Помолчав, Рощин поднял со стола алюминиевую ложку.
– Погляди-ка! – сказал он Чернокнижному. – Знаешь, из чего сделана эта ложка? Из дюраля сбитых над Сещей наших самолетов! Ты летчик, ты поймешь меня – я не могу есть такой ложкой.
– На ней кровь наших товарищей, – прошептал Чернокнижный.
Рощин встал, прошелся по скрипучим половицам.
– Нельзя подобраться к аэродрому с воздуха, подберемся с земли. Наша разведка всюду имеет своих людей – вот таких людей, как Бугаевы. Правда, Сеща и вся территория вокруг нее в радиусе пяти – семи километров находятся на особом режиме – полиция безопасности и СД точно крепостной стеной окружили авиабазу, блокировали все подступы к Сеще. Они хотят создать «мертвую зону» вокруг авиабазы.
Рощин задумался. Да, Сещинский аэродром – крепкий орешек!..
Глава первая
В глубоком подполье
В доме рядом с гестапо
К аэродрому пронесся, обдав Аню черным дымом и запахом сгоревшей солярки, восьмитонный дизель с ящиками пива. Уголками глаз Аня привычно «сфотографировала» эмблему на его борту – силуэт гончей. Там, в лесу, разберутся, что за часть снабжает аэродром.
Воздух дрожал от неумолчного рокота немецких самолетов. Вот пролетел над поселком, идя на посадку, новенький «Юнкерс-88», желтобрюхий, с серебристо-голубыми крыльями. Аня ясно увидела черные кресты с желтыми обводами на плоскостях, такие же черно-желтые кресты на борту и косую свастику на хвосте.
Навстречу Ане шли два франтоватых немца в летной форме с желтыми шевронами на рукавах и желтыми птичками в петлицах. То ли подвыпили они после вылета, то ли прекрасное весеннее утро привело их в веселое расположение духа – они добродушно пересмеивались, помахивая ветками сирени, а когда Аня попыталась, съежившись, незаметно проскользнуть мимо, один из немцев толкнул другого на Аню. Звякнув крестом, немец облапил девушку, прижал ее к хлипкому забору, обдал запахом винного перегара. Аня рванулась, но, высвободившись, тут же попыталась улыбнуться немцу, погасив вспышку ненависти в серо-голубых глазах.
Да, теперь ей надо улыбаться им, теперь Аня должна стать совсем другой.
Унтер едва удержался на ногах. Однако он не обиделся. Он расхохотался, галантно преподнес девушке помятую ветку сирени и, обнявшись с приятелем, пошел к аэродрому. Какие-то летчики в небесно-синих комбинезонах что-то весело крикнули ей, заржали.
Аня с отвращением глянула на сирень, заметила тут же, что ладонь руки поцарапана о занозистую доску забора. До чего довела она свои руки! Руки прачки! Ей бы, комсомолке, сестре красноармейца, снайпером быть на фронте или подрывником в отряде, взрывать гитлеровцев, убивать их. А приходится стирать их грязные подштанники! Уж сколько месяцев занимается она этой постыдной работой! А в лесу говорят: нужно. В лесу и слышать не хотят о ее просьбе – принять ее в партизанский отряд.
Аня подошла к большому деревянному дому на Железнодорожной улице, бывшему детскому саду, в котором теперь жили семья Морозовых, семья полицейского, еще четыре семьи и – нелегально – человек, за которым давно и упорно охотились немцы.
В темном захламленном коридоре Аня швырнула ветку сирени на кучу мусора. В коридоре пахло печным дымом и кошками.
А в комнате у Морозовых вкусно пахло жареной картошкой. Мать орудовала у печи ухватами. Она встретила старшую дочь долгим тревожным взглядом. Евдокия Федотьевна о многом догадывалась, понимала, что дочь рискует жизнью всей семьи, но молчала, не расспрашивала Аню, ни в чем не упрекала ее. Смолчала даже тогда, когда Аня посылала считать самолеты на летное поле с лукошком яиц сестер-малолеток – Таню и Машу. И зачем в начале августа вернулась Аня в Сещу? Ведь у нее была хорошая работа – до войны Аня, окончив восемь классов, работала «делопутом» – заведующим делопроизводством в штабе летной части на 49-й (Сещинской) авиабазе, потом эвакуировалась на восток вместе с этой частью. И вдруг вернулась и сказала, что эту ее часть отрезали немцы и ей пришлось возвращаться домой. Пришла Аня 6 августа, а 8-го немцы заняли и Сещу. А вдруг немцы дознаются, что Аня была активной комсомолкой или что ее брат Сергей ушел добровольцем на фронт, воюет радистом-разведчиком! Ни Евдокия Федотьевна, мать, ни отец Ани, портной Афанасий Калистратович, долго не понимали, почему Аня заставила всю семью, уехавшую из Сещи в деревню Коханово, переправиться обратно в Сещу под бомбы и пулеметы.
