– Почему я не помню ничего?
– Хочешь освежить в памяти? – И эта тварь повернулась, чтобы взять с ночного столика ноутбук, при помощи которого несколько минут тому назад демонстрировала мне фильм.
– Нет, прошу тебя… Не надо, умоляю, – рот мой говорил сам, словно без моего участия, помогая моему сознанию. И это было очень странное ощущение.
– Не помнит она. Когда-нибудь все вспомнишь и пожалеешь об этом!..
– Кто они, кто эти?..
– А тебе не все равно?
– Я могу уйти?
– Конечно! Вот прямо сейчас и отправляйся!
– Как я смогу передать деньги?
– Мы тебя найдем. Личность ты известная. Международного, так сказать, масштаба. Ровно через сутки жди звонка.
– Но у меня нет телефона.
– Ты найдешь его на своей квартире.
– Как долго меня не было дома?
– Неделю.
– Меня ищут?
– Не знаю. Должно быть. Меня это не…
Она была груба так, как может быть груба женщина, жизнь которой была полна мерзости.
Она могла обманывать меня во многом, кроме одного: все то, что произошло со мной за эту неделю, было правдой. Об этом мне говорило мое истерзанное тело, разбавленная отравой кровь, кровотечение, отсутствие памяти. Ну и фильм, конечно. Я собственными глазами видела себя, крупным планом…
И самое страшное заключалось в том, что как бы быстро ни достала я деньги, со мной было все кончено. Мне оставалось только одно – спасаться физически. И поскольку мне позволено было покинуть место моего мучения и заточения, я должна была бежать оттуда как можно быстрее.
На мне была ночная сорочка, рядом на одеяле лежал шелковый халат. В этом далеко не уйдешь.
– Я принесу тебе сейчас одежду, – сказала «маска» и ушла.
Я оглянулась. В какой-то момент почувствовала себя обреченной, как перед расстрелом. Что может желать человек перед смертью, понимая, что часы, минуты его сочтены? Когда нет возможности обнять любимого человека, прижать к груди родителей, попрощаться с друзьями? Конечно, я желала смерти своим мучителям.
«Маска» вернулась довольно быстро. Мне принесли джинсы, черный теплый свитер и кроссовки. И сто долларов, должно быть, столько, чтобы хватило добраться до дома.
– Там деньги. На полу, – сказала я, действуя, как во сне и безошибочно полагая, что именно эта фраза станет действенной. «Маска» нагнулась, и когда ее лицо приблизилось к полу, я с силой обрушила на ее затылок тяжелый серебряный канделябр. Раздался глухой стук, женщина упала на ковер, подмяв под себя руку. Я не помню, сколько еще я нанесла ей ударов по голове. Вероятно, в тот момент во мне проснулись самые мои низменные и звериные чувства. Брызги крови тонули в густом ворсе белого ковра и казались узорами, к примеру, лепестками красных маков… Мягкий ковер приглушал и звуки.
Я устало опустила окровавленный канделябр на пол и посмотрела на свои руки. Они тряслись. Внутри меня громко ухало сердце.
Пощупав залитую кровью шею своей мучительницы, я, далекий от медицины человек, как-то определила, что она мертва. Я убила ее.
На подкашивающихся ногах я добралась до вороха окровавленных простыней, тех самых, которые вынули в свое время из-под меня, прикрыла ими тело женщины и с трудом закатила труп под кровать. Туда же, в жуткую темноту сунула и липкий от крови, однако протертый мною подсвечник.
«Вероятно, в доме есть еще кто-то», – подумала я, но уже без особого страха.
Кто-то очень смелый внутри меня посоветовал мне снова достать труп и снять с лица женщины маску, чтобы увидеть свою мучительницу. Как я пожалела потом, что не сделала это сразу же, когда только поняла, что женщина мертва! Но мне в тот момент хотелось как раз обратного – не видеть ее. К тому же я точно знала, что она мне не знакома. Ну нет в моем окружении женщины такого сорта, да еще и с таким голосом. Меня же окружали только сладкоголосые птицы.
Не знаю, как я добралась до окна. И кто это придумал делать такую большую спальню? Как стадион! Или же мне это только показалось?
Внизу, под окнами, стояла машина. Красный «Фольксваген». И все. Больше машин не было.
Я распахнула окно и вышла на широкую, украшенную кованым кружевом террасу. Шумела листва, пели птицы, пахло сладковато осенью, свежестью, яблоками…
Слезы капали на перила балкона, мои слезы. Что теперь со мной будет? Если внизу, на первом этаже, охрана, то меня схватят, разорвут на части. С другой стороны, зачем им меня убивать, если с меня можно поиметь деньги?
Мысли путались.
Я вернулась в комнату, осмотрелась. Нет, труп все-таки надо достать. В кармане джинсов «маски» могут быть ключи от машины. Кроме того, там могли быть и деньги, телефон.
