тихо простонал коротышка.
Камилла вздохнула. Завсегдатаями «Даугрея» были представители рабочего класса, но этот паб все же лучше прочих притонов, куда захаживали Тристан с Ральфом. И сюда охотно допускали женщин, тем более что в последнее время многие из них влились в ряды наемной силы городских канцелярий.
Камилла всегда тщательно выбирала свой наряд, стараясь выглядеть соответственно своей должности — ассистент сэра Джона Мэттьюза, администратора достославного отдела египетских древностей. Темно-серая юбка с небольшим турнюром, блузка чуть светлее, хорошего кроя, с чопорным воротничком под горлышко. Накидка из дорогой ткани — эту изящную вещь некогда пожертвовала Армии спасения одна великосветская леди — удачно завершала ее наряд. Роскошные густые золотисто-каштановые кудри — гордость Камиллы — были тщательно зачесаны вверх и зашпилены. Она не носила никаких драгоценностей или иных украшений, кроме простого золотого кольца, которое Тристан нашел тогда у ее матери; с тех пор она всегда носила это колечко, в детстве — на цепочке, а теперь на пальце.
Она не думала, что в этом пабе на них обратят внимание.
— Прячемся? — прошептал Ральф.
— Послушай, мы можем пройти к дальним столикам?
— Камилла, если ты пытаешься остаться незамеченной, имей в виду: каждый парень в этом пабе уже поглядел в твою сторону.
— Не преувеличивай.
— А все твои глаза, — пояснил Ральф.
— Обычные, карие, — раздраженно бросила она.
— Нет, милая девушка, — они золотые, но порой сияют зеленью, как Изумрудный остров Ирландии. Этого трудно не приметить. Парни так и смотрят на тебя — те, кому положено. — Он оглядел зал и нахмурился. — И те, кому не положено.
— Ральф, это меня не волнует. Идем, прошу тебя!
Она не мешкая увлекла Ральфа в дальний угол помещения и заказала ему джин, а себе чай.
— А теперь, — приказала она, — говори!
Ральф подчинился.
— Ты же знаешь, Тристан очень любит тебя, крошка, — начал он издалека.
— Я тоже обожаю его. И я уже не крошка, слава богу! — резко возразила Камилла. — Быстро говори, из какой беды мне надо выручать его на этот раз!
Ральф забормотал что-то, уткнувшись в стакан с джином.
— Ральф! — Ее властный тон вынудил его сдаться.
— Он попал в руки к графу Карлайлу.
Камилла прерывисто вздохнула. Она ожидала чего угодно, только не этого — и заранее отчаялась.
Ну да — тот самый граф Карлайл, известное чудовище. И не только потому, что чудовищно обращается с наемными работниками, слугами и равными себе, — он действительно монстр. Его родители получили наследство и, разбогатев сверх меры, увлеклись археологией. Вскоре они провозгласили себя великими знатоками и стали скупать антиквариат. Заразившись страстью ко всему древнеегипетскому, они предпочли поселиться в Каире. Их единственный сын приехал в Англию, чтобы получить университетское образование, но затем последовал по их стопам.
Как писали газеты, на семью вскоре свалились несчастья, — якобы они стали жертвой проклятия, когда открыли гробницу древнего служителя культа, где оказалось множество драгоценных вещиц. Среди артефактов обнаружили и канопу — сосуд с крышкой, в котором хранилось сердце возлюбленной наложницы жреца. Бытовало мнение, что она была колдуньей и магическое проклятие легло на того, кто посягнул на ритуальный сосуд. Сообщали, что один из египтян, нанятых для раскопок, пророчил неисчислимые бедствия тому жестокому себялюбцу, который не побрезговал украсть сердце из царства мертвых. Граф с супругой тогда лишь посмеялись над темным проповедником, но легкомыслие дорого им обошлось: через несколько дней они умерли — оба, и при загадочных — просто кровь стынет в жилах! — ужасающих обстоятельствах.
В то время их сын, ныне здравствующий граф, служил в кавалерии ее величества и участвовал в подавлении восстания мятежников в Индии. Когда до него дошли печальные известия, он едва не помутился рассудком и в очередной стычке сражался так безоглядно, что королевское войско понесло значительные потери. Карлайл тогда все же одержал победу, но раны его были тяжелы, и шрамы обезобразили его. Он озлобился на весь свет. Поговаривали о проклятии, перешедшем к нему по наследству, так что, несмотря на огромное состояние, новоиспеченный граф так и не смог подыскать себе жену на светских раутах в Лондоне.
Сплетничали, будто молодой граф безобразен до умопомрачения и лицом и телом. А кроме того, груб, зол и мрачен, как и то иссохшее сердце, что прибыло в замок Карлайл в египетском ритуальном сосуде.
Говорили также, что реликвия исчезла из замка, и добавляли: сердце этой мумии теперь заняло достойное место в груди нечестивого повелителя Карлайла. Он ненавидел всех и вся. Жил отшельником в своем громадном запущенном поместье и наказывал всякого, осмелившегося проникнуть в окружающие его жилище дебри, — или стрелял самолично, или преследовал в судебном порядке.
