И победить в ней сможет тот, кто решительнее, умнее, хитрее, хладнокровнее. И он действовал…
Уже через два часа силами все тех же курсантов были перекрыты все немногочисленные дороги, ведущие к Сарпинским озерам со стороны Базыкуля. Оставалось ждать.
Конечно, брать диверсантов — это дело оперативников. И Петраков, безусловно, вызвал бы людей, будь у него резерв времени. Но его не было. Приходилось рассчитывать только на свою группу да на то, что курсанты в крайнем случае не подведут.
Павел был уверен, что на одном из трех маршрутов они перехватят парашютистов. Вот только на каком? Никогда не веривший в Бога, сейчас он твердил про себя, как одержимый: «Господи, сделай так, чтобы они вышли на меня».
Нельзя сказать, что Петраков не доверял своим подчиненным. И педантичный, предельно аккуратный Игорь Скуратов, и добродушный, невозмутимый Федор Иванушкин уже были проверены в деле, но все же опыта оперативной работы им пока недоставало. Это-то больше всего и волновало Павла, и он в мыслях вновь и вновь возвращался к своим подчиненным, так же как и он несшим сейчас нелегкую вахту томительного ожидания…
Особенно тревожился Петраков за Иванушкина. Его невозмутимость могла расслабляюще подействовать на курсантов. Павел порой поражался ей. Два часа назад Федор так спокойно доложил о найденных парашютах, словно он не улики, а гриб в лесу нашел. «Наверное, он точно так же бы доложил, что война кончилась», — подумал Петраков.
…Разумеется, Федор Иванушкин не подозревал о волнениях своего командира. Получив задачу, он, привыкший все делать основательно, рассудил: табун лошадей, юрта и пастух вряд ли вызовут у кого-либо подозрения. С лошадьми и юртой вопрос решился просто — их позаимствовали в соседнем селении. Хуже было с пастухом — курсанты оказались все как на подбор — под стать Иванушкину: рослые, белокурые — настоящие русаки. Пришлось ему самому облачаться в халат, который тут же затрещал по швам. Это вызвало дружный смех. Федор нахмурил брови:
— Цыц, братва. Не до шуток. Нам теперь не парашюты — диверсантов брать.
Говоря это, он, конечно же, не мог знать, что через несколько часов ему действительно предстоит вступить в схватку с матерым и коварным врагом…
Солнце уже садилось, когда Федор увидел на горизонте три фигуры. Какое-то внутреннее чутье подсказывало: они. Иванушкин подвинулся поближе к костру и сел вполоборота к дороге, так, чтобы диверсанты издали не смогли разглядеть его лица.
Из юрты доносились приглушенные голоса.
— Тихо, братва, приготовиться, — сказал Федор. Сам он сунул руку за пазуху и снял пистолет с предохранителя.
…Минуты ожидания были томительны. Те трое шагали не спеша, и Иванушкин, бросавший украдкой взгляд на дорогу, в какую-то секунду даже усомнился, диверсанты ли это — уж больно уверенно держались они, Федор даже расслышал смех. В недавнем прошлом полковой разведчик, он с трудом привыкал к тому, что враг, с которым ему приходилось иметь дело теперь, — совсем другой: он не крадется, не прячется, а творит свои черные дела под личиной советского человека.
Прошло еще несколько минут. Иванушкин уже опасался оборачиваться, чтобы не привлечь к себе излишнего внимания. Он и так был уверен: незнакомцы не пройдут мимо — остановятся, чтобы расспросить, уточнить дорогу. Спина его под халатом вспотела, но не столько от жары, сколько он напряжения.
Тихо заржали кони. Федор не выдержал, бросил через плечо короткий взгляд. Его хватило, чтобы увидеть: двое остались на дороге, а третий направился к нему. И в следующую секунду он услышал:
— Эй, отец, далеко ль до Сарпы?
Федор не шелохнулся. Он ждал, когда незнакомец подойдет поближе. Но тот остановился в нескольких шагах и повторил свой вопрос. Теперь у Иванушкина не оставалось и тени сомнения, что перед ним враг. Надо было действовать. Он закашлялся. Это был сигнал курсантам. Но прежде чем полог юрты распахнулся, Федор резко вскочил и бросился диверсанту в ноги. Падая, тот успел выхватить пистолет и выстрелить в Иванушкина. Резкая боль пронзила все тело. Теряя сознание, Федор услышал выстрелы и молодой, еще мальчишеский голос, строго приказавший: «Встать! Руки вверх!» «Молодцы!» — последнее, что успел подумать он…
— Молодцы! Ну, молодцы! Нечего сказать, — полковник Бахрушев ходил из угла в угол своего кабинета и бросал недовольные взгляды на подчиненных. Петраков и Скуратов стояли, понурив головы. — Казаки-разбойники, а не работа. Иванушкин убит, двое диверсантов тоже. Третий ранен. В высшей степени непрофессионально.
Павел вздохнул.
— Что вздыхаешь?
