Оставив храбрую тетю Варю у окна, незаметно положив на стол свое дневное немецкое жалованье – двести граммов хлеба и двадцать граммов маргарина, – Аня ушла.
Она направилась прямо к дому гестапо. Темнело…
– Кто идет? – окликнул ее недалеко от этого здания знакомый голос. В сгущавшихся сумерках блеснул желтый луч электрофонарика. – Или про полицейский час не слыхала?
– Это я, Морозова, господин старший полицейский! У меня ночной пропуск есть, – виновато проговорила Аня и, подойдя вплотную к человеку в немецкой форме с белой нарукавной повязкой, негромкой скороговоркой выпалила: – Собрала девчат. Тянули жребий. Сенчилина и Бакутина пошли к полякам. Вот сводка Киршиной…
Тревожно оглядевшись, понизив голос, Аня добавила:
– Сенчилина, по-моему, что-то подозревает. Она спрашивала, откуда у меня, у прачки, пропуск, который вы мне выдали…
– Сенчилина и другие не должны ни о чем догадываться, – строго сказал старший полицейский, возвращая Ане пропуск. – Ну, как говорят у нас в полиции, – добавил Поваров на прощание, – хайль-покедова!
Аня повернула к немецким казармам. А старший полицейский не спеша направился к Первомайскому переулку.
…Люся и Паша раза два прогулялись мимо дома в Первомайском переулке, на крыльце которого сидели, молча покуривая, трое небритых и довольно грязных молодых поляков в форме люфтваффе. Четвертый только что вошел в избу. Девушки уже знали по виду каждого из этой четверки. Видели, что чубатый и усатый Вацлав веселее и общительнее остальных, что вожаком у них плечистый черноволосый Ян Тыма, или, как они его называют, «Други Янек». В отличие от Яна Большого, Яна Маньковского зовут Маленьким, хотя ростом этот Ян на целую голову выше остальных. Четвертый – застенчивый Стефан – держался незаметно, молчал и почти не улыбался. Каждому из них едва перевалило за двадцать. Чем они дышат? Как завязать знакомство с ними? Надо на что-то решаться…
– Только целоваться с ними, – категорически заявила Люся подруге, – я не согласна!
– Может, и не дойдет до этого! – шепнула Паша.
Девушки еще раз прошли мимо. Толкнув подругу локотком, Люся Сенчилина запела робко, едва слышно:
Девушки, война, войнаИдет аж до Урала,Девушки, весна, весна,А молодость пропала!
Мимо подруг прошла с коромыслом и ведрами в рваном платье соседка Сенчилиных. Внимательно поглядела она на девушек, особенно на Люсю, – бант на голове, накрашенные губы. Укоризненно покачала головой, сплюнула в сердцах.
– Эх, девушки, комсомолочки! – проворчала она. – Тьфу ты, прости господи!
Она прошла мимо. Люся показала ей вслед язык, а потом остановилась. Плечи у нее затряслись, нос покраснел.
– Не пойду я!..
– Возьми себя в руки. Видишь, вон они сидят, смотрят!.. – Паша потащила Люсю дальше, громко, дерзко запела:
Ох, война, война, война,Ты моя разлука!Ох, весна, весна, весна,Еще больше скука!
Парни на крыльце подняли головы, стали подталкивать друг друга, во все глаза глядели на девушек, а Вацлав вскочил и бросился в дом. Через мгновение из распахнутого окна поплыли звуки мазурки. Ян Маленький, самый высокий из поляков, худощавый, юношески угловатый, встал, одернул куцый мундир и хотел было подойти к паненкам, как вдруг в переулок, подскакивая на ухабах, влетел открытый спортивный голубой «мерседес» с каким-то пьяным летчиком за рулем. Обдав девушек грязными брызгами, машина остановилась. Красивый брюнет с Рыцарским крестом в разрезе воротника небесно-голубого мундира и серебряными погонами капитана поманил к себе пальцем Люсю и Пашу.
– Пст! Коммен зи хир!
Девушки медленно подошли. Их лица помертвели.
Летчик рассматривал их, давясь от смеха. Особенно потешал его бант на Люсиной голове, губы, накрашенные бантиком.
– Ба! Да они почти похожи на женщин! – сказал летчик по-немецки своему единственному спутнику – майору.
Он небрежно взял Пашу за подбородок:
– Эта девка, например, вполне сошла бы в Берлине за премиленькую фрейлейн, побывай она в салоне красоты. А вот такие аппетитные розанчики, майор, в твоем вкусе! Может быть, повеселимся, майор?
Люся – она уже хорошо понимала по-немецки – презрительно усмехнулась.
– О! Она даже умеет улыбаться. Какие косы! Ты, верно, распускаешь их на ночь? У тебя хорошие зубы. А ноги?
Он привстал, нагнулся, чтобы приподнять подол Люсиного платья, но тут в переулок въехал черный «опель-капитан» с двумя немками-связистками в форме женского вспомогательного корпуса люфтваффе. Сидевшая за рулем смазливая белокурая блондинка высунулась из открытого бокового окна.
