Наш поезд пока не подавал никаких сигналов, свидетельствующих о скором отправлении.
– Продолжайте, – велел знаменитый сыщик.
Я понимал, что он надеется выведать какую-нибудь информацию касательно Мориарти, благодаря которой получит преимущество над профессором и его организацией.
– Речь о моем сыне, – сказал Морган. – Юном Джеймсе, или Джейми, как мы его называем. Я не хочу для него такой жизни. Ведь мне известно, сколько крови пролито за каждый шиллинг, который я заработал. Мне приходится дрожать от любого стука в дверь или при виде констебля, идущего в мою сторону по улице.
– И чем я могу помочь? – спросил Холмс.
– Джейми сейчас шестнадцать, – произнес Морган. – Он достаточно взрослый, чтобы начать задумываться, что ему делать со своей жизнью. Подручные профессора уже предлагали привлечь Джейми к нашим делам: будто бы пришло его время стать частью клана. Для начала они хотели поручить ему самые простые задания, например, передать деньги и документы или постоять на стреме. Но я не желаю такой участи для него. Он слишком талантлив. Мне хочется, чтобы он избрал другой путь. Если сын найдет себя, то я его отпущу и позволю не идти по моим стопам.
– Талантлив, говорите? А о каком таланте идет речь?
Морган вытащил из-под полы пальто пачку сложенных листов:
– Вот, сэр.
Он развернул листы, и оказалось, что это рисунки, выполненные чернилами. Холмс просмотрел их, передавая мне один за другим. Наброски, конечно, были любительскими, но явно демонстрировали мастерство художника. Картинки изображали обыденные сценки уличной жизни: лошадь с повозкой, разносчик газет, зеленщик, продающий свой товар. А рисунок руки, держащей цветок, получился не хуже, чем у Дюрера[5]. Листы были сильно помяты по краям, поскольку их много раз передавали из рук в руки и рассматривали. Морган пояснил:
– Это только те, которые я ношу с собой. У Джейми полно набросков, он их рисует в два счета. Словно бы рука сама двигается. Причем он может работать как карандашом, так и углем и красками. Дома у нас есть по-настоящему красивые картины.
Холмс сложил листы стопкой и протянул обратно Моргану, который сунул их во внутренний карман пальто.
– Если это, по вашему мнению, заурядные работы, а дома вы храните «по-настоящему красивые», тогда у вашего сына и впрямь исключительный талант. Но при чем тут я?
Морган подошел еще ближе и заговорил взволнованным голосом:
– Я не знаю никого, кто мог бы помочь Джейми. Даже попросить некого. Вы правы насчет моей работы. Профессор отправляет меня разбираться с лавочниками и с теми, кто не хочет связываться с ребятами с Ист-Энда. Я понятия не имею, где мой сын сможет получить достойное образование и обратить на себя то внимание, которого он заслуживает. На меня начинают давить, постоянно требуют привлечь Джейми к делам профессора. Но он способен на большее, я знаю. Помню, как начинал я сам, – с тех же поручений, что сейчас хотят дать Джейми. Оглянуться не успеешь, как уже катишься по наклонной, а потом уже и сам начинаешь верить, что ты от природы дурной человек и обратной дороги нет. Не знаю, как я закончу свои дни, но понимаю, что ничего хорошего впереди нет. Я уже опоздал. Если мне повезет, то просто буду мотать срок, хотя, вполне возможно, меня заставят совершить нечто такое, за что светит виселица. Но только не Джейми! Я не позволю!
Мы услышали, как изменился гул толпы по ту сторону багажного вагона. Двери поезда начали открываться и закрываться, что говорило о скором отправлении. Холмс порылся в карманах жилета и достал свою карточку. На обороте он написал имя и адрес и протянул ее Моргану:
– Вот как связаться с сэром Уильямом де Виллем. Если будете передавать ему записку, то упомяните мою фамилию и покажите что-нибудь из работ Джейми. Уверен, сэр Уильям очень заинтересуется. Он уже взял под свое крыло несколько молодых художников, причем из разных социальных слоев, поскольку его интересует лишь развитие искусства. Я оказал ему небольшую услугу, когда вернул украденные картины, так что он у меня в долгу[6].
Холмс зашагал прочь, но Морган остановил его, схватил за руку и крепко сжал со словами:
– Спасибо, сэр! Большое спасибо!
Затем он отпустил руку Холмса и крепко пожал мою.
Мой друг взглянул на визитку, которую Морган по-прежнему держал в пальцах:
– На вашем месте я бы ее спрятал. Запомните имя и адрес и уничтожьте карточку. Вам придется несладко, если ее найдет Мориарти или кто-то из его помощников.
