Таня устала и думала об отпуске. Желание быть рядом с мужем спрятала мнимой необходимостью ехать по делам в Германию.
Как в дамском романе, в эту минуту позвонили у двери.
– Где ты шляешься, Яша?
Бывший главный механик подлодки вежливо открыл дверь ногой, держа в руках торт, цветы жене командира, Мишин пистолет-пулемет в магазинной коробке и сумку, угадывались бутылки. Высокий, толсто – добродушный, циничный и счастливый зачинщик дружеских застолий, первый парень на флоте Яша Голуб. Темно – синяя с вышитым золотом вензелем нездешняя морская форма.
– Дойче Зеередерай – германский торговый флот. – Понеслось непредсказуемое, любимое мужем застолье.
Приключения моряка на суше и море, услышанные Борисом, Таней и Мишей (пока его не прогнали спать) в московской квартире.
– Моя девичья фамилия Голубинкер, я смутно помню из детства. О том, что я из Риги, знала вся эскадра. В сороковом году мой отец был молод, пришла советская власть. Московский оператор кинохроники Эдуард Тиссе снимал сарайчики на пригородных садовых участках – как ужасные дома, в которых живут при капитализме. Деревенские жены командиров РККА приходили в Оперу в ночных комбинациях, принимая их за шелковые платья. Людей стали сажать. Как огуречную рассаду в грядки – в товарный вагон и затем в Сибирь. Хватали, разумеется не всех, но имеющий четыреста латов в месяц – классово чужд. Так следователь латвийской охранки, прессовавший политических в тюрьме «Браса», выжил, а соседа – лавочника взяли. Насмотревшись, мой отец продал за три символических лата лесопилку, и сократил Голубинкера до Голуба.
– Я вам не надоел? – Мы с Валей вернулись в Ригу в квартиру отца. Но жизни нет. Я «оккупант». Давление в цилиндрах близилось к критическому. В январе девяносто первого случилась ночная стрельба в центре Риги. У канала погибли милиционеры и горожане. Валюша говорит – надо уезжать. Еврейских документов в семье не осталось, но по Галахе (твердый свод шестисот тринадцати законов и правил) я чистый еврей. Еврейский ариец.
Яша уронил салат на белую рубашку. Таня стерла пятна влажной салфеткой и чуть присыпала солью – обучилась, живя в Северодвинске.
– Прихожу я в Сохнут. (Израильская служба репатриации). Руководит Вадик, вместе в женскую школу на танцы ходили. Надел кипу и назвался Вэвл.
– Называй меня Вэвеле. Беседуем под кофе с коньяком, он знает, зачем я пришел.
– Ты обрезан?
– Нет, девственник, как родился. Но я могу сейчас, амбулаторно.
– Свежеобрезанных не берем.
– Тяжелая сцена в рижском Сохнуте – рассказывает Яша. – Входят двое, лет тридцати, накаченные, краткость речи офицерская, Виктор и Павел. Виктор Иваненко и Павел Ивлев. Цивильное не часто одевали, но готовились – брюки в стрелку, кремовые рубашки.
Выложили на стол оторопевшего Вэвеле бумаги: прохождение службы, военные дипломы, благодарности командования – боже мой, военные моряки. Экипажи расформировали, офицеров демобилизовали, бросили в чужой стране. В России ни кола, военный городок сносят. Отчаянная идея – служить в израильском флоте по контракту. На любых условиях.
– Наемников в израильской армии нет – понимает безысходность ситуации Вэвеле.
– С детьми ночевать на вокзале.
Валюша приютила на первое время мальчика и девочку.
Борис молча держал удар.
– Вэвеле наконец оформил мое еврейство – продолжал Яков, и подали мы с Валюшей беженцами в Германию. Я ждал вызова из посольства и думал, что же там скажу. Но сделалось проще, вынул из почтового ящика немецкий конверт. Валька просит – не вскрывай, там отказ, чувствую. Поживем в гостинице у моря и на третий день прочтем. Шли у ночного моря, свернули в поселок и под первым фонарем прочли: «Гамбург».
Чудесен город Гамбург, красив и богат. Яше он близок. Эльба и каналы, огромный порт. Для туристов колесные пароходы, как во времена Гекельберри Фина. Катались с Валей по тесной Эльбе. Стояли обнявшись на подветренной палубе и целовались в каюте. Прощались с российской жизнью в ожидании новой. Там Валя учила школьников истории. Германская история ей чужда, Первый Рейх, Второй. Третий. До седины на пособии тянуть. Яков к себе агрессивен, пружиной взведен на новую жизнь. Ему вдруг все стало непривычно и мило в Вале, поднятый воротник пальто, сдержанный жест и умение ни о чем не спорить. Она искренне не понимает, зачем, выключая компьютер, нажимать «пуск», и разговаривает с машиной. Яков хотел сына, но зная, что она не может зачать, никогда не говорил об этом. Забытая нежность вернулась. Он ее большой толстый ребенок. Переходили с «Миссисипи» на «Ориноко» и» Миссури», и плавали сутки. По берегам теснились, наползая один на другой, доки, грузовые терминалы, горы и холмы цветных контейнеров. Ненастоящие пароходы шлепали плицами, пьянствовали туристы.
