— Что нужно здесь?
— Ищу одного человека, чтобы передать привет, — сказал Куксов спокойно и, улыбнувшись, добавил — Может, поможешь?
Угрюмый поморщился:
— Короче и яснее. Кого ищешь?
— Хозяина одной забавной штуки, — ответил Сергей и достал из нагрудного кармана гимнастерки огановский медальон.
Бандит сделал несколько шагов вперед. Рассмотрев медальон, он как-то жутковато оскалился, глаза его заблестели.
— Пошли, — сказал он, указав стволом «шмайссера» вправо, где начиналась едва заметная тропинка.
Сергей подхватил вещмешок и двинулся туда, куда указал бандит. Теперь он уже не сомневался, что за ним следили давно, выжидали, проверяли, нет ли хвоста. «Серьезные ребята», — подумал Куксов.
Шли около часа. Спустились в каньон.
— Стоять! — приказал угрюмый.
Тут же из-за огромного валуна выскочили еще два бандита. Они проворно накинули Сергею на голову мешок и потащили его куда-то. Тащили недолго. Когда мешок сняли, Куксов определил, что находится то ли в небольшом гроте, то ли в землянке. При тусклом свете единственной свечи он увидел человека лет сорока пяти. На хищном орлином лице его играла улыбка.
— Мне сказали, что вы хвастались старинным медальоном?
— Да, — сказал Сергей, протягивая медальон. — Меня просили передать его тому, кто покажет такой же.
Человек с орлиным лицом вынул из кармана точно такой же медальон и, протянув его Куксову, сказал:
— Слава аллаху! Дождался.
Сергей понял, что перед ним Оганов. Он бесцеремонно опустился на единственный стоящий здесь табурет и, кивнув на бандитов, что стояли за его спиной, потребовал:
— Пусть они уйдут.
Оганов махнул рукой, и они остались вдвоем.
…В это время в кабинете Бахрушева проходило совещание. Полковник был заметно взволнован. Он ходил из угла в угол и массировал виски. Голова раскалывалась: давало о себе знать напряжение последних дней. По расчетам Ивана Сергеевича Куксов уже должен был выйти на связь. Но он молчал.
Петраков прекрасно понимал состояние своего начальника. Он и сам нервничал, в который уже раз убеждаясь: нет ничего хуже, чем вынужденное бездействие, когда ты бессилен вмешаться в ход событий и обязан лишь одно — терпеливо ждать.
Наконец Бахрушев сел в кресло. Обведя собравшихся взглядом, сказал:
— Операцию по ликвидации банды Оганова необходимо форсировать. Не вернувшийся с задания самолет, безусловно, вызовет у абверцев беспокойство. И лично я не поручусь, что они не пришлют нам новых «гостей». — Иван Сергеевич помолчал немного, а потом, обращаясь к подполковнику-авиатору, спросил — Товарищ Платонов, что с «Фокке-Вульфом»? Когда он будет готов?
Подполковник поднялся:
— Я думаю, к завтрашнему утру закончим ремонт.
— Хорошо, — Бахрушев кивнул. — А что у вас, Васильчиков?
— Как вы приказали, людей отобрал, проинструктировал. Так что у нас готовность полная.
— Ясно. — Полковник закурил. — Только еще раз объясните людям, что оружие можно применять только в крайнем случае. Я уверен, что в этой банде далеко не все — ярые враги Советской власти. И не наша задача их казнить. Наша задача — обезвредить.
— Вас понял. Не подведем!
Сказано это было так, что и Бахрушев и Петраков почувствовали: комэск все организует без сучка, без задоринки. Вообще, после того как Васильчикова посвятили в суть операции, он с каким-то особым азартом помогал контрразведчикам. И если еще две недели назад, направляясь с фронта в тыл, он обижался на командира полка, остановившего свой выбор именно на его эскадроне, то теперь майор гордился, что именно ему и его казакам-пограничникам приходилось участвовать в операции, проводимой работниками «Смерша».
После слов комэска в кабинете повисло тягостное молчание. И никто не решался нарушить его. Наконец Иван Сергеевич загасил папиросу, сказал:
— Значит, так. К завтрашнему утру все должны быть в полной готовности. Связь со мной держать постоянно. К операции можем приступить в любую минуту. Все. Свободны.
Когда кабинет опустел, Бахрушев расслабил портупею и прилег на диван. Ему казалось, что едва он ляжет, как тут же заснет. Но сон не шел. Усталость отступала перед тревожным и томительным ожиданием известий из банды.
…Оставшись с глаза на глаз с Огановым, Куксов почувствовал себя намного уверенней. Стараясь держаться и говорить надменно, Сергей потребовал вернуть ему вещмешок:
— Я боюсь, ваши варвары испортят рацию. А эта штука сегодня для нас с вами, господин Оганов, — самая необходимая. — Куксов посмотрел на часы. — Кстати, скоро я должен выйти в эфир.