А в Сеще, уже занятой немцами, Ане надо быть обязательно…
В Сеще Морозовы поселились в бывшем помещении детсада на улице Крупской, переименованной немцами в Айзенбанштрассе (Железнодорожную), за вокзалом станции Сещинская, ближе к авиабазе, напротив дома гестапо. Не теряя времени, Аня приступила к выполнению задания. На Большой земле ей сказали: «Устройтесь на работу у немцев, подбирайте надежных людей и ждите новых указаний – с вами будет установлена связь». Аня работала по наряду – ходила на кухню, стирала белье. Это было необходимо: во-первых, надо было зарабатывать себе и родным на жизнь, во-вторых, прачкам и судомойкам комендатура выдавала пропуска на авиабазу.
Поздоровавшись с матерью, Аня подошла к двери боковушки.
– Печку в боковушке ты не топила, мама? – громко спросила Аня, устало опускаясь на лавку.
– Нет еще, – так же громко ответила Евдокия Федотьевна. – Топи сама, дочка, отец вон дровишек принес.
Все еще волнуясь после столкновения с немцами, Аня сделала вид, что разглядывает себя в зеркальце с тусклой подводкой. И чего этот фриц к ней привязался? Слава богу, она была не какая-нибудь писаная красавица, а то и вовсе отбоя от них не было бы!..
Ане было двадцать лет. Простое русское лицо, простая прическа. Только в глазах таится сдержанная сила, они строги, глубоки, пытливы. А крупноватый рот еще недавно был очерчен по-девичьи мягко.
Аня открыла дверь в маленькую боковушку, где едва умещались узкая кровать и кухонный стол. Заперла дверь на крючок, обмотала крючок завязкой, прислушалась. За тонкой дощатой стеной гремела чугунами соседка. Аня опустилась на колени у кровати, тихо сказала:
– Вылезай, Женя! Это я. Топи печь!
Под кроватью за спускавшимся до пола одеялом, скорчившись, лежала девушка. Черные волосы, блестящие и гладкие. На мертвенно-бледном, измученном лице – огромные черные глаза.
– А я думала, кто чужой… – хрипло прошептала Женя. Она встала, разминая затекшие руки и ноги. Длинные черные косы спускались до пояса.
– Уж больше пяти месяцев, как я скрываюсь у вас, – едва слышно проговорила Женя, выводя Аню из оцепенения. И добавила: – Семья – шестеро душ. Сами на одной мерзлой картошке и муке сидите, спину ради пайки хлеба гнете, а меня кормите… Может, мне надо было бы все-таки поехать со всеми евреями, когда их отправляли…
– Завтра мы переправим тебя наконец в лес, – пообещала Аня, – к партизанам. А про картошку не беспокойся…
Дверь дернулась. Женя сразу же упала на колени у кровати.
– Это ты, Тася? – спросила Аня.
– Я… пусти меня… – пропищала восьмилетняя Анина сестренка.
– Тут холодно, – ответила Аня. – Вот натоплю печь…
За дверью зашлепали босые ножки. Евдокия Федотьевна подхватила младшую дочку на руки.
Ане давно уже пришлось провести совещание с сестрами – с четырнадцатилетней смышленой, отчаянной Таней и двенадцатилетней, не по годам серьезной Машей:
– Вот вам, девчонки, мой приказ! Женю от этой проныры Таськи очень трудно скрыть. Надо вам теперь обеим следить за этим несмышленышем, не оставлять одну с другими детьми, не дать ей проболтаться.
Женя стала топить печку, а Аня, достав из-за лифчика «малютку» (так назывались листовки, выпускавшиеся Смоленским обкомом партии для оккупированных районов), читала «Вести с любимой родины».
Время от времени она громко переговаривалась с матерью – ведь соседка должна была думать, что это Аня топит печь.
…Женя (настоящее ее имя было Аня Пшестеленец), восемнадцатилетняя студентка-медичка, пришла в Сещу прошлой осенью с попутчицей, бывшей продавщицей Верой (Аней Молочниковой), из смоленского гетто, откуда девушкам чудом удалось вырваться.
Беженки скрывали свои настоящие имена, выдавали себя за русских. Аня Морозова поселила незнакомых в боковушке, рядом со своей комнатой.
Женя и Вера тоже устроились на работу – сначала прачками, затем судомойками на кухне в столовой немецких летчиков.
Эти три Ани были не простыми судомойками, не простыми прачками. «Все, что узнаете о немцах, – сказала девушкам Аня Морозова, – рассказывайте мне». Немецкая кухня располагалась в самом центре авиабазы, рядом с главными штабами, недалеко от аэродрома. Там многое можно было узнать, услышать, увидеть. Добытые в военном городке и на аэродроме сведения Аня кому-то передавала, кому – ни Женя, ни Вера не знали.
Женя, девушка горячая, порывистая, как-то вступила в политический спор с переводчиком начальника СД авиабазы Отто Геллером. При этом она неосторожно заговорила, вспылив, на немецком языке.
