Счастье
Моя знакомая, одинокая женщина, начитавшаяся моих записок, тоже написала записки и прислала их мне. В них она пишет, что хочет любви, хотя понимает, что это желание в сорок пять лет, когда у тебя двое взрослых сыновей, да еще добро бы весной, а то посреди зимы, когда ничто не навевает романтических мыслей, ненормально. Она пишет, что нормально хотеть денег, хотеть, чтобы сготовленная еда сама появлялась в холодильнике, хотеть, чтобы решались проблемы детей, а не мечтать о всякой ерунде. Она уговаривает себя, что счастье от Бога, и что все люди на земле не могут быть счастливыми, а, с другой стороны, спрашивает она себя, разве хорошие дети, работа, квартира — не счастье?
Спросив себя, счастлива ли я, я пробормочу: «Ну да…», прибавлю: «Вот если б еще». и с энтузиазмом начну перечислять«…была бы еще в жизни стабильность, и не приходилось бы так много работать, и напечатались бы по-человечески мои книжки…» И тем не менее, я знаю, счастье мое сидит ко мне спиной за своим рабочим столом и смотрит либо в свой компьютер, либо в осциллограф, иногда, правда, паяет или точит в другом углу нашей рабочей комнаты на токарном станке.
Та же женщина, мечтающая о счастье, спросила у меня за кофе, когда и где мы познакомились с Гришей, а, узнав, что в институте и сколько лет назад, серьезно спросила: «Так, значит, вы идеальная пара?» Такой вопрос я слышу и от других, может, и понапрасну, но я улавливаю в нем иронический подтекст, я не знаю, что отвечать — сказать: «Да» как-то глупо, да это и не так, сказать «Нет», вроде получается вынесение сора из избы. В результате я молчу и пожимаю плечами.
Зарубежные, да теперь и наши психоаналитики говорят, что институт брака изжил себя и не отвечает на запросы современных людей, которые ищут в жизни истинной полноты чувств и ощущений — все это невозможно испытать с одним партнером. Слыша это, я вздыхаю и думаю, что мы, получается, какие-то недоразвитые, тем более, что, как говорит в последнее время мой муж: «теперь-то уже, все равно, некуда деваться».
Если я перечислю, какие мы разные — ему жарко, мне холодно, он любит поесть, я голодаю, он любит технику, я в ней ничего не смыслю, хоть и сама инженер, на его тумбочке у кровати лежат археологические карты, а я люблю театр — и если потом я докажу, что это нам не мешает (помогает) вместе идти по жизни, психоаналитики только усмехнутся. Если я скажу, что секрет, может быть, в том, что я лезу во все, что не касается его работы, потому что суть ее мне не интересна (интересен лишь результат), а единственное, что его по-настоящему интересует — как раз эта самая суть, оно будет уже ближе к истине, хотя психоаналитиков все равно не убедит.
Когда та же самая женщина спросила меня: «Он ваш друг?», я, на сей раз, без колебаний сразу ответила «Да». Действительно, встретившись когда-то сто лет назад, мы сразу почувствовали, что вот, кажется, можно, наконец-то, расслабиться и успокоиться после всех сложно-невыразимых отношений с другими мальчиками и девочками. И, поженившись, мы зажили вместе, и, в то же время, каждый сам по себе, занимаясь тем, чем каждому хотелось, уже более не дергаясь и не тревожась об устройстве так называемой личной жизни.
Теперь, когда выросший сын говорит, что я к нему пристаю, и что у меня чересчур длинный нос, Гриша невозмутимо предлагает Алеше подкрасться ночью и подрезать его и тут же протягивает для этого свои кусачки. Когда я, по обыкновению, куда-то опаздываю, потому что в последний момент захотела доделать еще какое-то дело, Гриша констатирует, что я снова пытаюсь втиснуть всю жизнь в пять минут. Он также знает мою особенность принимать решение в дверях, разворачиваясь и устраивая пробки, а также мою привычку противоречить собственным суждениям, про которую он говорит, что за тезисом у меня непременно следует антитезис.
Я тоже знаю его, как облупленного, знаю, что он предпочитает умолчать о чем-то или даже наврать, чтобы избежать бури эмоций с моей стороны. И все же, затеяв очередную авантюру, я иногда поймаю его изумленный взгляд, и я знаю, что он всегда проверит, заряжена ли моя трубка, и не выпустит меня без нее из дома.