Оганов молчал. Сергей заметил, как передернулось лицо бандита при слове «варвары», невольно подумал — не переборщил ли? Между тем Оганов еще раз достал медальон и, поднеся его к свече, стал внимательно рассматривать. Наконец он сказал:
— Скажите, этот медальон вам передал господин Грубер?
Куксов насторожился. В беседах с Зоттелем фамилия Грубер не встречалась ни разу. Почувствовав какой-то подвох, Сергей внутренне собрался, внешне же сохраняя надменную снисходительность, ответил, усмехнувшись:
— Вам совершенно необязательно знать, кто лично вручил мне этот медальон, но так и быть, я удовлетворю ваше любопытство. Мне передал его доктор Долль, если вам что-нибудь говорит это имя.
Оганов просиял.
— Доктор Долль! Как же, я хорошо знаю его. Бедняга по-прежнему мучается печенью?
«Дешевая проверка, — подумал Сергей. — Он хочет посмотреть, не занервничал ли я». Это было ясно. Не ясно было другое — действительно ли у Долля больная печень. Нет, то что Оганов не знал Долля, в этом Куксов был уверен — Зоттель сказал, что они не могли встречаться. Но о Долле бандит мог слышать, мог слышать и о его болезни, если таковая существовала. «Так что ответить Оганову? Что?» — стучала в висках мысль.
…Разведчик всегда ходит по лезвию ножа — это Сергей хорошо знал по собственному опыту, ведь все предусмотреть невозможно. Поэтому риск неизбежен. Вот и теперь, любой ответ, какой бы ни дал Куксов, был рискованным. Оставалось надеяться на чутье, которое за время войны еще ни разу не подводило Сергея.
— Вы что-то путаете, любезный, — процедил сквозь зубы Куксов, господин Долль вполне здоров. И, кстати, скоро вы сможете убедиться в этом лично, если не будете задавать глупых вопросов.
Лицо бандита расплылось в притворной улыбке:
— Прошу простить меня. Но, как говорится, береженого Бог бережет.
Сергей кивнул:
— Я надеюсь, на этом мы закончим бесполезную часть нашей беседы. У нас с вами не так уж много времени. В ближайшие дни нам предстоит принять самолет с диверсионной группой и боеприпасами. Надеюсь, вы найдете для этого безопасное место?
Глаза Оганова заблестели.
— Бог мой, конечно, найдем. Ведь я ждал этого. Я так ждал!
«Пристрелить бы тебя, как собаку», — подумал Куксов, и, чтобы невольно не выдать своих мыслей, встал и отошел в глубь землянки. Здесь было сыро и пахло плесенью. Подумалось: «Вот и Оганов со своей бандой такая же плесень».
Сергей снова посмотрел на часы. Светящиеся стрелки сошлись на цифре девять. До выхода в эфир оставалось пятнадцать минут…
…Петраков влетел в кабинет Бахрушева без стука.
— Есть радиограмма! Куксов вышел на связь, — радостно сообщил он и положил на стол расшифрованную радиограмму. Иван Сергеевич пробежал текст: «Контакт с Огановым установлен. Приступаю к операции. Москвич».
— Ну что ж, Павел, — сказал Бахрушев, откладывая радиограмму. Теперь слово за нами. Сработать надо, чтоб комар носа не подточил.
— Понимаю, Иван Сергеевич, — ответил Петраков. Он действительно вполне отчетливо понимал всю меру сложности и ответственности предстоящей операции. Понимал и то, что Оганов — стреляный воробей и любая неточность может вызвать в нем подозрение в том, что гости, которых он ждет, — подставные. И тогда ситуация может стать непредсказуемой. Мысли Петракова невольно перекинулись на Куксова — так он там? И что принесут очередные сутки? Не пережмет ли он, форсируя события, не переиграет ли?
Словно угадав мысли подчиненного, Бахрушев сказал:
— Куксову верю. Парень с головой. Словом, надеюсь на вас.
В эти минуты Иван Сергеевич вспомнил Иванушкина. Сегодня утром он получил письмо от его матери. Из головы не выходили строки: «…Как радовалась я, когда Федя написал мне, что служит теперь в глубоком тылу. Ведь он у меня единственный. А что еще нужно матери, за что молить Бога, как не за то, чтобы единственная твоя кровиночка осталась живой и невредимой. Простите меня за это письмо, но я не понимаю, почему же и в нашем тылу убивают наших сыновей?»
«Да, убивают, — с горечью подумал Бахрушев. — И, к сожалению, Иванушкин не последняя жертва, павшая на этом невидимом фронте. Но мы должны, обязаны сделать все, что б этих жертв было как можно меньше!»