– Да, сэр. Я так и сделаю.
– Нам с Уотсоном пора, а не то нас подстерегает опасность в виде опоздания на поезд, – сказал Холмс. – Удачи, Морган. Кстати, и для вас не все потеряно, если вы действительно хотите порвать с Мориарти. Приходите как-нибудь – поговорим.
Мы оставили Моргана в тени вагона, а сами успели занять свое купе буквально за несколько секунд до того, как поезд пришел в движение.
– Вот это по-нашему, – улыбнулся я. – Конечно, полагается заходить в вагон заранее, а потом не торопясь снимать пальто и шляпу и несколько минут устраиваться поудобнее. Но если путешествуешь с Шерлоком Холмсом, вагон начинает двигаться в тот момент, когда коснешься сиденья, и лишь доля секунды отделяет тебя от падения.
Холмс, уже развернувший первую из множества газет, поднял глаза, которые закрывал козырек шляпы, и хмыкнул, после чего вернулся к чтению.
Это произошло утром двадцать пятого сентября 1890 года. Я уже описывал в другом своем рассказе, как мы с Холмсом поехали в Дартмур в тот день, чтобы расследовать странную смерть Джона Стрэкера, которого за несколько дней до этого нашли с размозженной головой. Холмс раскрыл это убийство, а заодно нашел потерянного жеребца по кличке Серебряный, и это лишь одно из многих удачных расследований за годы его работы.
Следующей весной усилия знаменитого сыщика разрушить до основания организацию профессора Мориарти достигли апогея. Почти все подручные Мориарти были арестованы, удалось бежать лишь нескольким из особо приближенных и самому профессору.
Мы с Холмсом отправились на континент, чтобы выманить Мориарти из Англии для финальной схватки с Холмсом. Именно после их встречи на Рейхенбахском водопаде в Швейцарии я наряду с остальным миром поверил, что мой дорогой друг погиб вместе с Мориарти. Три длинных года до весны 1894 года Холмса считали умершим.
После возвращения в Лондон я следил за криминальными сводками; время от времени меня приглашали на процессы над подручными Мориарти, ставшие итогом разрушения преступной сети. И однажды я прочел, что Том Морган, член банды Мориарти, умер в тюрьме, не дождавшись суда. Я припомнил, как Холмс предложил Моргану еще раз встретиться и поговорить, но, насколько я знаю, бедняга так и не воспользовался любезностью моего друга. Я подумал о сыне Моргана Джейми. Интересно, прислушался ли тогда Том к совету Холмса и связался ли с богатым покровителем искусств, который мог помочь юному дарованию выбиться в люди? Однако в тот момент меня занимали собственные проблемы: моя жена Мэри страдала от целого букета заболеваний, которые в итоге свели ее в могилу, после чего у меня не было ни сил, ни желания интересоваться успехами Джейми Моргана.
Много лет я не вспоминал о Морганах, пока не настала весна 1901 года, когда с утренней почтой Холмсу доставили письмо. Прежде чем открыть конверт, он произнес:
– Тюрьма Пентонвиль[7].
– Что? – я оторвался от газеты.
– Письмо из тюрьмы Пентонвиль.
– Вы сделали такой вывод, исходя из высокого содержания целлюлозы в бумаге, из которой сделан конверт, без сомнения.
– Ну конечно, – ответил Холмс, – именно поэтому. К тому же обратный адрес на конверте практически не оставил мне выбора.
Он вскрыл письмо небольшим итальянским кинжалом, который сохранил на память о расследовании убийства, когда одного развратного графа этим самым кинжалом заколола, не выдержав унижений, собственная супруга. Холмс прошел по комнате, чтобы занять свое кресло у камина, изучил конверт снаружи и внутри, как и одинарный лист письма, и только после этого прочел короткое послание.
– Вы помните, – спросил он через минуту, – нашу встречу с Томом Морганом на платформе в Паддингтоне несколько лет назад?
Я задумался, перебирая несколько аналогичных эпизодов и пытаясь понять, о каком из них идет речь. Наконец перед моим мысленным взором возник образ человека, который заводит нас за багажный вагон.
– Да, теперь припоминаю, – сообщил я. – Но уверен, что письмо не от него. Я слышал, что Том умер в тюрьме в начале девяностых, пока вас не было.
– А оно и не от Тома, а от его сына, Джейми. Или, как он теперь подписывается, Джима.
– И что ему нужно? – спросил я, а потом до меня дошло, и я расстроился: – О, нет! Парень пишет из Пентонвиля. Надежды отца не оправдались? Он попал в тюрьму?
– Хуже того: он приговорен к смерти и будет повешен через пару дней. – Детектив передал мне письмо. – Просит о встрече.