– О, я не знала, что мой небесный рыцарь интересуется туземками! – с недоброй улыбкой сказала она капитану.
– Главное для летчика, – ответил тот, смеясь, – точный и верный рефлекс!
Немка презрительно улыбнулась, оглядывая Пашу и Люсю.
Люся, потупив глаза, заметила свое искаженное, карикатурное изображение в лакированной дверце черного «опеля» и невольно сравнила себя с красивой немкой. Она отвернулась, пылая от обиды, сжевывая помаду с надутых губ.
– Туземка отворачивается? – медленно, с угрозой проговорила немка.
– Оставь ее, Эви! – засмеялся капитан. – Смешно! Неужели ты ревнуешь меня к этим аборигенам?! Поехали лучше на наш пикник!
Немцы и немки уехали. Паша проводила их потемневшими от ненависти глазами. Люся сорвала вдруг с головы свой жалкий бантик, швырнула его на землю и хотела было убежать, но Паша догнала ее, ухватила за руку.
Несмело подошел к девушкам Ян Маленький. Стефан бегом бросился к банту, поднял его и тоже подошел к ним.
– Пшепрашем! – проговорил он, робея. – Паненка потеряла бантик…
– Спасибо! – сказала Паша.
– Красивый бантик. Он панне очень к лицу…
– А тебе какое дело! – резко оборвала его Люся.
Паша ущипнула ее за руку, изобразила улыбку.
С неуклюжим поклоном, показав короткие светлые волосы с неровным боковым пробором, на ломаном русском языке отрекомендовался Ян Маленький:
– Пани позволит представиться: Ян Маньковский. А это мой коллега – Стефан Горкевич… Погода хорошая, верно?
– Где ж хорошая? Дождь будет, – удивилась Люся, выставив под первые капли ладошку.
– Да, будет дождь! – оживился Ян Маленький. – Лучше зайти в дом. Может быть, паненки хотят музыку послушать? Мой коллега Вацек купил со скуки патефон. Есть русские пластинки.
– Отчего же не послушать? – сказала Паша. – Мы музыку любим. Верно, Люся?
– Можно послушать, – выдавила Люся. – Послушаем, Паша?
– А вчера, – заявил Стефан, – мы от скуки танцевали друг с другом. А вы танцуете?
– Танцуем, – ответила Паша. – Это мы даже очень любим – танцевать…
– Так идемте в дом! – заволновался Ян Маленький. – Прошу, панна Люся! Прошу, панна Паша!
Шум прогреваемых на аэродроме авиамоторов заглушил дальнейший разговор. Вацлав Мессьяш широко распахнул обитую рогожей дверь в избу. Ян Маленький кинулся убирать под пестроклетчатые солдатские подушки на койках чьи-то штаны, портянки, миску с объедками… Лежавший на постели Ян Большой, схватив брюки, в одних трусах прыгнул за занавеску у печки…
Одна из девушек, Паша, по мнению Яна Маньковского, была очень красива и похожа на польку. Другая, Люся, низенькая, не очень видная собой толстушка, но живая, порывистая, почему-то больше понравилась ему. Может быть, потому, что она жила в этом же Первомайском переулке, и он не раз видел ее у колодца зимой, а она задирала нос, отворачивалась презрительно. Еще тогда за живое задела Яна эта русская снегурочка…
Девушки провели весь вечер с поляками. Маньковского поразило, что гордячка Люся сама с ним заговаривала, расспрашивала о житье-бытье, сама пригласила его танцевать. Девушки станцевали цыганочку, поляки – огневой оберек. Потом Паша танцевала с Яном Большим. Это был темноволосый, кряжистый мрачноватый парень с решительными, энергичными чертами лица. Танцевали танго «Утомленное солнце», популярное перед войной и у нас, и в Польше. Поляки рассказывали девчатам о своем житье-бытье, жаловались на скуку, на то, что сильно устают на аэродроме. Чего не переделаешь за день – то бомбы выгружаешь, то подвешиваешь их к самолетам, то заправляешь «хейнкели» бензином, маслом, водой. А то загонят на целый день в ангар – латать дюралевые фюзеляжи… Парни, оказывается, могли плотничать и слесарничать, и кирпич класть да и крестьянскую работу знали.
– А на аэродром пригнали нас силком. Эх, кабы не было этой пшеклентой… проклятой войны!..
Улучив удобную минуту, Люся шепнула подруге:
– Ты обрабатывай Яна Большого – он вроде главный у них, а я займусь длинным…
Из зашторенных окон дома в Первомайском переулке доносились звуки музыки. Играл патефон:
На траву легла роса густая,Край суровый тишиной объят…
Старший полицейский Поваров подошел к окну, завешанному маскировочной шторой из синей бумаги. Из узкой щели пробивался желтый свет керосиновой лампы. В комнате было накурено. Стройная Паша Бакутина танцевала с широкоплечим темноволосым парнем в форме люфтваффе.