Я опустилась на колени, изо всех сил потянула на себя простыню, в которую был замотан труп. Это было очень тяжело. Больше всего я боялась, что женщина все же жива, что она застонет, а потом и вовсе сама поднимется с пола. Но вытащив ее на свет и увидев, что простыня в области ее головы стала мокрой от крови, я поняла, что даже, если она и не мертва, то находится без сознания.
Маску я так и не сняла. Не осмелилась взглянуть в лицо самой смерти. Это было выше моих сил. А вот по карманам пошарила. Сигареты, телефон, портмоне, набитое деньгами, ключи от машины, три пакетика с белым порошком – это было целое богатство!
Я вышла из дома через заднюю дверь, ведущую во внутренний двор, где мирно сушились постельное белье и полотенца, где рядком стояли горшки с геранями и олеандрами, словно в любой момент где-то поблизости может оказаться и настоящая хозяйка дома. Но я никого не встретила. Натянув на лицо до самых глаз воротник черного свитера, пытаясь скрыть лицо, я двинулась к машине. Похоже, меня действительно никто не охранял. Да и зачем охранять недочеловека? Со мной и так все было кончено. И тот, кто все это придумал, знал, что в Москву я не вернусь. Что никому и никогда не расскажу, где находится дом моих мучителей. Что я не просто не вернусь, я не объявлюсь и никому не дам о себе знать. Потому что стоит мне только появиться дома ли, в театре, не важно, где меня знают, как об этом узнает вся Москва. Москва, которая уже сейчас наверняка смакует это видео, и весь интернет полон убийственными кадрами. Говорю же, со мной все кончено.
Но тогда кто же, кто моим сорванным голосом, моей душой тогда пел внутри меня эти нежные строки, наполнявшие все пространство вокруг меня и одновременно сливаясь с тишиной и толкая меня в пропасть:
Ah! Je veux vivredans ce rкve qui m‘enivrece jour encor!Douce flamme,je te garde dans mon вmecomme un trйsor!Je veux vivre…[1]
2
– Это слишком громкое дело, чтобы я занимался им, – сказал я, в душе считая, конечно, иначе. Вряд ли эту оперную диву разыщут живой. Скорее всего, это было похищение с целью выкупа, да только у этих горе-похитителей что-то там пошло не так. Возможно, они убили девушку, случайно, и вся операция сорвалась.
Передо мной сидел ее друг, возлюбленный, жених, не знаю, кем он ей приходился точно, но то, что они жили врозь, было очевидным. Его звали Борис Равенков.
Он положил на мой стол все, что, на его взгляд, могло бы мне помочь в розыске своей невесты: список адресов семейств, где Нину Бретт хорошо знали и любили, копии ее паспортов (внутреннего и заграничного), где указана адресная регистрация, даже адрес ее дачи в Лопухине. Ну и фотографии, конечно, с которых на меня смотрела стройная красивая девушка, брюнетка с синими глазами и чудесной белозубой улыбкой. Очень молода для оперной певицы с солидными контрактами. Метрополитен-опера, Ла Фениче, Монте-Карло.
– Через месяц она должна была петь Мими в оперном театре «Колон» в Буэнос-Айресе. После этого она планировала немного отдохнуть, а потом приступить к репетициям «Снегурочки».
– Сколько дней прошло, как ее нет? И при каких обстоятельствах она пропала?
– Я не видел ее всего два дня. Мы расстались в субботу, одиннадцатого сентября, она сказала, что устала, она только что вернулась из Питера, где проходили съемки ее рекламного клипа. Сказала, что ей надо отоспаться. Я сам лично отвез ее домой в Газетный, она при мне вошла в квартиру и заперлась. Я всегда провожаю ее до квартиры, это мое правило.
Он сидел передо мной, бледный напуганный мужчина лет сорока, с интеллигентной внешностью, хорошими манерами и тихим голосом. Темно-каштановые волосы с едва заметной сединой, темные глаза, слегка вытянутое красивое лицо с гладкой кожей. Он был красив и скромен, этот возлюбленный Нины Бретт.
– Постойте, вы говорите, что не видели и не слышали ее всего-то два дня. Так, может, вы напрасно бьете тревогу?
Я вдруг поймал себя на том, что его тихая паника коснулась и меня. Два дня! Да мало ли куда она могла отправиться? Может, к подруге, а может, к любовнику, о котором господин Равенков ничего не знал.
– Ефим Борисович, я понимаю, что двое суток для людей посторонних, не знакомых с Ниной, ничтожный срок, и вам в голову приходят различные версии ее отсутствия, никак не связанные с криминалом. Вы можете подумать, что она, грубо говоря, загуляла, куда-то уехала, где не работает телефон, что она у подруги и тому подобное. Но Нина не такая. Она человек в высшей степени организованный, понимаете? К тому же она прекрасно понимает, что я ее ищу, что переживаю. Мы с ней не ссорились, мы близкие люди, заботящиеся друг о друге, она никогда бы не позволила себе доставить мне так много переживаний. К тому же она же не простой человек, она невероятно талантливая оперная певица, исчезновение которой может повлечь за собой определенного рода последствия…