Полковник сел в кресло, закурил. Он не курил уже больше месяца, крепился, но сейчас не выдержал. Какое-то время все трое молчали. Первым заговорил Бахрушев:
— Ладно, — он рубанул ребром ладони по столу, — значит, так: курсантам объявить благодарность — научили их стрелять на свою голову. Парашютиста после перевязки ко мне. Все. Свободны!
Петраков и Скуратов вышли. Иван Сергеевич затушил окурок, подошел к окну, распахнул створки. После только что прошедшего дождя на улице было свежо. Бахрушев вздохнул полной грудью, закрыл глаза, подставил лицо прохладному легкому ветерку. Так он простоял несколько минут, стараясь успокоиться. Он сердился на себя за то, что нашумел на Петракова. Задача у того была архисложной, а решать ее пришлось силами трех контрразведчиков и ничего не смысливших в этом деле курсантов. Конечно, все могло закончиться удачней, выйди диверсанты на Павла, но они вышли на Иванушкина…
Ивану Сергеевичу было жаль лейтенанта. Всего два месяца назад пришел к ним после госпиталя этот бывший командир разведвзвода. Конечно, за такое короткое время ремеслу контрразведчика не научишься. Да и Скуратов в отделе всего полгода. По сути один Петраков профессионал. «Действительно, кадры решают все!» — подумал Бахрушев и открыл глаза. За окном занимался рассвет. Начинался новый, полный тревог и забот день…
ГЮНТЕР ФОН ЗОТТЕЛЬ СОГЛАСЕН
Обер-лейтенант Гюнтер фон Зоттель был подавлен: столь успешно начавшаяся операция так неожиданно и трагически закончилась для него. Зоттель почувствовал, что его бьет озноб. Он хотел думать, что это от саднящей раны в плече, но обмануть себя не удавалось — обер-лейтенант понял: это страх. Он боялся умереть. Сейчас, когда ему не перед кем было притворяться бесстрашным и фанатично преданным фюреру, он в полной мере ощутил весь ужас своего положения. Не новичок в разведке, Гюнтер знал: либо он вынужден будет работать на русских, либо он умрет.
В коридоре послышались шаги. Зоттель напрягся, озноб начал колотить его еще больше — он почувствовал: это идут за ним…
В кабинете Бахрушева было накурено. Закурив после месячного воздержания, Иван Сергеевич теперь не мог остановиться и прикуривал одну папиросу от другой. На столе перед ним лежали документы задержанного.
— Крылов Борис Николаевич, — вслух прочитал полковник.
С фотографии на него смотрел лет двадцати пяти, светловолосый молодой человек. «Кто он, — размышлял Иван Сергеевич, — предатель, фашист? С чем пришел на нашу землю?»
В дверь постучали.
— Войдите, — отозвался Бахрушев и поднял глаза. В первую секунду он даже не узнал человека, чью фотографию только что рассматривал — лицо его было серым, осунувшимся, левый глаз заплыл. «Видно, кто-то из курсантов приголубил», — не без ехидства подумал Иван Сергеевич, но тут же одернул себя, сказал сухо:
— Садитесь.
Зоттель устало опустился на стул, бросил жадный взгляд на пачку «Казбека». Бахрушев, заметив это, подвинул папиросы на край стола, положил рядом спички.
— Курите.
Гюнтер жадно затянулся и тут же закашлялся. Иван Сергеевич усмехнулся:
— Да, вижу непривычны вы к нашему табачку, недоработочка это у вас в абвере.
Зоттель напрягся, словно в ожидании удара, бросил на полковника косой взгляд. Многое бы он отдал сейчас, чтобы не видеть этих внимательных, с хитрым прищуром глаз. Он даже зажмурился.
— Вам плохо? — спросил Бахрушев.
— Хуже бывает только мертвым, — выдавил из себя Гюнтер, и, произнеся эти слова, вдруг отчетливо понял, что расскажет все…
— Итак, — Бахрушев остро отточенным карандашом сделал пометку в блокноте. — Вы, офицер абвера Гюнтер Зоттель, двадцать четвертого мая были заброшены к нам в тыл. Цель, задачи вашей группы? И, пожалуйста, поподробнее.
Зоттель откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу. В этой привычной для себя позе он нашел некоторое успокоение, его перестал бить озноб. Он пропал вместе со страхом, потому что самое страшное было позади — выбор сделан, отступать некуда.
— Еще в сорок втором году, — начал Гюнтер, откашлявшись, — адмирал Канарис потребовал от разведслужб расширить подготовку и заброску квалифицированной агентуры в глубинные районы Советского Союза, он требовал усилить работу по разложению ваших людей, используя для этого вынашиваемые некоторыми лицами националистические планы. Наша абвергруппа — 103, действуя в сорок втором году против ваших войск на Северо-Кавказском фронте, проводила агитацию среди военнослужащих Красной Армии и населения, устанавливала связи с бандами, созданными национальными лидерами, формировала связи с бандами, созданными национальными лидерами, формировала из них добровольческие отряды. Один из таких отрядов предполагалось создать на базе бывшей банды Оганова, активно действовавшей в середине тридцатых годов из районе Сарпинских озер.