Летние пивные на три и четыре тысячи мест, от двери не увидишь конца зала. Называются «цур швемме» – залейся. Струганные столы и лавки. Играют несколько оркестров, компании шумят. Кельнерша несет, прижав к необъятной груди, десять толстого мутного стекла литровых кружек. Рекорд на состязании кельнерш – четырнадцать. Большая кружка называется «масс», литр семьдесят шесть граммов пива. Так исторически сложилось. С конца стола смотрит человек, не прост, хорошо одет. Кричит – ты русский? Показывает, выйдем, потолкуем. Я не охоч с местными русскими – где что дешевле (как вид спорта), бензин дорожает, пособия не выбьешь, немцы нас не любят. Что значит любят, не любят?
– Ты на биче? – спрашивает. («Бич» – моряк, застрявший на берегу, например, в ожидании рейса. Пришедший «с морей» ставит ему выпивку, иногда дает деньги. К сожалению, этот обычай русского торгового флота выветривается). Федор из Новороссийска, ходит на германских судах. От фирмы «Фриц и Джек». Кампания торгует готовыми экипажами моряков, от капитана до уборщика, и даже проверенными на психологическую совместимость.
Яков работает домовым мастером в каре из четырех корпусов. Старшим дворником, честно говоря. Стрижет кусты, собирает осенний урожай брошенных велосипедов. Выслушивает жалобы. Дама из номера шестнадцать носит черно – желтый пиджак. Беспокойна – соседка играет на аккордеоне. Вызывала полицию, не потому, что шумно. Плохо играет. Вековая немецкая бытовая культура, Яков ее охраняет. Англичанин чтит королеву, француз пьет шампанское, немец любуется порядком. Кофейные приглашения дамы из номера шестнадцать Яков отвергает.
«Фриц и Джек» последняя надежда остаться на плаву. В небольшой фирме поперек встала референтка.
– Ваш немецкий ниже школьного. Подайте документы по-английски. Нет? На что вы надеетесь? Яша пытался всучить духи, тихо выгнала. Позор совка.
– Я приуныл, себя жалко. Валя тайно слезы утирает. Иду в последний раз. Мымра тихо говорит:
– Жду в кафетерии через десять минут. За столом переходит на чистый петербургский.
– Ваши бумаги я грамотно перепечатала. В офисе слева от двери, коренастый и бесцветный, сидит Фриц Бэк. В кресле Джек Зоммерфельд. Осторожно, он судовой механик и высокий профи. Незнание языка маскируйте вопросами Фрицу: ответит пространно и останется доволен собой. От виски не отказывайтесь. Джек нальет тройной, выпейте постепенно. Я Ада из Петербурга.
Фриц, Джек и Ада остались им довольны. И бросили на бананы: Филиппины – Япония, бананы в трюмах дозревают. Скучно. Якову хватило природного такта не травмировать высокой технической эрудицией.
Через полгода Яков пришел к Фрицу и Джеку с идеей вербовать опытных моряков в портах бывшего СССР. Вербовать туда, где деньги звенят, не трудно.
Что узнала этим вечером умная Таня. – Подруга студенческой поры Валя живет в Гамбурге. Детей по-прежнему нет. Яша выглядит моложе своих сорока. Когда-то я ему нравилась. Он нашел место под солнцем. Кажется, муж немного ожил, весь вечер сидел во главе стола на капитанском месте. Яша хочет сказать ему нечто значительное? Среди ночи проснулась, Бори не было. В большой комнате при ней возникла напряженная тишина. Мерцает без картинки ночной телевизор.
Что не узнал этим вечером Борис. Фирма «Фриц и Джек» действительно нанимает моряков, но богатеют владельцы на перевозках морем. Не всегда груз чист. Давно Фриц и Джек строго положили не связываться с торговлей оружием. Опасный, беспощадный и кровавый бизнес. Но миллионная возможность открылась случайно: последняя поездка Якова в Ригу не была удачной. Моряки уходят под русский, панамский, кипрский, багамский флаги. Приглашать в Гамбург некого. В конце августа ушла советская армия. Не чуждый латвийских новостей Яков высмотрел: осталась кое-какая техника, военные склады и городки, несколько кораблей. «Уберите ваше железо» – высказался в прессе новый военный министр.
Яша почуял выгоду. Взял машину напрокат и поехал к устью Даугавы. Центр города выглядел по-европейски. От Петерсалас пошла неприбранная ветхость. Пустые доки, поникшие, отчаявшиеся портовые краны. В морской Болдерае – Усть – Двинске, – где Яков когда-то служил, сейчас встретил пустынно повалившиеся заборы, огороды. Он оставил машину и миновал никем не охраняемый мост на военную базу. Пошел через железнодорожное полотно, обходя штабеля старых досок, толстые трубопроводы, цветные кабели повисли жгутом, как спаривающиеся змеи. Не встретив человека и миновав свалку, вышел к воде. У дальнего пирса виднелся серый военный корабль, плавучий госпиталь. Ближе три громадных стальных цилиндра лежали в воде – подводные лодки.