Я думаю, счастье бывает разных сортов, оно бывает влекущее, губительное, мимолетное, и Бог знает, какое еще. Наше счастье простое и добросовестное, как октябренок с ясными глазами, и если психоаналитики скажут, что я не ответила на их главный вопрос, я добавлю в оправдание, что мы тоже иногда убегаем из дома, превратившегося для нас в рабочее место, на неделю к морю, в глушь, когда мало народу. Или в Старую Руссу, в маленький и по-провинциальному уютный номер в пустующей гостинице. Или на залив, не в сезон, когда туда уже не едут нормальные отдыхающие, или хоть на выходные летом на дачу. Уехав, мы радуемся простым вещам, ставшим для нас недоступной роскошью дома: прогулкам вдвоем, когда некуда спешить, вечеру друг с другом у телевизора, пусть даже и показывают всякую ерунду. Радуемся солнцу и морю на пляже, где можно сидеть рядом и глазеть по сторонам, просто быть вместе и ничего не делать.
Литература
Из путаницы начал надо выбрать одно — интерес к словам начался с интереса к буквам, самодельный стеллаж с книгами занимал стену в одной из наших комнат, я проводила часы, рассматривая тисненые золотом корешки собраний сочинений. Я листала страницы, разлинованные строчками, разочарованно вздыхала, не находя картинок, я еще не умела читать. Через несколько лет я уже не ела и не делала уроки без лежащей у тарелки или под учебниками книги, я глотала книги одну за одной, пропуская неинтересные места — описания, исторические справки и отступления, и по много раз перечитывала все, что волновало. Сначала любимой книгой были «Легенды и мифы Древней Греции», меня поражало сочетание интенсивности событий с бесстрастностью изложения, потом — «Граф Монте-Кристо», позже я до дыр зачитывала Мопассана. Под влиянием Дюма и после просмотра на большом экране французских «Трех мушкетеров» был написан роман «Счастье возвращается вновь», в нем фигурировали одна прекрасная дама, одна злодейка, про мужские персонажи ничего не помню, помню только, что роман был с иллюстрациями, описанные дамы были изображены в кринолинах, с буклями, и раскрашены цветными карандашами самолично мною (автором) в той же школьной тетради за сорок восемь копеек, куда прямо начисто писался роман. Дописывала его с отвращением, понимая, что надо как-то по-другому. Было еще писание дневника, несколько стихотворений, потом, в институте, какие-то записки о весне, занятиях в читальном зале, о золотой пыли, клубящейся в солнечных лучах, о валяющихся на столах пальто и многократно повторяемой просьбе библиотекарши их из зала вынести. Почему-то вспомнились сейчас выражения из тех времен «весь(вся) из себя» и «выступать», сейчас их, кажется, уже и не произносят. Тогда же, помню, гуляли по весеннему Ботаническому саду с двумя подругами, говорили, кто что хочет делать в жизни. Одна говорила, что хочет общения, встречаться с людьми, чтобы у нее была интересная жизнь, другая, что хочет много денег, я говорила, что хочу писать, непонятно, на чем было основано это хотение. В те времена я, однако, еще и работала на кафедре, желая «приобщиться к специальности». Но, выключая в последний раз перед дипломом свой кафедральный макет, я имела если не видение, то пророческую мысль, что мое приобщение к науке на этом и кончилось. В НИИ, куда я распределилась, было рутинно и тоскливо, я ходила по Суворовскому в отпущенные минуты свободы (обеда) и размышляла, неужели так безрадостно пройдет жизнь, и приклеенное (или помещенное под стекло) на рекламном стенде (или прямо на стене) объявление сначала не привлекло внимание, потом я прочитала, что литературное объединение приглашает начинающих поэтов и писателей, и подумала, какой же я писатель, я ведь ничего еще не написала, и все же пошла, как идут зомбированные люди, понимая, что надо, не отдавая отчет, зачем. И, увидев ведущего ЛИТО человека, и послушав, что он там говорил, я села и сразу написала несколько рассказов.
Было так, будто открылся канал, в минуту душевного подъема соединивший меня с неведомым прежде мыслительным полем, из которого я скачала что-то неизвестное и для меня самой, на радостях я решила, что так теперь будет всегда, я думала, что мне открылись смысл и предназначение будущей жизни. И хотя, по большому счету, это так и было, минуты душевного подъема случались не часто, но, как человек, раз попробовавший наркотик, я осталась на всю жизнь зависимой от необходимости переводить ощущения в слова, я чувствовала неполноценность, когда это не получалось, я внутренне сжималась от пристального взгляда человека, ведущего ЛИТО, и от его вопроса: «Почему мало пишешь?». Сейчас я по-прежнему ежусь, воображая небольшую группу своих читателей и несколько знакомых с моим творчеством компетентных людей, задающих мне тот же вопрос. Моя подруга, поэтесса, считает, что испортила себе жизнь, поверив когда-то, что стихи — главное. Я — нет, я по-прежнему думаю, что нет эквивалента возможности сотворять собственные миры, реальность — лишь сырой материал, и я готова придавать своей жизни любые формы, чтобы можно было из нее что-то выжать, реальность — служанка госпожи литературы.
